4. Трансгрессия и перспективизм[346]

Ich habe es jetzt in der Hand, ich habe die Hand daf?r, Perspektiven umzustellen: erster Grund, weshalb f?r mich allein vielleicht eine «Umwertung der Werte» ?berhaupt m?glich ist.

F. Nietzsche

Позицию Ницше в отношении базовых вопросов онтологии можно определить как перспективизм.[347] Л. А. Микешина отмечает: «Еще у Ницше, для которого человек «полагает перспективу», т. е. конструирует мир, меряет его своей силой, формирует, оценивает, само разумное мышление предстает как «интерпретирование по схеме, от которой мы не можем освободиться», и ценность мира оказывается укорененной в нашей интерпретации».[348] Речь здесь идет о перспективном характере существования мира: «видимый мир, то есть мир, понятый в соответствии с ценностями, упорядоченный, отобранный в соответствии с ценностями, то есть в данном случае с точки зрения полезности в смысле сохранения и усиления власти определенного вида животных. Перспектива, стало быть, придает миру характер видимости! («das Perspektivische also giebt den Charakter der «Scheinbarkeit» ab!»)[349] Как будто останется какой-нибудь мир, если убрать перспективу! Да ведь в таком случае исчезнет и относительность, – у любого средоточия силы до самого конца сохраняется перспектива, то есть вполне определенный способ ранжировать оценки, присущий ему способ действовать, способ противостоять».[350]

Обратим внимание, что Ницше говорит о перспективе как о проявлении средоточия силы, а не какого-либо субъекта. Это принципиальный момент: ницшевский перспективизм нельзя сводить к разновидности субъективного идеализма, так как никакого субъекта, задним числом устанавливающего перспективы, у него нет. Есть не субъект, но конфигурация сил, которая сама представляет собой не что иное, как определенную перспективу бытия. Не существует молнии, которая затем сверкает, молния и есть сверкание. Также не существует деятеля, который действует, производит перспективы. Любая конфигурация сил уже и есть определенная перспектива существования, определенным образом организованный мир. Гипостазированного картезианского субъекта просто не существует, как не существует и мира самого по себе. Оппозиция субъективного и объективного в ницшевском перспективизме устраняется: мир не субъективный и не объективный. Онтология Ницше, таким образом, осуществляет трансгрессию субъективного и объективного.

В первом приближении феномен перспективы может быть определен в качестве системы взглядов на мир, оценок, необходимых для деятельности. В этом плане перспектива представляет собой мировоззрение – в том смысле, в каком этот феномен охарактеризован, например, в «Воскресении» Л. Н. Толстого: «Всякому человеку, для того чтобы действовать, необходимо считать свою деятельность важною и хорошею, и потому, каково бы ни было положение человека, он непременно составит себе такой взгляд на людскую жизнь вообще, при котором его деятельность будет казаться ему важною и хорошею».[351] Ценностный взгляд на жизнь вообще – это и есть перспектива существования. Но онтологически перспектива шире феномена мировоззрения. Мировоззрение представляет собой лишь частную разновидность перспективы как онтологического феномена. Перспектива есть механизм осуществления власти, понимаемой как подчинение и присвоение иного, как распространение определенной перспективы существования: «По моим представлениям, каждое специфическое тело стремится захватить господство над всем пространством, распространяя на него свою силу (– свою волю к власти) и отбрасывая прочь все то, что сопротивляется его экспансии. Однако беспрестанно наталкивается на такие же стремления других тел и кончает тем, что договаривается («вступает в союз») с теми из них, которые достаточно родственны ему: тогда они вместе составляют заговор, чтобы захватить власть. И процесс продолжается…».[352] («Meine Vorstellung ist, da? jeder spezifische K?rper danach strebt, ?ber den ganzen Raum Herr zu werden und seine Kraft auszudehnen (– sein Wille zur Macht:) und alles das zur?ckzusto?en, was seiner Ausdehnung widerstrebt. Aber er st??t fortw?hrend auf gleiche Bestrebungen anderer K?rper und endet, sich mit denen zu arrangiren («vereinigen»), welche ihm verwandt genug sind: – so conspiriren sie dann zusammen zur Macht. Und der Proze? geht weiter…»).[353]

