4. История доктора Мартина Хайдеггера[628]

Попал он в дурную компанию, кинул святое писание за дверь и под лавку и стал вести безбожную и нечестивую жизнь.

Народная книга. История о докторе Иоганне Фаусте, знаменитом чародее и чернокнижнике

Феномен временности (темпоральности) является ключевым моментом, узловым пунктом хайдеггеровской онтологии. Именно здесь лежит точка соприкосновения философии Хайдеггера с учением Ницше. Но здесь же заложен и момент глубочайшего расхождения между двумя немецкими мыслителями. Для Ницше время как вечное возвращение есть утверждение становления: «Все идет, все возвращается, вечно вращается колесо бытия. Все умирает, все вновь расцветает, вечно бежит год бытия. Все погибает, все вновь складывается; вечно строится тот же дом бытия. Все разлучается, все снова друг друга приветствует; вечно остается верным себе кольцо бытия».[629] («Alles bricht, Alles wird neu gef?gt; ewig baut sich das gleiche Haus des Seins. Alles scheidet, Alles gr?sst sich wieder; ewig bleibt sich treu der Ring des Seins»).[630] Важно с самого начала не ошибиться, что понимает здесь Ницше под «бытием»: не присутствие, не сущее, но – становление, в котором бытие и сущее есть лишь эффекты этого становления. Для Хайдеггера акценты иные: временность есть горизонт бытия именно как присутствия. Временность есть тот способ, каким бытие (Sein) становится доступно («открыто») пониманию в нашем существовании (Dasein). Вместе с бытием в философии Хайдеггера сохраняет (или вновь приобретает) свою значимость базовый концепт классической метафизики – Истина. Истина есть просвет бытия. Тем самым Хайдеггер возрождает дискурс о бытии, начало которого было положено Парменидом. Задача Ницше состоит как раз в обратном: в деструкции этого дискурса – того дискурса, который задавал направление философской мысли на тысячелетия. Отказ от бытия означает и отказ от истины: «На Севере – шепну стыдливо – // Любил каргу я, дрянь на диво, // Карга та «истиной» звалась…».[631] («Im Norden – ich gestehs mit Zaudern – // Liebt ich ein Weibchen, alt zum Schaudern: // «Die Wahrheit» hie? dies alte Weib…»).[632] Взамен утверждается новая перспектива, перспектива игры: «У птиц уроки тщился брать я, // И вот теперь созрел я, братья, // Для новой жизни, для игры…».[633] (««Im Fliegen lernt ich, was mich ?ffte, – // Schon f?hl ich Muth und Blut und S?fte // Zu neuem Leben, neuem Spiel…»).[634]

Современной философии еще только предстоит научиться мыслить в этой перспективе: заново или с самого начала. Ницше возвращает нас к гераклитовскому пониманию вечности как ребенка, играющего в кости, – к тому образу мыслей, который не был в достаточной мере усвоен западной метафизикой вследствие ориентации на линию Парменида и Платона. Возобновляя линию Гераклита, Ницше говорит: «становление – вовсе не иллюзорное состояние; быть может, наоборот, мир сущего – иллюзия».[635] «Коль скоро все течет, мимолетность есть какое-то качество («истина»), а непреходящая долговечность – простая видимость».[636] Но не менее значимой задачей является и подведение итогов уже пройденного пути: Хайдеггер не просто восстанавливает дискурс о бытии, но одновременно доводит его до своего логического предела, до точки завершения.

В области онтологии и метафизики М. Хайдеггер занимает такое же положение на изломе и повороте горизонтов философствования, как Кант и Гегель. Его мышление зарождается и начинает свое движение на распутье, в точке схождения и расхождения принципиально различных способов философского познания. По отношению к классической философской традиции (от античности до Нового времени включительно) Хайдеггер не занимает позицию находящегося вовне: он философствует в рамках проблематики, сформированной всем предшествующим опытом философского мышления. Даже используемый им категориально-понятийный аппарат во многом есть аппарат немецкой классической философии. Его философствование осуществляется изнутри классики, движется в заданном ею направлении, но одновременно уходит в сторону, движение непрестанно смещается с определенной траектории, подобно тому, как постоянно происходит смещение орбиты движущейся планеты. Смещается сама традиция, сквозь нее начинает просвечивать нечто иное. В случае с Хайдеггером мы имеем дело с палимпсестом наоборот: не старое прочитывается сквозь новое, но новое проступает сквозь старое.

В. А. Конев пишет по этому поводу: «На заре европейской культуры, в начале пути европейской философии Парменид поставил камень, на котором было два указателя: направо пойдешь – истину обретешь и вечность бытия, которое всегда есть; налево пойдешь – множество мнений и смерть обретешь, здесь непостоянство, случай и произвол. Вся европейская культура выбрала правую дорогу – путь истины, путь необходимости и долженствования. Этот тип мысли и действия породили религию, науку, технику и долг. Хайдеггер, возвращаясь к камню Парменида, выбирает другой путь, другое направление постижения бытия – путь времени, путь смерти и рождения, путь конечности. Нужно суметь пройти этим путем, нужно решиться признать временность бытия, отвергнутую Парменидом».[637]

Хайдеггер продолжает философствовать из горизонта трансценденции, но сама трансценденция приобретает у него совершенно иную смысловую наполненность, по сравнению с классическим употреблением этого понятия. У немецкого мастера трансценденция по своему характеру приближается к трансгрессии. Наиболее отчетливо эта тенденция обнаруживается в его разработке базовой онтологической категории времени.