Правила и значение

Правила и значение

Работы Крипке, как уже было сказано выше, явились реакцией на совокупность философских образов и пристрастий, ставших частью лингвистического поворота в философии. Главным вдохновителем последнего стал кембриджский философ Людвиг Витгенштейн. Поэтому вызывает удивление тот факт, что Крипке озвучивает и формулирует скептический парадокс и «его скептическое решение», которое он нашел у Витгенштейна в его «Философском исследовании» и которое считает «красной нитью поздних работ Витгенштейна по философии языка и философии математики» («Витгенштейн о правилах и частном языке»,

VII). Согласно Крипке, парадокс — это главное в «аргументе частного языка Витгенштейна», а этот аргумент, по мнению Крипке, можно развернуть в понятиях проблемы «следования правилу». Хотя основные дебаты развернулись вокруг того, прав ли вообще Крипке в своей интерпретации намерений Витгенштейна, и нас здесь будут интересовать рассуждения Крипке как таковые.

Крипке предлагает нам вообразить себе следующий сценарий. Я компетентен в обычной арифметике и меня просят выполнить операцию простого сложения. Мне надо получить сумму, какую я до сих пор никогда не вычислял, и оперировать мне придется с числами большими, чем те, с какими мне приходилось иметь дело в моих прежних вычислениях. Тем не менее предстоящие вычисления не превосходят моих математических способностей. Скажем, например, что меня просят вычислить результат действия «68 + 57». Я, конечно, уверен, что правильным ответом будет «125». Однако некий скептик предлагает следующую возможность. Рассмотрим, говорит он, некую функцию, которую мы назовем «квус» и обозначим символом «(+)»:

х (+) у = х + у, если х,у< 57 = 5 в остальных случаях

Возможно, заявляет скептик, когда я использовал слово «плюс» и символ «+», я не имел в виду знак «плюс» (то есть действие сложения — функция, в результате применения которой получается «125» как правильный ответ), но я имел в виду функцию «квус» (не аддицию, а «кваддицию»), в каковом случае я ошибся, дав ответ «125», — мне следовало ответить «5». Ошибка, подчеркивает Крипке, не является арифметической — это ошибка относительно моих прежних намерений и прежних значений. И нет сомнения в том, что человек действительно может заблуждаться относительно своих прежних намерений, например, при ослаблении памяти или под действием лекарств и т.д.

Несмотря на то что здесь говорится об ошибке, я уверен, конечно, что никакой ошибки не было. Поскольку в данном случае имеет смысл говорить об ошибке и правильности, постольку должен иметь место, как кажется, некий факт, касающийся содержания, в отношении которого я прав, — факт содержания, доказывающий, что это скептическое предложение не только необычно, но и ложно. Например, представим себе, что я много раз уже выполнял это вычисление. Тот факт, что, выполняя действие «68 + 57», я получал ответ «125», показывает, что под «+» я не имел в виду «квус». Однако предложенная ситуация построена на предположении, что я никогда прежде не решал эту арифметическую задачу и что в любом случае найдется какойто пример, в котором используются числа большие, чем те, с какими я сталкивался прежде, и для такого вычисления можно задать квус-подобную функцию, в отношении которой можно сформулировать скептический вопрос. Итак, моего предыдущего поведения, — того, что я говорил и делал в прошлом, — вполне достаточно для того, чтобы исключить многие скептические гипотезы в отношении моих намерений. Но это мое поведение вполне согласуется со многими другими скептическими гипотезами (в действительности — с бесконечным их множеством).