Еще раз обратим внимание, что Ницше говорит не о мыслящем субъекте, носителе мировоззрения, но о теле (K?rper). Тем самым оказывается преодолена картезианская парадигма в философии, воплотившаяся в трансцендентализме (от И. Канта до Э. Гуссерля включительно). Не субъект, но тело устанавливает господство, производит перспективы, конституирует специфический мир. Тело, в

отличие от мыслящего субъекта, уже не является специфически и исключительно человеческим способом существования. Тело – это также и животные, растения – «каждое специфическое тело» («jeder spezifische K?rper»). Тело это определенная конфигурация элементов, соответственно, определенный способ существования, определенная перспектива мира. Тело и есть, таким образом, перспектива. Этот момент очень важно постоянно удерживать в поле зрения. Ницше не просто заменяет картезианский мыслящий субъект неким телесным субъектом. Он разрабатывает онтологию, в которой субъект смещается с позиций онтологического центра. По значимости такой поворот в мышлении бытия сопоставим с открытием Коперника и «коперниканской революцией» Канта. Ницше открывает новую эру в онтологии.

Итак, перспектива есть воля к власти. Но воля к власти для Ницше есть воля к видимости, воля ко лжи, воля к искусству: «Сама эта способность, благодаря которой он насилует реальность ложью, эта присущая человеку художническая способность par excellence, – она все еще разделяется им со всем сущим… Не видеть действительного характера существования – вот тайный умысел – глубочайший и наивысший – науки, благочестия, художников. Многого вовсе не видеть, многое видеть превратно, глядя, многое добавлять… <…> И когда бы ни чувствовал человек радость, он всегда в ней верен себе: он радуется как художник, он наслаждается собой как властью! Ложь и есть эта власть…».[354] («Dies Verm?gen selbst, dank dem er die Realit?t durch die L?ge vergewaltigt, dieses K?nstler-Verm?gen par excellence des Menschen – er hat es noch mit Allem, was ist, gemein: er selbst ist ja ein St?ck Wirklichkeit, Wahrheit, Natur – er selbst ist auch ein St?ck Genie der L?ge…»). [355]

Здесь заложено принципиально новое понимание проблем реальности и истины. Реальность, в которой живет человек, – продукт его «художнической способности» («K?nstler-Verm?gen»), способности ко лжи, к перспективному виденью и организации существования. То есть реальность представляет собой конфигурацию перспектив. Но кроме этой реальности нет никакого другого мира. Точнее говоря, нет самого по себе сущего мира, а есть множество различных перспектив, каждая из которых и представляет собой то, что выступает в качестве реальности. С точки зрения классических, по существу метафизических, представлений об истине все эти реальности – ложны. Но поскольку не существует никакой истины самой по себе, никакого истинного мира, который противостоял бы всем перспективным мирам, то это множество перспектив – единственное, что можно охарактеризовать в качестве истины. В противном случае, истина – это ничто. По существу ложь, перспективное бытие, и есть истина. Классическая метафизическая оппозиция истинного и ложного подводится в учении Ницше к горизонту своего исчезновения, трансгрессии.[356]

Перспектива устанавливает ценности. «Для Ницше существует зрение и познание только «из перспективы», т. е. оценивающее, и чем большему количеству перспектив, различных глаз будет предоставлена возможность видения и оценки, тем полнее окажется наше понимание предмета, наша «объективность» – указывает Л. А. Микешина.[357] Согласно Ницше: «Точка зрения «ценности» есть точка зрения условий сохранения и возвышения сложных формаций с относительной продолжительностью жизни в рамках процесса становления».[358] («Der Gesichtspunkt des «Werths» ist der Gesichtspunkt von Erhaltungs-Steigerungs-Bedingungen in Hinsicht auf com-plexe Gebilde von relativer Dauer des Lebens innerhalb des Werdens»).[359]Сложные формации – это и есть перспективы существования, определенным образом организованные (упорядоченные, схематизированные, ограниченные) миры. Их фиксированный, самотождественный характер является условным и временным, выделенным из процесса становления.

Важно учесть, что речь здесь не идет преимущественно и исключительно о неких лишь ментальных и идеальных образованиях, – например, об интенциональных актах сознания в гуссерлевской феноменологии. Перспектива не ограничивается лишь измерением смысла. Перспективы представлены также – и в первую очередь – телесными, материальными образованиями. Всякое тело представляет собой сложную конфигурацию множества гетерогенных элементов, каждый из которых является источником силы, неким квантом власти. Это означает, что каждый элемент тела уже есть определенная перспектива. На уровне тела речь идет об инстинктах – как о наиболее укоренившихся, составляющих само существо биологической материи перспективных оценках. Любой инстинкт – это материальная, биологическая перспектива существования. В этом преимущество инстинктов перед перспективами сознания, которые представляют собой вторичные образования, во многом являющиеся следствием ослабления и рассогласования инстинктов. Перспективы сознания зачастую слабо укоренены в теле, являются более легковесными, подвижными и фантастическими.

