3.4. Гротескное тело

На основе анализа романа Рабле Бахтин разрабатывает концепцию гротескного тела. Это незамкнутое, не отделенное от мира и вещей четкими границами, становящееся и растущее тело.[837] Для гротескного тела характерны гипертрофированность отельных частей или расчленение тела на части. Так, Бахтин дает характеристику гротескного тела у Рабле: «какая-нибудь одна часть тела разрасталась до чудовищных размеров. И вот Рабле развертывает ряд типично гротескных образов отдельных чудовищно преувеличенных членов тела, совершенно заслоняющих остального человека. <…> Рабле изображает невероятной величины горбы, чудовищные носы, исключительно длинные ноги, громадные уши». [838]

Подобные образы мы находим и в ницшевском «Так говорил Заратустра», в разделе «Об избавлении» второй части: «Я вижу и видел худшее, иной раз столь отвратительное, что не обо всем хотелось бы говорить, а об ином не хотелось бы даже и молчать: например, о людях, которым недостает всего, кроме одного, что у них в избытке, – о людях, которые не что иное, как один большой глаз, или один большой рот, или одно большое брюхо, или вообще что-нибудь большое; калеками наизнанку называю я таких».[839] Это типичный гротескный ряд, построенный на преувеличениях.

Далее, в этом же разделе появляется образ разъятого на части тела: «Поистине, друзья мои, я брожу среди людей, как среди обломков и кусков людей! Для меня ужасное зрелище – видеть человека раскромсанным и разбросанным, как будто на поле кровопролитного боя и бойни».[840] Следует обратить внимание, что здесь говорится не о каком-нибудь конкретном теле отдельного человека, но речь идет о теле всего человечества – это народное тело, так же, как и у Рабле. Этот максимально трансгрессивный образ, порожденный трансгрессивной же онтологией: вместо единого, целого и завершенного бытия полагаются части, обломки и куски. В философии XX века такая онтология будет представлена у Ж. Делёза, а также у ряда других авторов (Ж. Батай, М. Бланшо, П. Клоссовски).[841]

Смысл концепции трансгрессивного тела заключается в утверждении становления, точнее – в сообщении становлению характера бытия. Образ разъятого на части тела актуализирует незавершенный, открытый характер существования. Обломки и куски – это элементы мировой игры, это условие будущего созидания. Ницше еще раз повторяет формулу расчлененного тела, однако на этот раз здесь появляется категория времени и горизонт будущего: «Я брожу среди людей, как среди обломков будущего, – того будущего, что вижу я. И в том мое творчество и стремление, чтобы творить и соединять воедино все, что является обломком, и загадкой, и ужасной случайностью».[842] Обломки, загадки и случайности являются ключевыми концептами трансгрессивной онтологии. Если бытие завершено, целостно и самотождественно, то созидание невозможно. Остается только созерцание и преклонение. Необходим хаос трансгрессии, чтобы можно было «родить танцующую звезду». В рамках гротескного, карнавального, народно-смехового мироощущения разрушение чревато новым созиданием, смерть чревата новым рождением, и наоборот. Это показал Бахтин, эту же идею выразил Ницше. Множественность и гетерогенность, вечная «неготовость» бытия открывают путь для времени, становления и игры созидания. Всему этому было отказано в метафизике трансценденции, утверждающей вневременный и абсолютный характер субстанциального первоначала.

Следует также напомнить, что идея разъятого на части тела имеет и мифологический аспект. Расчленению подвергается тело бога. Из частей тела Пуруши возникает мир. Части тела Диониса собираются и воссоединяются – бог возрождается из смерти.

В целом концепция тела в «Так говорил Заратустра» вполне укладывается в систему мировоззрения народно-смеховой культуры, которая получила свое обобщенное выражение в романе Рабле и в исследовании Бахтина. Ницше последовательно «отлесивает», снижает, переводит в сферу рождающей земли и растущего, обновляющегося тела все, что было оторвано, обособлено и абсолютизировано в метафизической, схоластической и картезианской парадигме. «Ведущею особенностью гротескного реализма, – отмечает Бахтин, – является снижение, то есть перевод всего высокого, духовного, идеального, отвлеченного в материально-телесный план земли и тела в их неразрывном единстве».[843] Заратустра призывает оставаться верными земле, а тело называет большим разумом, созидающей Самостью.[844]