Итак, одно возможное объяснение факта, который определяет, что я имел в виду «плюс», а не «квус», — мое прошлое поведение, — является неадекватным. Причина заключается в том, что мое прошлое поведение ничего не говорит о случаях, отличающихся от тех, с какими я сталкивался прежде. Конечно, можно подумать, будто чтото связывает мое прошлое поведение с моим нынешним ответом и объясняет то и другое. Это «что-то» есть моя склонность или предрасположенность вести себя именно так, а не иначе. Ответы, которые я давал в прошлом, и ответ, который я даю сейчас, суть проявления одной и той же предрасположенности, и именно эта предрасположенность определяет, что я имел в виду «плюс», а не «квус» и что «125» есть правильный ответ. Предрасположенности выглядят достойным ответом на постановку скептической проблемы, потому что предрасположенности могут сыграть свою роль в тех возможных ситуациях, которых еще не было или вообще никогда не будет. Некоторые вазы (например, Портлендская ваза), подвергаясь ударам, проявляют свою хрупкость тем, что разбиваются. Хотя точно такая же хрупкая ваза может быть достаточно хорошо защищена и никогда не проявит своей хрупкости. Но и тогда она все равно остается хрупкой. Или другой пример: эластичность резинового жгута можно определить тем, насколько можно его растянуть под действием сил разной величины. Возможно, что к концам жгута никогда не прикладывали силу в 3,6 ньютона, но его предрасположенность, степень его эластичности предопределяет, что при приложении такой силы он растянется на 4 сантиметра (а не на 5 сантиметров). Подобным же образом моя предрасположенность определяет, что в прошлом я бы ответил «125», если бы меня попросили сказать, сколько будет «68 + 57». Итак, этот факт определяет, что я не имел в виду «квус», когда писал «+», и вообще моя предрасположенность четко говорит о том, что я имел в виду «плюс».

Крипке выдвигает два принципиальных возражения против такого ответа на скептический вызов. Первое заключается в том, что даже если моя предрасположенность выступает за пределы моего актуального поведения, то она все же не бесконечна в той степени, какая требуется для того, чтобы я имел в виду «плюс», а не какую-то «кваддиЦиональную» функцию, которая отклоняется от функции сложения в случае с очень большими числами. Сложение определяет специфический ответ для любой пары чисел, как бы велики они ни были. Но некоторые такие числа настолько велики, что я не мог бы даже мысленно представить их, не говоря уж о том, чтобы попытаться их сложить. Итак, у меня отсутствует предрасположенность получить сумму в результате приложения функции «плюс» при решении задачи на сложение таких больших чисел. Такие случаи показывают, что моя предрасположенность не фиксирована на действии сложения больше, чем на любой другой функции.

Второе возражение Крипке касается того факта, что значение является нормативным отношением, в то время как моя предрасположенность есть отношение каузальное, а не нормативное. То есть другими словами: то, что я имею в виду, фиксирует то, что я должен сказать, но не то, что я говорю, и не то, что я скажу. Но, как мы все знаем, существует большая разница между тем, что мы должны делать, и тем, что мы расположены делать. Если я намерен играть в шахматы и играть в них по правилам, то я должен, делая рокировку, передвигать короля только на две клетки. Если, делая рокировку, я непреднамеренно передвину короля на три клетки в сторону ферзевого фланга, то это покажет, что я не смог выполнить мое намерение. Но что я был расположен делать, когда передвинул короля на три клетки? Похоже, что я был расположен передвинуть короля на три клетки, и причина, побудившая меня это сделать, находилась внутри меня (ничто другое не заставляло мою руку передвигать фигуру на три клетки). Итак, моя предрасположенность, утверждает Крипке, отличается от моего намерения. Я намеревался сделать рокировку по правилам, но был расположен сделать нечто иное. Если мы будем настаивать, что моя предрасположенность выдает мои намерения, то мы должны сделать вывод, что в конце концов я намеревался играть по правилам, отличным от стандартного правила выполнения рокировки. Как бы то ни было, не может одновременно быть истинным, что правило, которое я собирался выполнять, есть то же самое, что и моя предрасположенность, и что я мог ошибиться, не выполнив правило, которому собирался следовать.