Тело представлено множеством инстинктов (перспективных оценок), которые вступают между собой в отношения господства и подчинения. Более сильные инстинкты становятся доминирующими, более слабые занимают подчиненное положение. Получившаяся конфигурация является не статичной: борьба за власть между инстинктами продолжается всегда, любое достигнутое равновесие носит динамический характер. Так конституируется тело как определенная перспектива существования: речь идет здесь не о дискурсе о теле, но именно о самом теле, представляющем собой конфигурацию гетерогенных перспектив. Любое тело и есть перспектива существования и роста власти.

Ницше исследует и описывает различные способы конституирования тела. Различные перспективы, образующие тело, могут быть рассогласованы, отношение господства и подчинения между ними не установлено. Или, напротив, все перспективы могут быть подчинены одной доминирующей, которая в этом случае приобретает статус дискурсивного центра. В первом случае речь идет «слабой воле», во втором – о «сильной»: «Множественность и дисгрегированность импульсов, отсутствие связывающей их воедино системы проявляется как «слабая воля»; их координированность с преобладанием одного из них проявляется как «сильная воля»; в первом случае – шатание и отсутствие центра тяжести, во втором – точность и ясность ориентации».[360] («Die Vielheit und Disgregation der Antriebe, der Mangel an System unter ihnen resultirt als «schwacher Wille»; die Coordination derselben unter der Vorherrschaft eines einzelnen resultirt als «starker Wille»; – im ersteren Falle ist es das Oscil-liren und der Mangel an Schwergewicht; im letzteren die Pr?cision und Klarheit der Richtung»).[361] В первом случае на физиологическом и, соответственно, на духовном (если речь идет о человеке) уровнях имеют место болезнь, декаданс, вырождение, нигилизм. Во втором случае – здоровье, утверждение существования.

Однако трансгрессивное состояние образующих тело импульсов (инстинктов, «страстей») не всегда означает болезнь и упадок. Ницше выделяет третий тип организации дискурса тела, характеризующийся сосуществованием гетерогенных перспектив без раздора и без подчинения: «сосуществование страстей безо всякого раздора и взаимности: оно нередко бывает периодичным и тогда – коль скоро водворен какой-то порядок – тоже характеризуется здоровьем… Сюда относятся интереснейшие типы – хамелеоны; они не в разладе с собой, они счастливы и уверены в себе, но не способны к развитию – их состояния сосуществуют, даже если семижды разделены».[362] («Das Nebeneinander, ohne ein Gegeneinander und F?reinander zu sein: oft periodisch, und dann, sobald es eine Ordnung gefunden hat, auch gesund… Die interessantesten Menschen geh?ren hierher, die Chamaeleons; sie sind nicht im Widerspruch mit sich, sie sind gl?cklich und sicher, aber sie haben keine Entwicklung, – ihre Zust?nde liegen neben einander, wenn sie auch siebenmal getrennt sind»).[363]

Таковы три основных способа конституирования дискурса тела: раздор, доминирование и сосуществование. Все три варианта являются универсальными способами бытия или жизни. Свои преимущества есть у каждого способа: даже раздор и болезнь могут быть путем к более высокому здоровью, к более сильной и монолитной конфигурации. Раздор, брожение и трансгрессия являются даже необходимым предусловием формирования созидающей воли и возникновения сверхчеловека: «Я говорю вам: нужно еще носить в себе хаос, чтобы родить танцующую звезду. Я говорю вам: в вас есть еще хаос».[364]

