1. Приоритет гражданского общества

Уместно начать со студенческих лет Маркса. В насыщенной идеями гегельянства атмосфере университета, где, впрочем, Гегель принадлежал уже прошлому, с трудом различимы признаки того, что было воспринято, а что было отвергнуто молодым Марксом из прослушанных им лекций Риттера и Савиньи. Для тех, кто усматривает в Марксе прежде всего приверженца детерминизма, вполне закономерным было бы утверждение о том, что географический детерминизм Риттера не мог не оказать влияния на формирование его взглядов. Мне же кажется излишним утверждать, что географический детерминизм не характерен для Маркса, так же как, впрочем, и детерминизм экономический. И нет ничего более чуждого его мысли, чем современные попытки объяснить, прибегая к теории математических игр, человеческое существование условиями окружающей его среды. Конечно, Маркс никогда не упускал случая упомянуть о том, что в основе всякой истории и экономики лежат «географические, орографические, гидрографические, климатические и т.д. условия». То же самое говорил Гегель: всякая историография (Geschichtschreibung) должна исходить из этих естественных основ и их изменения в результате человеческой деятельности в процессе истории (Geschichte).

Прежде чем начать «творить историю» («um Geschichte machen zu können»), человек должен соразмерить свои силы с определенными условиями. Подобное обращение к очевидной истине будет часто повторяться на протяжении глобальной теории, согласно которой мера воздействия человека на природу является фундаментальным критерием. Природа не может приказывать, коль скоро техника способна однажды покорить ее. Но на каждом достигнутом этапе она в известной степени, нуждающейся в определении, может содействовать или противодействовать.

История в целом, отдельные ее конкретные примеры указывают на то, что первостепенная задача историка – соизмерить воздействие благоприятных и неблагоприятных сил природы. Нет истории без географии, как нет географии без истории. Задача этим не ограничивается, но это задача первостепенная. Таково знакомство Маркса с передовыми методами современной ему историографии.

Наряду с проблемами взаимоотношений человека с окружающей средой – на стыке истории и географии – историк должен держать в поле зрения те отношения, которые устанавливают между собой сами люди, – институты, законодательство, принципы и практику права, которые, увы, слишком часто воспринимаются как заранее данные. В университете Маркс слушал курс права. Но, как известно из его собственных воспоминаний, он непроизвольно ставил эту дисциплину на третье место после философии и истории. Право и история взаимно дополняли друг друга в лекциях Савиньи, которые, как известно, посещал Маркс. Делались попытки ответить на вопрос, была ли историческая школа позитивного права – которая концепции натурального и рационального права противопоставляла право как конкретный продукт истории – более близка зрелым воззрениям Маркса, то есть пониманию права как исторически детерминированной надстройки, нежели Кант или даже Гегель.

Как известно, в одной из своих работ раннего периода Маркс еще до своего расхождения с Гегелем по вопросам права предпринял яростную атаку против «исторической школы» по случаю юбилея ее создателя – Гуго. В действительности острие этой критики было направлено против Савиньи [См. МЭ: 1, 85 – 92]. Значит ли это, что его лекции не оказали воздействия на молодого Маркса? Нет, ибо для его интеллектуального развития было характерно страстное чтение и слушание других, с тем чтобы с не меньшей страстью отвергнуть те или иные положения, используя накопленный опыт для своих концепций. Так, в «Рейнской газете» от 9 августа 1842 года им нисколько не отвергается понимание Гуго и Савиньи права как продукта истории, но он вменяет им в вину главным образом следующее: 1) присвоение себе звания законодателей (Савиньи поместил это звание в титул издания одной из своих работ, а незадолго до этого он был назначен министром законодательной реформы); 2) допущение мысли о том, что любая форма существования создает власть, а любая власть – право; 3) выдача самой школы на произвол химерам романтизма. От «позитивных, то есть некритических», моментов статья переходит к обличению «неисторических, умозрительных построений». Защита разума превращается в защиту истории – истинной истории.