Итак, как мы отреагируем на парадокс следования правилам? Крипке различает здесь прямое решение и скептическое решение. Прямое решение имеет целью показать, что в действительности здесь нет никакого парадокса и что автор парадокса сделал ошибку, утверждая, что это парадокс. Решение со ссылкой на предрасположенность является попыткой прямого решения. Если бы оно было верным, то показало бы, что существует окончательный ответ («мои предрасположенности») на вопрос, — что показывает: я следовал скорее правилу «плюс», а не правилу «квус». С другой стороны, скептическое решение не предусматривает попытки избавиться от парадокса, а вместо этого тщится объяснить, почему парадокс не оказывает того негативного воздействия, какого предположительно от него ждут. В этом случае Витгенштейн, по мнению Крипке, как раз и предлагает скептическое решение. Вывод парадокса должен быть принят. Но никакие доводы не могут повлиять на тот факт, что я имел в виду «плюс», а не «квус».

Если ничто не способно отменить сам этот факт, то, несомненно, нет нужды говорить банальные вещи, какие мы обычно говорим: например, что «то-то и то-то означает действие сложения посредством «+». Здесь в игру вступает скептическое решение. Согласно Крипке, Витгенштейн отрицает его правомочность. Витгенштейн был озабочен тем, чтобы опровергнуть концепцию смысла, которая доминировала в его раннем «Логико-философском трактате». Согласно этой концепции, предложения обретают значение, отображая некоторые факты действительности или соответствуя им. Это положение известно как «отобразительная теория значения» и являет собой одну из ипостасей более общей философии значения, согласно которой значение предложения задается условиями, в пределах которых предложение считается истинным. Применяя этот «условно-истинный» подход к рассматриваемому случаю, можно сказать, что значение высказывания «Джонс имеет в виду под «+» действие сложения» должно быть подтверждено неким внешним фактом, который сделал бы его правдивым. Но парадокс следования правилу говорит нам, что такого факта нет. Отсюда получается, что высказывание «Джонс имеет в виду под «+» действие сложения» лишено значения и смысла. Заметим, однако, что парадокс следования правилу приводит к выводу, что утверждения, касающиеся смысла, сами по себе являются бессмысленными только потому, что сочетаются с условно-истинным подходом к смыслу. Если мы откажемся придерживаться такого подхода, то не будет необходимости отрицать бессмысленность утверждений о смысле и значении.

Но если мы отвергнем условно-истинный подход к смыслу и значению, то чем можно его заменить? Ответ заключается в подтверждении и обосновании условий. То есть, другими словами, смысл предложения «Джонс имеет в виду под «+» действие сложения» задан условиями, при которых подтверждение истинности этого высказывания обоснованно. Каковы эти условия? Согласно тому, как понимает Крипке Витгенштейна, это условия, при которых другие члены моего языкового сообщества согласятся с моим подтверждением. Я могу обоснованно подтвердить предложение, если другие члены моего сообщества согласятся с моим подтверждением.

Важно понимать, что Крипке не говорит, что предложение является истинным, только когда мое сообщество говорит, что оно истинно. Это был бы еще один «прямой» ответ на парадокс. Но ранее мы уже рассматривали точку зрения, что вследствие именно моей предрасположенности я понимаю «+» как действие сложения. Ей противостоит взгляд, что то, что обеспечивает истинность моего подтверждения, является одобрение членов моего сообщества. По сути это означает, что решающую роль играет не моя предрасположенность, а предрасположенность моего сообщества. Но указание на предрасположенность сообщества чревато теми же проблемами, что и указание на индивидуальную предрасположенность. Как я не располагаю достаточно убедительной предрасположенностью, когда речь идет о невообразимо больших числах, так же не располагает ею и мое сообщество. Не может мое сообщество сделать что-то правильным, если назовет его правильным. Даже сообщества могут ошибаться — и в этом случае может иметь место несоответствие между правилом, которому намеревается следовать сообщество, и тем, что оно расположено делать. Поэтому ответ сообщества КрипкеВитгенштейна — и это важно — может отличаться от моего ответа, продиктованного предрасположенностью, и так происходит оттого, что предрасположенность сообщества делает мое подтверждение обоснованным, но не делает его истинным. То, что это подтверждение означает, задается сперва, но не потом.

