Действие/ деятельность и рациональность

Действие/ деятельность и рациональность

В «Действиях, основаниях и причинах», как мы уже указывали выше, отстаивается взгляд, согласно которому обычные объяснения действий являются каузальными объяснениями особого сорта, а именно — такими объяснениями, которые в минимальной степени позволяют говорить о действии с точки зрения производящего его деятеля. Это противоречило господствовавшему тогда взгляду, что основания действий не могут быть их причинами; скорее, они объясняют действия, показывая нам, как эти действия укладываются в более общий рисунок поведения или в шаблоны общественных отношений. Такой подход был по большей части мотивирован, как тогда казалось, аргументированными возражениями против того, что основания могут быть причинами действий. Обратимся к ответу Дэвидсона на одно из самых популярных возражений такого рода.

Объяснение действия, согласно Дэвидсону, является успешным, если оно указывает на первичное основание действия индивида. Первичное основание состоит из убеждения и провоцирующего отношения (этот термин охватывает любые волевые или мотивированные состояния, например — желание, потребность, побуждение и тому подобное). Провоцирующее отношение направлено на действия определенного типа, а цель убеждения заключается в том, чтобы выполняемое действие было именно такого рода. Это утверждение справедливо как в отношении действий, выполненных в собственных интересах, так и в отношении действий, выполненных ради достижения иных целей. Часто объяснение действия не охватывает всего первичного основания целиком, но тем не менее это тоже объяснение, потому что дает достаточно информации в контексте предположений о первичном основании. Если мы объясняем покупку человеком букета цветов годовщиной его свадьбы, то можем, исходя из этого факта, дополнить историю, высказав на основании здравого смысла наши предположения относительно убеждений и стремлений, определяющих его действия. Первичное основание показывает нам, что можно сказать о действии с точки зрения самого деятеля, ибо оно говорит нам о характере действия, желательного для деятеля. Из первичного основания мы можем построить практический силлогизм, показывающий, что можно сказать о действии:

Действие А принадлежит к типу F

Действия типа F являются желательными (в той мере, в какой они принадлежат к типу F)

Действие А желательно (в той мере, в какой оно принадлежит к типу F)

Первое допущение подкрепляется убеждением, а второе — желанием. В таком случае было бы естественно принять первичное основание, упомянутое в объяснении действия, за его причину.

Главным возражением против этого является утверждение о том, что отношения между основаниями и действиями не могут быть причинно-следственными, потому что между основанием действия и самим действием существует логическая связь. Это так, потому что идея действия есть идея поведенческого акта, постигаемого с помощью основания. Если человека сдувает со скалы ветром, то это не то, что этот человек делает, а то, что с ним случается. Если же, напротив, человек спрыгивает со скалы, то он сам это делает — то есть у него есть основания для такого поступка. Юм убедительно доказывал, что причинно-следственные отношения связывают независимо существующие события и по этой причине являются случайными. Полагали, что упомянутые выше логические отношения между действием и основанием по этой причине исключают причинность оснований. Однако такое возражение надо признать неудачным.

Во-первых, сам факт, что человек имеет основания для какого-то действия, еще не означает, что человек хочет его совершить, и любое данное действие может, с другой стороны, мотивироваться великим множеством разнообразных первичных оснований. Так что в действительности из специфического первичного основания, привлеченного для объяснения, не обязательно вытекает какое-либо действие, и наоборот. Второе, более фундаментальное, возражение касается смешения события с его описанием. Причинноследственные связи существуют между событиями, а логические связи — между описаниями событий. Тот факт, что два события были выбраны на основании логической связи между их описаниями, отнюдь не означает, что эти события не находятся между собой в причинно-следственных отношениях, ибо два события, находящиеся в таких отношениях, допускают логическую связь в их описании. Так, например, утверждение «причина В влечет В» может быть истинным, несмотря на тот факт, что из «нечто является причиной В» следует, что «В существует».

Этот пункт очень важен для того, что мы думаем об отношении между основаниями и тем, что мы делаем. Ибо если события стоят между собой в причинной связи за счет случайных законов, связывающих события этого типа, то факт, что существуют некие логические связи между действиями и основаниями (по крайней мере в той степени, в какой никакое поведение не может вылиться в действие, если к нему нет никаких оснований), позволяет предположить, что для понимания того, почему основания могут быть причинами наших действий, нам, возможно, следует перейти от языка логики к языку физики. Это предвещает более поздние аргументы Дэвидсона в пользу аномального монизма, которые мы рассмотрим ниже.

