Глава 3 От Гегеля к Ницше: трансгрессия в европейской философии XX века

«Гегель и Ницше представляют собой два полюса, между которыми в подлинном смысле осуществлялась история немецкого духа XIX столетия», – отмечает К. Левит.[524] Учения Гегеля и Ницше с разных сторон высвечивают одно и то же событие: завершение эры трансцендентного Бога и европейской метафизики. Гегель стоит в конце этого длинного пути и бросает взгляд назад – прощальный взгляд. Можно ли еще диалектически спасти самое ценное, отбросив то, что утратило свою жизненность, можно ли что-то унести, взять с собой? И для Ницше наследие прошлого представляет собой ценность, прощание с которой не является таким уж легким делом, как это может показаться иному стороннему наблюдателю. Но его взгляд уже обращен вперед, в новый, только начинающий открываться горизонт.

Диалектика духа предполагает движение противоположностей внутри уже заранее очерченного круга. Никакого Иного в действительности нет, есть лишь иллюзия инобытия, саморазделение понятия, идеи. И в своем инобытии Идея остается тождественной с собой, и все движение направлено лишь на обнаружение этого тождества в Ином. «Движение понятия мы должны рассматривать как игру: полагаемое этим движением другое на деле не есть другое».[525] В конечном итоге Дух оказывается духом европейского (даже только германского) народа, духом христианской культуры. Это и есть тот метадискурс, которым Гегель завершает историю. Здесь, впрочем, нет ничего сверхъестественного: Гегель действительно жил в период завершения истории – в период конца великой истории европейского христианства и европейской культуры. Вся диалектика духа описывает исключительно то, что уже есть, что уже свершилось и завершилось «в себе», – направленность на будущее для нее не характерна в высшей степени. Философия жизни, напротив, устремлена в будущее, прошлое как таковое для нее отсутствует. Прошлое – это обломки будущего, материал, лишенный значения и нуждающийся в творческой воле, которая придаст всему разрозненному и случайному смысл. И все ставшее, седиментированное жизнь превращает в такие обломки, устремляясь вперед, за пределы самой себя в настоящем к самой себе в будущем. Это и есть воля к власти – созидание, не знающее завершения и конца. Ницше уже находится по ту сторону гегелевского дискурса, по ту сторону европейского и христианского духа.

Таким образом, оба мыслителя встречаются на одной той же границе. Это граница, разделяющая большие культурные эпохи, полагающая предел одному метанарративу (с более чем двухтысячелетней историей) и открывающая горизонты новой культуры. Гегель занимает позицию с внутренней стороны границы, Ницше – с внешней. Сама граница образует своеобразную зону пересечения взглядов двух крупнейших в истории человечества философов. Оба философа стоят на границе, знаменующей существенный перелом в истории и культуре человечества. Один завершает эпоху, другой открывает новую.

Формула «от Гегеля к Ницше» не ограничивается, впрочем, лишь отдельным периодом немецкой философской мысли XIX века, но распространяется и на последующую историю развития европейской философии. Позднее, уже в XX столетии, такие мыслители, как Ж. Батай, Т. Адорно, М. Фуко, Ж. Делёз и Ж. Деррида, во многом следуя Ницше, будут стремиться занять позицию «по ту сторону гегелевского дискурса». Но гегелевский дискурс не только завершает эпоху классики, но и открывает далекие горизонты нового стиля философствования. Учение Гегеля само содержит в себе «по ту сторону», включает в себя свое Другое – в полном соответствии с принципами гегелевской диалектики. Точно так же, как неклассическая философия содержит в себе свое Другое, в противостоянии которому она только и получает статус неклассической, – всю традицию философской классики, гегелевский дискурс.

Ницше, впрочем, был далек от того, чтобы выстраивать свою философию пить в качестве антипода метафизической традиции от Платона до Гегеля. Его учение не представляет собой банального переворачивания платонизма – как бы ни старался нас в этом убедить М. Хайдеггер.

Что касается Гегеля, то эксплицитно, экзотерически он выступает, прежде всего, в качестве наследника лежащей в основании европейского духа сократической традиции. Но Гегель делает этому духу прививку учением Гераклита. И эта прививка заставляет бродить всю сократическую закваску как виноградный сок. И в этом плане Гегель – латентный ницшеанец и диверсант сократизма, проникающий во вражеский стан под маской логика и диалектика с тем, чтобы заложить взрывчатку в самый фундамент этой культуры. Что с того, что взрывчатка не сработала, диверсия не удалась, а сам Гегель «примирился с действительностью»? Следом за ним идет Ницше с более мощным зарядом. «Предстоит длительная череда сплошных обвалов, разрушений, погибелей, крахов: кто бы нынче угадал все это настолько, чтобы рискнуть войти в роль учителя и глашатая этой чудовищной логики ужаса, пророка помрачения и солнечного затмения, равных которым, по-видимому, не было еще на земле?..».[526] «Я не человек, я динамит».[527] По ту сторону гегелевского дискурса находится наше будущее – то все еще далекое будущее, в которое устремлен взгляд Ницше.