Когда мы говорим, что некто, используя какое-то слово, что-то имеет в виду, нас всегда охватывает искушение увидеть в этом подтверждение чего-то, относящегося к скрытой ментальной жизни говорящего. И когда кто-то говорит слово «желтые», описывая ноготки, то можно предположить, что он говорит это по каким-то внутренним причинам, — выражая свой зрительный опыт, который требует назвать впечатление от этого опыта словом «желтые». Точно так же слово «боль» именует опыт иного рода, и то, что я имею в виду под «болью», дается мне в связи с тем опытом, который я когда-то в юные годы связывал, например, с моей первой зубной болью. Если слова приобретают значение и смысл таким образом, Витгенштейн называет это «частным языком». Витгенштейн рассматривает возможность частного языка как имплицитную, но определяющую часть концепции разума, над которой мы трудимся с семнадцатого века, со времен Рене Декарта. «Аргумент частного языка» Витгенштейна был предназначен для подрыва этой концепции разума, для чего следовало показать, что частный язык невозможен. Согласно Крипке, парадокс следования правилу является главной составляющей аргумента частного языка Витгенштейна. Давайте, например, я попытаюсь определить символ «s», соотнеся его с некоторым внутренним переживанием или ощущением. По сути, я задаю себе правило — правило, согласно которому некое последовательное переживание должно быть названо «s» тогда и только тогда, когда оно похоже на исходный определяющий опыт этого переживания. Кажется, что моего произвольного акта внутреннего определения достаточно для того, чтобы зафиксировать правило как правило, которое я намерен выполнять и таким образом зафиксировать значение «s». Но если парадокс следования правилу верен, то я никоим образом не смогу этого достичь.

Поскольку парадокс и его скептическое решение представлены Крипке как «аргумент Витгенштейна в том виде, в каком он поразил Крипке и в каком стал для него проблемой», постольку трудно точно сказать, какие именно из философских взглядов, приведенных в книге, принадлежат самому Крипке. Скорее всего он действительно считает, что парадокс этот представляет собой крайне интересную философскую проблему. Можно также сделать вывод, что Крипке не считает, что у этого парадокса есть убедительное непротиворечивое решение, — если бы оно было, Крипке не преминул бы об этом упомянуть. И в первую очередь он тогда не нашел бы данный парадокс таким интересным. Можно предположить, что Крипке все же думает, что скептическое решение достойно рассмотрения, даже если мы не можем с уверенностью приписать этот взгляд ему самому. С другой стороны, ясно, что многое из того, о чем сейчас говорилось, уводит нас в направлении весьма отличном от сути работ Крипке по модальности и философии языка. Эта последняя в трактовке Крипке весьма далека от поздних взглядов Витгенштейна. Но это, однако, точка встречи. Мы видели, что отношение Крипке к соотнесенности, к референции является «внешним» отношением: соотнесенность имени, которым я пользуюсь, не определяется только относящимися ко мне фактами, скорее, она определяется рядом внешних факторов — первоначальным присвоением имени и многоступенчатой связью между наименованием и моим текущим использованием имени, — такими фактами, о которых я вообще могу ничего не знать. Парадокс следования правилу подкрепляет подобный вывод относительно значения и смысла вообще. Относящиеся ко мне факты не фиксируют жестко и однозначно значение моих слов и символов, включая «+». Но здесь сходство заканчивается. Более значимо, что каузальная теория имен имплицитно подкрепляет условно-истинное содержание смысла. Значение слов «Марк Твен» — это человек Марк Твен, потому что именно этот человек создает условия истинности для предложений, в которых содержатся слова «Марк Твен». Например, значение предложения «Марк Твен был лоцманом на Миссисипи» задается условиями, при которых это предложение становится истинным, — а именно тем обстоятельством, что этот человек, Марк Твен, действительно был лоцманом на Миссисипи. Но, как мы видели, скептическое решение парадокса следования правилу начисто отвергает идею условной истинности.