Все живое есть определенная перспектива, а точнее – определенная конфигурация перспектив. Особенностью человека является то, что у него возникают перспективы, организованные на базе сознания. В первую очередь здесь следует выделять мораль, которая представляет собой универсальную «дискурсивную формацию», систему оценок, признаваемую строго обязательной и необходимой для всех (для всех представителей одного общества). Мораль есть система перспектив, которым должны подчиняться все. Такой императив обусловлен не тем, что в моральном дискурсе представлена какая-то истина. Власть морального дискурса обусловлена необходимостью сформировать единое и общеобязательное пространство смыслов и оценок, которое превратит людей в «приверженцев великой совокупной веры» («die Gl?ubigen des grossen Gesammtglaubens»): «He истина и достоверность оказываются антиподом мира помешанных, но общность и общеобязательность какой-либо веры, короче, отсутствие своеволия в суждениях. И величайшей работой людей было до сих пор достичь единодушия во взгляде на множество вещей и наложить на себя узы закона этого единодушия – все равно, истинны эти вещи или ложны».[365] Так конституируется пространство согласия и взаимопонимания, конституируется общность, точнее, сама возможность какого бы то ни было общества. Ибо перспективы, порождаемые сознанием, в отличие от инстинктов, характеризуются чрезвычайной многообразностью и своеобразностью, подвижностью и преобразуемостью. Не будь этой воли к усреднению, упрощению и созданию совокупной веры, мы бы жили не в одном мире, но во множестве миров, между которыми не было бы точек соприкосновения. Такой способ существования привел бы к преждевременной гибели человечества – этого слишком рискованного и склонного к авантюре вида животных. Чрезмерная доза сознательности губительна для человечества. Поэтому перво-наперво необходимо противонаправленное движение, затемняющее сознательность и формирующее некое усредненное пространство общности и солидарности. Так возникает стадная мораль, так возникает стадный человек – вовсе не изначальная данность, но продукт длительной работы и коллективных усилий, направленных на устранение трансгрессии. Изначально человек – никакое не общественное или родовое животное. Изначальный импульс возникновения человека – чудовищная трансгрессия, нарушение установившихся в природе границ. Стадная мораль и стадный человек необходимы, поскольку являются первейшим условием сохранения человечества, условием создания устойчивой платформы для дальнейшего роста могущества, для дальнейшего трансгрессивного движения – за пределы животного, за пределы только человеческого (слишком человеческого) – к сверхчеловеческому.

Одним из наиболее значимых и действенных в этом плане перспектив является религия. Религия позволяет сконституировать не просто общую систему взглядов и оценок. Она достигает значительно большего: человеческая масса превращается в народ, единое тело, выражающее волю к господству и самоутверждению своего типа существования. Механизм конституирования народа состоит в переходе от изначальной трансгрессии к трансценденции – к установлению в качестве метаперспективного центра «трансцендентального означаемого» – Бога. В следующем фрагменте из наследия Ницше, солидаризируясь с идеями Ф. М. Достоевского и предвосхищая разработки О. Шпенглера, раскрывает значение трансценденции для формирования народа как самостоятельного типа: «У народа, который еще верит в себя, есть еще и свой Бог. В его лице народ чтит те условия, в силу коих он процветает, – он проецирует довольство собой, свое ощущение власти на существо, которому можно выразить за это благодарность. Религия при подобных предпосылках – форма этой благодарности».[366] Так трансценденция становится доминирующей перспективой в конституированиии нового тела – тела народа, движимого единой сильной волей. Таких тел не существует в природе, поскольку животные и растения образуют только виды и роды, но не создают тела высшего порядка – народа, этого роскошного плода на дереве жизни. Народ есть одна из форм утверждения воли к власти. Это перспектива, осуществляющая перевод инстинктивных форм существования в план духа. Но и эта форма существования подвержена гибели и вырождению. То, о чем О. Шпенглер будет писать впоследствии в «Закате Европы», Ницше представляет в следующих словах: «Но когда народ погибает; когда он чувствует, как исчезает его вера в будущее, в свободу и в свое превосходство; когда он осознает, что выгодней всего подпасть под гнет, а добродетели угнетенного суть условия выживания, – тогда, конечно, изменяется и его Бог. Он превращается в тихоню-ханжу, становится пугливым, застенчивым, проповедует «душевный покой», прекращение ненависти, всепрощение, даже любовь к друзьям и недругам. Он заползает в нору личной добродетели, становится Богом маленьких людей: он больше не представляет агрессивную и жаждущую власти душу народа, его волю к власти…».[367] Так происходит трансформация религиозной метаперспективы: трансценденция из перспективы мощного утверждения воли к власти переводится в план нигилистического отрицания воли. Бог становится обезличенным и абстрактным, потусторонним, приближающимся к Ничто. Это растворение трансценденции в потустороннем Ничто и приводит к ставшему хрестоматийным тезису о смерти Бога.

