2.1. Трансгрессия как становление: время и история

Для целей нашего исследования важно не просто показать наличие трансгрессивных феноменов в работах Бахтина. Необходимо раскрыть трансгрессивность как универсальный способ бытия. При этом важно учесть с самого начала, что трансгрессия является не бытием как таковым, не бытием в целом, но только одним из способов бытия. Наряду с трансгрессией существует как минимум еще один не менее универсальный и не менее значимый способ бытия. Обращение к трансгрессии как к онтологическому феномену направлено против безраздельного господства такого модуса, как трансценденция. Характеризуя значение шутки в период Средних веков и Ренессанса, Бахтин отмечает: «Освобождались прежде всего от тяжелых пут благоговения и серьезности (от «непрерывного брожения благоговения и страха божия») и от гнета таких мрачных категорий, как «вечное», «незыблемое», «абсолютное», «неизменное».[750] Все перечисленные категории имеют одну общую черту – они являются основополагающими категориями метафизики и характеризуют то, что находится вне времени («вечное» и «неизменное») и претендует на абсолютную значимость («незыблемое» и «абсолютное»). Это и есть трансценденция – область потустороннего, сверхчувственного бытия, царство вечного, безусловного, единого и тождественного.

Трансценденция является корнем, основой метафизической онтологии – от Парменида, Платона и Аристотеля, от Фомы Аквинского до И. Канта, К. Ясперса и Э. Гуссерля. В Средние века онтология трансценденции получает господствующее положение и формирует онтологическое основание официальной, «серьезной» культуры. Бахтин дает подробную характеристику этого основания посредством анализа облика и духа этой официальной «готической» культуры. Он показывает, что в трансценденции преобладает вертикаль, поскольку именно данный тип организации пространства наилучшим образом соответствует базовым установкам трансценденции – раскрытию вневременного и иерархически упорядоченного бытия: «В средневековой картине мира верх и низ, выше и ниже, имеют абсолютное значение как в пространственном, так и в ценностном смысле. Поэтому образы движения вверх, путь восхождения, или обратный путь нисхождения, падения играли в системе мировоззрения исключительную роль».[751]

Избрав предметом своего исследования неофициальную, народно-смеховую культуру Средних веков и Ренессанса, воплотившуюся в творчестве Рабле, Бахтин детально анализирует другую онтологическую модель мира, альтернативную господствовавшей метафизической. В этой альтернативной модели мира ключевым, базисным моментом является трансгрессия. Если трансценденция есть вертикаль – восхождение от низшего к высшему, то трансгрессия утверждает горизонтальное движение в реальном, земном и историческом пространстве и времени. Используя онтологическую терминологию, можно отметить, что трансгрессия отрицает трансцендентное с его категориями вечного и вневременного и утверждает имманентное, для которого характерно становление, рождение и смерть, рост и преобразование. Вот наиболее характерное место в этом плане: «Другими словами – он хочет увековечивания земного на земле, сохранения всех земных ценностей жизни: прекрасного физического облика, цветущей юности, веселья друзей. Он хочет продолжения жизни с сохранением этих ценностей для других поколений; он хочет увековечивания не какого-то статического состояния блаженной души, но именно сохранения жизненной смены, вечных обновлений, чтобы старость и дряхлость расцветали бы в новой юности».[752] В трансгрессии речь тоже идет о вечности, но это не вневременная вечность трансценденции, но вечность самого времени, вечность становления. В этом моменте заключается основная интенция онтологии Ф. Ницше: «Придать становлению характер бытия – вот в чем проявляется высочайшая воля к власти. (Dem Werden den Charakter des Seins aufzupr?gen – das ist der h?chste Wille zur Macht).[753] Что все возвращается – это наиболее тесное приближение мира становления к миру бытия: вершина созерцания».[754] Бахтин показал, что эта установка на придание становлению характера бытия выступала в качестве ключевого момента уже в модели мироздания, раскрывающейся в романе Рабле. Трансценденция стремится увековечить и зафиксировать определенную исторически сложившуюся систему оценок. Она отрицает исторический характер этой системы и возводит ее в абсолют: «Эта старая власть и старая правда выступают с претензиями на абсолютность, на вневременную значимость».[755] Трансгрессивное движение осмеяния, снижения и переворачивания направлено на отрицание именно этой претензии на вечность и абсолютность. Трансгрессия раскрывает время, становление и относительность там, где хотели утвердить нечто незыблемое и непреходящее. Если трансценденция претендует на окончательную завершенность и фиксированную тождественность бытия, то трансгрессия раскрывает, в свою очередь, вечную «неготовость» бытия как становления. В пространстве художественного текста выразить такое трансгрессивное понимание бытия позволяет гротеск, который «стремится захватить в своих образах само становление, рост, вечную незавершенность, неготовость бытия; поэтому он дает в своих образах оба полюса становления, одновременно – уходящее и новое, умирающее и рождающееся».[756] Гротескный образ трансгрессивен, поскольку фиксирует сразу два противоположных полюса, раскрывает состояние незавершенного перехода. Напротив, фиксированная определенность с жестко установленными границами не характерна для трансгрессивной онтологии: «все ограниченно-характерное, застывшее, готовое, сбрасывается в телесный низ для переплавки и нового рождения».[757]

Нарушая или смещая установленные границы между вещами и оценками, выводя жизнь за пределы обычной колеи, трансгрессия не просто релятивизирует трансценденцию. Бахтин постоянно настаивает на позитивном, утверждающем аспекте трансгрессивных феноменов (карнавала, гротеска, смеха). Нарушая фиксированные определенности, стирая установленные границы, трансгрессия тем самым раскрывает возможность иных определенностей и других границ. Трансгрессия «позволяет взглянуть на мир по-новому, почувствовать относительность всего существующего и возможность совершенно иного миропорядка».[758] Здесь фактически Бахтин предвосхищает деконструкцию Ж. Деррида, смысл которой состоит не в критическом отрицании, но в раскрытии возможности иной конструкции.

Таков один из основных аспектов трансгрессии как онтологического феномена: утверждение становления, незавершенности («неготовости») бытия в противовес иерархическому и фиксированному миропорядку трансценденции. Трансгрессия раскрывает становление во всем ставшем, временное во всем вневременном, относительное во всем абсолютном.