С другой стороны, почти одновременно, в той же серии статей в «Рейнской газете» (1842 – 1843 годы), Марксу открывается новая возможность – и, как всегда, возможность политическая, то есть мысль, порожденная действием, теория как результат практической деятельности, – для того чтобы глубже проникнуть в глубины «истории, которую делают». Маркс наблюдает за развитием нового «права в зародыше»: рейнский ландтаг превращает собирание хвороста – одну из традиционных форм поддержания существования бедноты – в «кражу леса», наказуемую в качестве преступления против собственности, которая, для того чтобы стать «современной», превращается в «абсолютную» [МЭ: 1, 119 – 160]. И вот, прочитав стенограмму дебатов в ландтаге, молодой Маркс приходит к исходным положениям своей будущей теории – теории истории, – своего «материалистического понимания истории», которое Энгельс назовет впоследствии одним из принципиальных открытий, сравнимым по значению с теоретическим ядром политэкономии Маркса – теорией прибавочной стоимости.

а) Право определяет и иерархизирует расхождения между действиями индивида и принципом существования общества. Но этот принцип не является извечным. Прежде решения ландтага хворост «собирается», затем, после принятия закона, он присваивается путем «кражи», то есть действие, которое, как отмечает один из депутатов, в обыкновенном сознании не считается преступным, объявляется таковым. Понятие собственности модифицируется. Возможно, это происходит в целях большей рационализации, большей справедливости? Маркс, оставаясь еще на позициях либерала, ученика Французской революции, и будучи пока что весьма рьяным приверженцем гегельянства, так как в его глазах государство воплощает Идею, неожиданно отмечает, что законодательство действует не абстрактно. Действительно, –

б) юридическое обоснование собственности находится в руках самих собственников, В статье есть прямое указание на этот факт, повторяющееся в разных вариантах: «лесовладелец затыкает рот законодателю»; «так как частная собственность не в состоянии подняться до уровня государственной точки зрения, то государство обязано опуститься до образа действий частного собственника»; удовлетворение интереса лесовладельца должно быть обеспечено, «хотя бы от этого погиб мир права и свободы». Сколько колебаний в подборе слов! Сколько сожалений по поводу фактического отрицания идеального государства, безмятежного законодателя! Но зато вопрос теперь ставится так: не гражданское ли общество создает государство вопреки устоявшемуся мнению о том, что государство создает общество? От ответа на этот вопрос зависит вся концепция истории.

в) Вследствие каких причин новое гражданское общество ведет к абсолютизации собственности? А об этом процессе свидетельствует законодательство не только о хворосте, но также по поводу собирания диких ягод – натурального продукта, на собирание которого также налагается запрет. Это происходит оттого, что ягоды тоже стали «статьей дохода» и отправляются бочками в Голландию в обмен на деньги. Таким образом, натуральный продукт становится собственностью, как только он становится товаром: природа продукта требует монопольного права, так как ее открыл интерес частной собственности. Терминология вызывает чувство удивления – попытки отождествить монопольное право и собственность предпринимались еще в докапиталистический период развития общества, и особенно часто во время различных продовольственных бунтов в древности. Подобные попытки питались мифом об экономической свободе; для того, кто ничего не имеет, свободное пользование присвоенным продуктом обладает всеми прерогативами монопольного права. Среди основных постулатов капиталистической экономики часто теряется из виду главный: чтобы стать товаром, продукт должен превратиться в абсолютную собственность. В докапиталистическом обществе ни один продукт не был таковым. Это также один из уроков, извлеченных из дебатов в ландтаге.