Ницше последовательно, на протяжении всего творчества, разрабатывает идею другого пути осуществления воли к власти в пространстве перспектив человеческого существования. Возможно движение не в сторону интеграции индивидов в единое метаперспективное пространство, но наоборот: в направлении выхода за пределы пространства «совокупной веры» («Gesammtglaubens»). Это путь дальнейшего трансгрессивного движения: трансгрессия теперь осуществляется уже не в отношении природного, животно-растительного способа существования, но в отношении установленных специфически человеческих перспектив. Это трансгрессия стадной морали, трансгрессия коллективных форм существования, трансгрессия человеческого на пути к сверхчеловеческому. Тот, кто принимает такой способ существования, занимает по отношению к установленным перспективам позицию исключения: он не позволяет уловить себя никакой определенной перспективе, никакой вере; он становится по ту сторону существующих перспектив, ускользает от власти любой из них. Его положение – это положение на границе определенности: «И от тебя хотят они Да или Нет. Горе, ты хочешь поставить свой стул между За и Против?».[368] Такой «лиминальный человек»[369] движется в сторону самостановления, осуществляемого вне установленных перспектив: «Надо спросить себя: хочу ли я шагать впереди всех? Или хочу шагать в одиночку? Первый случай означает, что, самое большее, ты станешь пастырем, то есть потребностью стада. Второй – что нужно уметь другое: самочинно идти в одиночку, уметь идти не так и – не такими путями».[370] Ницше дает подробные практические рекомендации по реализации такого пограничного положения. Вот некоторые из них: «– какое-то время не делать, не говорить, не добиваться ничего, что не вызывало бы страха или презрения, что автоматически не ввергало бы людей приличных и добродетельных в состояние войны, – что не ставило бы вне общества…

– представляться прямо противоположным тому, что ты есть на самом деле (еще того лучше – не противоположным, а просто другим: это намного трудней)

– ходить по каждому канату, плясать на каждой возможности: ноги должны стать гениальными

– какое-то время действовать так, чтобы твои средства противоречили твоим целям, даже дискредитировали их».[371]

Суть всех этих рекомендаций одна: поставить себя вне какого бы то ни было пространства «совокупной веры» («Gesammtglaubens»), вне общественной (стадной) морали. В связи с этим возникает очень сложный вопрос: возможен ли еще дискурс там, где нет пространства согласия и взаимопонимания? Ведь дискурсы, и прежде всего дискурсы сознания, ориентированы по своему существу на установление консенсуса, на формирование общности. Дискурс предполагает правило и тип, исключение есть ускользание от правила и типа. Но, в свою очередь, исключение также предполагает правило, хотя и особым образом: как отправной пункт для трансгрессивного движения, как точку отталкивания. Более того: правило предполагает еще и исключения, трансгрессивные феномены, которые не позволяют определенности существования и смысла окончательно закостенеть и превратиться в полную противоположность жизни и становлению, в трансцендентное Ничто. Исключения апробируют новые пути, новые перспективы существования. Возможно, какая-то часть этих перспектив будет впоследствии ассимилирована обществом, получит статус правила. Но доля таких «успешных» экспериментов не велика. К тому же подобная ассимиляция исключения приводит к неизбежному искажению и извращению раскрываемых исключениями перспектив. Значительная же часть этих экспериментальных перспектив приведет к гибели самих экспериментаторов, что, однако, не следует рассматривать как возражение против исключений. Скорее наоборот: в таком трансгрессивном разбросе проявляется дионисийская избыточность жизни, ее превосходство над любым правилом, над любым дискурсом. Исключения не создают дискурсов, их бытие – это роскошь и риск трансгрессии дискурсивных форм существования как таковых. И Ницше вовсе не был романтиком, призывающим к такому пути всех и вся. Он трезво оценивал необходимость как того, так и другого способа бытия – как установления пространства дискурсов, так и трансгрессии дискурсивной определенности: «Мы, прочие, суть исключение и опасность – мы вечно нуждаемся в защите! – Что ж, и в пользу исключения можно сказать кое-что, при условии, что оно никогда не хочет стать правилом».[372] («Wir anderen sind die Ausnahme und die Gefahr, – wir bed?rfen ewig der Verteidigung! – Nun, es l?sst sich wirklich etwas zu Gunsten der Ausnahme sagen, vorausgesetzt, dass sie nie Regel werden will»).[373]