Некоторые ключевые моменты развития

Некоторые ключевые моменты развития

Но на заре двадцатого века — и это многое определило — возникло новое и совершенно противоположное направление, набравшее силу в Британии и в меньшей степени в Германии, направление, назвавшее себя аналитической философией. Философы-аналитики обвинили идеалистов в том, что те являлись в буквальном смысле заложниками своего языка. Для Бертрана Рассела, Г.Э. Мура и их последователей лозунгом стал идеал ясности, а не глубины. Представители нового течения были полны оптимизма и предчувствия, чего можно теперь достичь — а не только провозгласить — в философии.

Парадоксальный факт: новое движение в некоторых отношениях способствовало потере философией былой популярности. Одна из причин, оттолкнувших людей от аналитической философии, заключается в трудности восприятия большинства сочинений. И эта претензия часто сочетается с протестом: в такой сложности нет якобы никакой необходимости — почему философ не может выразить то, что хочет сказать, на обычном английском языке, вместо того чтобы изъясняться на каком-то умопомрачительном жаргоне? В самом деле, не может ли этой сложностью языка прикрываться банальная нищета идей? Ибо (и этот вопрос задают как философы, так и сторонние наблюдатели) если существуют философские вопросы, которые следует задавать, то почему на них до сих пор не появилось ответов? Отсюда обвинение в том, что философия, покинутая своими детьми, превратилась всего лишь в примечания к Платону. Отсюда и устоявшийся образ философа: выпускник Оксбриджа в твидовом костюме с портфелем, упрямо твердящий, что обычные люди говорят то, что думают, но то, что они думают, есть либо путаница, либо бессмыслица. Многим нынешним выпускникам университетов приходится слышать, что философия — это всего лишь кабинетная словесная игра. Поэтому нет ничего удивительного, что у нашей дисциплины так мало поклонников.

На эти обвинения есть очень простой ответ, хотя, вероятно, он и не удовлетворит всех. Автор статьи по математике или биохимии тоже мог бы написать статью на обычном английском языке, но лишь ценой недопустимого увеличения объема написанного. То же самое относится и к философии. Определения и принципы, хорошо известные целевой аудитории, подразумеваются по умолчанию, имплицитно, благодаря чему автор добивается краткости и содержательности доказательств. По сути, в этом ровно столько же условности, сколько в обычае называть сына сестры или брата одного из твоих родителей «кузеном». Да, действительно, философские сочинения непроницаемы для большинства любителей, но такова цена теоретического прогресса. Идеал ясности, — мнение о том, что любое философское понятие можно перевести на язык улицы, — очень важен для самооценки господствующей в современной философии тенденции, и именно он противопоставляет философию некоторым другим ее тенденциям и традициям. Когда Мартин Хайдеггер пишет о «Dasein» («вот-бытии») или Жан-Поль Сартр о «бытии для себя», они, очевидно, не имеют в виду того, что может быть буквально и дословно передано обычным языком. Они имеют в виду нечто, требующее мыслительного акта, и необычный концептуальный нюанс такого акта служит по большей части его косвенным доказательством (иногда таким же образом воздействует язык религии). Многие философы подчас поддаются искушению двигаться в этом направлении (не только Сартр, Хайдеггер или Витгенштейн, писавший заключительный раздел «Логико-философского трактата» в окопах Первой мировой войны, но даже Ричард Рорти и Джон Макдауэлл, которым посвящены статьи в этой книге), но, как правило, философы все же воздерживаются от подобного словотворчества. В крайнем случае его считают простым наименованием, овеществленным и превращенным в объект изучения, что приводит к путанице.

Кто-то считает, что это не стилистический, а теоретический вопрос. Можно, конечно, принять требование директора школы «Выражайтесь ясно!», но если ученик спросит: «Что вы имеете в виду?», то директору останется лишь привести наглядные примеры, в надежде что ученик их поймет. Напротив, модель, предложенная Расселом и Готлобом Фреге в начале двадцатого века, была, по сути, анализом или теорией того, что есть ясность. Остов этого идеала ясности составляет основную часть символической логики Рассела и Фреге. Эта логика дает точку опоры лингвистическому самосознанию и позволяет с известной долей уверенности анализировать старые проблемы и отчетливо формулировать новые проблемы и теории. Так, в 1932 году Рудольф Карнап не без удовольствия проанализировал фразу Хайдеггера «ничто из ничего», утверждая, что это просто псевдовысказывание — а по сути, бессмыслица.

Это наступление новой логики на философию, так называемый логический позитивизм, поначалу привело к декларированию претенциозных целей и неуклюжим попыткам отделить смысл от бессмыслицы. Ведущие представители и отцы-основатели этой философии — Айер, Карнап, Витгенштейн — в последующие годы умерили прыть, так или иначе отойдя от увлечений ранней юности (хотя один только Витгенштейн полностью отказался от своих ранних идей). Но сама логика сохранила обретенный ею новый статус. В 1967 году оксфордский философ Майкл Дамметт воздал должное Фреге, поместив логику в центр философии: логика, основанная на вышеупомянутой системе Рассела и Фреге, способна служить фундаментом для всех форм рассуждений и стала непременной частью стандартной программы обучения студентов философских факультетов. Можно смело утверждать, что большинство книг и статей по философии, — включая статьи и книги авторов этой книги, — пишется в полном соответствии с такой тенденцией развития. Конечно, далеко не во всех современных философских трудах авторы открыто пользуются инструментарием символической логики. Делается это только в тех случаях, когда возникают проблемы, логическая суть которых либо слишком сложна, либо не может быть выражена идиомами обыденного языка, и тогда на помощь приходит язык символической логики. Влияние логики чаще всего ощущается как требование предельной ясности, на язык которой при необходимости можно перевести сказанное философом на обычном языке.

Ключевой фигурой второй половины двадцатого века в логике и ее различных ответвлениях является В.В. Куайн, первый из представленных нами здесь философов. Но если присмотреться внимательнее к его философии, возникает ощущение ее калейдоскопичности, а не просто приближенной к глазам версии прежних представлений с высоты птичьего полета. Сам Куайн не считал язык жестко детерминированной структурой для порождения высказываний, которой не хватает только философского разъяснения. Позиция Куайна в действительности намного сложнее. Да и многие другие философы (не только представленные в этой книге, но и столь авторитетные авторы, как Витгенштейн, Питер Строусон, Джон Остин и Хилари Патнэм) оспорили упрощенный взгляд на философию как на разновидность логики. Поэтому одна из целей настоящей книги — показать, что за мнимым единообразием, впечатление о котором возникает благодаря особой терминологии, скрывается богатое и разнообразное поле современной философии.