г) Маркс размышляет также о состоянии общества до Французской революции, которое он называет «феодальным», согласно общепринятому в то время определению (оно не было изобретено им самим). Он считал это общество «иррациональным», однако теперь проявляется его рациональность, логика функционирования, которая, в частности, находит выражение в двойственности частного права: частное право собственника и частное право, не принадлежащее собственнику, сочетание публичного и частного права, как в эпоху Средневековья. Конечно, «законодательный разум» – молодой журналист иногда называет его просто «разумом» – упростил, сделал более логичными принципы функционирования общества. Однако пользование обычным правом, предоставляемое «по случаю» неимущим массам, было безжалостно отменено, и были приняты меры по укреплению неустойчивых привилегий господствующих классов. Так, была проведена секуляризация монастырского имущества, и Маркс одобряет это мероприятие. Однако, замечает он, много говорится о возмещении ущерба, нанесенного церкви, но ничего не говорится о возмещении ущерба беднякам, потерявшим определенные права на монастырских землях, которые им гарантировал обычай. Это никоим образом не означает, что Маркс оплакивает или тем более восхваляет старое общество, изжитое историей; но анализ «перехода», особенности которого объясняются игрой интересов и сил соответствующих классов, проводится здесь впервые.

д) Особенно глубокому анализу подвергаются отношения между обществом и государством. Существует не просто один класс и не просто одно абстрактное государство, декретирующее и законополагающее, но существует класс, который, с одной стороны, облекшись властью, обеспечивает себе все средства государственной власти, с другой – продолжает отстранять от государственной власти подчиненный класс.

«Эта логика, превращающая прислужника лесовладельца в представителя государственного авторитета, превращает государственный авторитет в прислужника лесовладельца… Все органы государства становятся ушами, глазами, руками, ногами, посредством которых интерес лесовладельца подслушивает, высматривает, оценивает, охраняет, хватает, бегает» [МЭ: 1, 142].

К тому же

«форма обычного права здесь тем более естественная, что само существование бедного класса остается до сих пор не более как обычаем гражданского общества, не нашедшим еще надлежащего места в кругу сознательно расчлененного государства. Разбираемые нами дебаты представляют собой наглядный пример определенного отношения к этим обычным правам – пример, в котором полностью отразился метод и дух всего этого хода прений» [МЭ: 1, 130].

Иными словами, в старорежимном обществе политическая изоляция неимущих классов допускала в качестве компенсации существование обычного права; в «современном» обществе (в 1842 году оно было еще политически цензовым и экономически индивидуалистическим) неимущий становится все более неимущим.

Делались попытки утверждать, что статьи 1842 – 1843 годов свидетельствуют о гуманизме и анархизме истоков Марксовой мысли. Более того, пытались утверждать, что Маркс того времени – не Маркс. Сам Маркс в 1859 году скромно упоминает об этих статьях как о детских шалостях; однако он считает необходимым упомянуть о своем первом столкновении с проблемой «материальных интересов», с «экономическими проблемами». Представляется, что процитированные выше положения идут гораздо дальше того, что писал Маркс в работе «К критике политической экономии. Предисловие» [См. МЭ: 13, 5 – 9]. Они знаменуют собой пусть интуитивное, но недвусмысленное вхождение Маркса в историческую проблематику. Можно возразить, что подобное обоснование марксистского мировоззрения с помощью ранних и еще незрелых работ Маркса означает «спрягать в прошедшем времени» историю мысли. Однако несправедливо видеть в этих работах лишь юношеское возмущение властью, лишь банальный протест «демократического» чувства против «злоупотреблений» собственников. В действительности, начиная с 1842 года Марксом была поставлена на обсуждение как раз тогда формировавшаяся проблема взаимоотношений собственности и государства, их природы. Многие марксисты, вспомнив об истоках своих убеждений, обнаружат здесь подобные своим наивные и прямолинейные откровения, основанные тем не менее на историческом опыте. Марксистами не становятся, лишь читая Маркса и вообще лишь предаваясь чтению, но ими становятся, пристально глядя вокруг себя, следя за развитием дебатов, наблюдая действительность и составляя о ней критические суждения. Таким образом стал марксистом сам Маркс.