Для Дэвидсона действия — это телесные движения. Понятие это трактуется в широком смысле, то есть включает в себя все телесные изменения (см. «Деятельность»). Сюда относятся даже ментальные действия, согласно утверждению Дэвидсона, что ментальное событие является событием физическим, и допущению, что ментальное событие идентично физическим изменениям в организме. События — это частности, конкретные изменения в предмете и, следовательно, могут быть описаны различными способами. Отсюда вытекает, что основания суть основания действия описываемого, ибо основания фиксируются на желаемых признаках действия. Неудивительно поэтому, что многие наши описания действий даются в понятиях их конечных эффектов. Например, высказывание «Бут убил Линкольна» описывает телесные движения Бута в терминах желательного для Бута эффекта — смерти Линкольна то есть. Высказывание говорит нам, что он сделал что-то, чтобы причинить Линкольну смерть, хотя и не говорит, что именно.

В своей знаменитой статье, посвященной слабости воли («Почему возможна слабость воли?»), Дэвидсон выдвигает модель практического суждения, основанного на наблюдении, что основания соотносятся с описываемыми действиями. В частности, Дэвидсон утверждает, что практическое суждение похоже на вероятностное суждение в том смысле, что вовлекает в размышление основания каких-то событий, каковые не обязательно являются следствиями оснований. Если вечером мы наблюдаем на закате яркокрасное солнце, то велика вероятность того, что завтра будет ясная погода. Если вечером барометр падает, то завтра скорее всего будет плохая погода. Но не может быть такого положения, когда мы одновременно говорим, что, вероятно, завтра будет хорошая погода и что, вероятно, завтра будет плохая погода. Следовательно, эти вероятностные высказывания следует понимать, учитывая подкрепляющие их данные. Точно так же, в зависимости от тех или иных описаний, могут возникать основания, подкрепляющие или, наоборот, не подкрепляющие осуществление какого-то действия. Действие не может признаваться одновременно хорошим и плохим. Следовательно, суждение, выведенное из оснований, должно быть обусловлено этими основаниями посредством признаков, на которых сосредоточены эти основания, так же, как их относительным весом. В вероятностном рассуждении мы следуем правилу комплексности данных: лучшим суждением является то, которое сделано на основе всех имеющихся данных. Так же обстоит дело и в практических рассуждениях, где действует параллельный принцип рациональности, принцип согласованности: наилучший образ действий — это тот, который представляется самым целесообразным в свете всех важных обоснований, каждое из которых имеет тот или иной вес.

Здесь мы находим ключ к пониманию того, как появляется возможность слабости воли и почему эта слабость не очевидна на первый взгляд. Когда мы приходим к определенному решению в результате практических рассуждений, то, даже если мы исходим из всех имеющихся оснований, наше решение вытекает все же из обусловленного суждения. Но действуя, мы тем самым выражаем безусловное суждение о том, что это действие является наилучшим решением. Если мы разумны, то это безусловное суждение основывается на всестороннем рассмотрении обусловленного суждения о наилучшем образе действий. Мы действуем случайно или проявляем слабость воли, когда выбираем реальное действие и безусловно считаем, что оно наилучшее, несмотря на то что всестороннее рассмотрение оснований приводит нас к иному выводу. Представление о невозможности другого выбора, полагает Дэвидсон, возникает в результате двух возможных принципов: во-первых, то, что мы делаем, показывает, чего мы хотим больше всего; так, если мы хотим сделать А больше, чем В, и перед нами открыты обе возможности, то мы преднамеренно, при прочих равных условиях, сделаем скорее А, чем В. Во-вторых, если кто-то считает, что сделать А лучше, чем сделать В, то, значит, он хочет сделать А больше, чем В. Эти принципы исключают, что что-то можно сделать преднамеренно иначе, нежели считая один из возможных вариантов лучшим при учете всех данных. Но если мы видим, что есть различие между безусловным суждением о том, что нечто лучше всего выражается в действии, и всесторонне обдуманным суждением о том, что нечто является наилучшим в данной ситуации, то впечатление несовместимости тотчас снимается.

В более поздних работах Дэвидсон связал безусловные суждения с намерениями и утверждал, что намерения нельзя свести к утверждениям другого вида — к желаниям, убеждениям или к тому или иному образу действий. По его мнению, намерение есть вид провоцирующего отношения, но оно отличается от желаний и других провоцирующих фактов тем, что эти последние являются исходным пунктом практических рассуждений, побуждающих к действию. Основания убеждений и основания намерений совершенно различны, но основания намерений и поступков всегда (или почти всегда) идентичны. Намерения могут формироваться до начала действия или одновременно с ним. Когда мы действуем с намерением или намеренно, то именно оно является причиной действия.