2.5. Трансгрессия как стратегия философии и жизни

Ницше подробно охарактеризовал стратегию существования Freigeist: это движение «великого развязывания» (der grossen Losl?sung),[276] ускользания (Flucht), превозмогания (?berw?ltigung), самопреодоления (Selbst?berwindung) и самоопределения (Selbstbestimmung). Все перечисленные стратегии носят трансгрессивный характер. Они предполагают выход за пределы установленных границ, ускользание от фиксированной определенности, перманентный процесс самостановления. Как показал В. Подорога, стиль жизни Ницше включает в себя следующие установки: быть на переходе из одного в другое, реализовывать стратегию бегства и ускользания, быть эксцентричным, переживать собственную неидентичность.[277]

Движение трансгрессии не подлежит моральному оцениванию, оно значимо само по себе – как путь самостановления, как стратегия формирования Freigeist: «суть свободного ума не в том, что он придерживается более верных взглядов, а скорее в том, что он отрешился от общепринятого, все равно, одержал ли он при этом победу или потерпел поражение».[278] Результатом этой трансгрессивной стратегии становится появление не поддающегося учету человека (ein unausgerechneter Mensch): «Человек, у которого на все есть собственный вкус, человек, обнесенный, как стеною, своим одиночеством и в него упрятанный, недоступный для общения и необщительный – не поддающийся учету человек, то есть человек высшего и уж во всяком случае иного типа».[279] Такой человек находится вне пространства всех установившихся и общепринятых интерпретаций мира (дискурсов), и, как следствие, он не доступен для оценок по моральным критериям: «как, по-вашему, вы сможете умалить его, если вы не в состоянии его узнать, не в состоянии ни с чем сравнить?» («nicht vergleichen k?nnt?»).[280] Он ускользает от определенности и детерминированности тем или иным дискурсом, он ускользает от дискурса, осуществляет его трансгрессию.

На ранних ступенях культуры задача состояла в том, чтобы привести людей к подобию, отождествить их на основе того или иного критерия и тем самым сформировать пространство солидарности и совокупной веры: морали, религии, государства. При переходе к высшим формам культуры и человека для отдельных индивидов возникает задача «растождествления», обособления, выхода из пространства совокупной веры: появляется необходимость «самочинно идти в одиночку, уметь идти не так – и не такими путями»[281] («von sich F?r-sich-gehn-k?nnen, mu? man Anders– und Anderswohin-gehn-k?nnen»).[282] Так, и только так открывается горизонт возникновения сверхчеловека. Но это – дело будущего. Пока речь идет только о раскрытии горизонта. Поэтому такой человек неизбежно будет занимать пограничное положение: он ушел из всех существующих пространств бытийно-смысловой определенности, отверг все существующие образы и типы человека, а нового он не достиг и сам не достигнет. Его задача – не достижение, но осуществление разрыва и ухода. Он – предшественник, суть которого состоит в том, что он переход и гибель (ein ?bergang und ein Untergang). И он – странник (der Wanderer), существование которого протекает в режиме перманентной трансгрессии. Подобно Моисею, жизнь которого заключалась в странствовании по пустыне в поисках обетованной земли, в которую ему самому не суждено было попасть.

Ницше указывает на кардинальное различие между стратегией странника и стратегией путешественника. Последний добирается до пункта конечного назначения, для первого «такого пункта не бывает».[283] Не бывает, потому что ничто из существующего его не удовлетворяет и не притягивает, его путь направлен к тому, чего еще нет. Он должен снова и снова осуществлять трансгрессию тех или иных определенностей, поскольку ни одна из них не является его целью, его пристанищем: «у нет никакого права слишком сильно привязываться ко всему отдельному; в нем самом должно быть что-то странническое, наслаждающееся переменами и бренностью».[284]

Ницше сам так и жил: странник в мире, странник в самом себе, постоянно перерастающий самого себя. Уже в возрасте девятнадцати лет он запишет: «Так вот человек и вырастает из всего, что некогда его стискивало; ему не надо рвать свои оковы – нежданно, если будет на то воля Божья, они падут сами; и где то кольцо, в пределы которого он окажется заключен в конце концов? Мир? Бог?-».[285] Позднее он найдет это кольцо, которое окажется беспредельным пределом, высшей формулой трансгрессии. Это кольцо вечного возвращения. Жизнь Ницше – это процесс постоянного самостановления, не знающий пределов. [286]

Трансгрессия является для Ницше и стратегий мысли и письма, его стилем. Свою позицию в познании и философии он определяет как выглядывание из разных окон: «Испытывая глубокое недоверие к теоретико-познавательным догмам, я любил выглядывать то из того, то из другого окна, остерегаясь, однако, прочно обосноваться в каком-нибудь из них».[287] Его цель – не достижение окончательного знания и абсолютной истины, но удержание открытого горизонта: «стремление не замыкать свой кругозор, проявлять некую умную осторожность перед лицом различных убеждений».[288]

К. Ясперс был совершенно прав, когда утверждал, что философское познание Ницше движется «не в обретающей плоскую определенности имманентности, а, скорее, в бесконечном горизонте, в неопределенной безграничности».[289] Однако мотивы такой позиции он определяет неверно. Для Ясперса отказ от вынесения окончательных суждений в вопросах философии есть способ приближения к подлинной субстанции бытия, своеобразное апофатическое постижение метафизической истины. В конечном итоге он подвергает критике подход Ницше как «несостоятельную замену трансценденции».[290] Но в философии Ницше нет подлинной субстанции бытия, нет трансценденции. Его философия – это философия трансгрессии, предпочитающая «оттенки, тени, послеполуденные блики и безбрежные моря»[291] («Zwischenfarben, Schatten, Nachmittagslichter und endlosen Meere»).[292] Такая философия находится уже вне горизонта метафизики, в рамках который остается К. Ясперс. Для всех, кто будет искать в учении Ницше метафизического познания, его философия останется абсолютно невидимой. Этот эффект был хорошо описан Н. Минским: «Но как только я прекращал чтение, чтобы мысленно оглянуться вокруг себя, я с удивлением видел, что бушевавшая стихия никуда не унесла».[293]

Ницше предвидел такое восприятие своих сочинений, когда писал о себе: «Мы, непонятные» («Wir Unverst?ndlichen»): «Нас путают – стало быть, мы растем, непрерывно меняемся, сдираем с себя старую кору, мы с каждой весной сбрасываем еще с себя кожу, мы становимся все более юными, более будущими»,[294] – так описывает он опыт трансгрессивного философствования и существования. «Мы, безродные» («Wir Heimatlosen»)[295] – еще одна самохарактеристика философа трансгрессии. «Мы, новые, безымянные, труднодоступные, мы, недоноски еще непроявленного будущего».[296] («Wir Neuen, Namenlosen, Schlechtverst?ndlichen, wir Fr?hgeburten einer noch unbewiesenen Zukunft»).[297]

Таким образом, философия Ницше есть, прежде всего, философия трансгрессии. Возникновение этого принципиально нового типа философствования опровергает многочисленные заверения о смерти философии. Если что-то отмирает, то это философия трансценденции, метафизики. Но это не смерть философии, а ее перерождение: она просто меняет кожу и продолжает расти дальше.