Перспектива

I

Из далекой внешней тьмы, где нет ни дыхания, ни звука, ни проблеска света, можно разглядеть вертящийся шарик — Землю. Межзвездные пространства озаряет только душа, поэтому все погружено во мрак, кроме этой планеты, часть которой залита светом. С далекого расстояния можно более ясно понять, что происходит на земном шаре. По мере приближения различаются континенты, на них — вереницы людей, и обнаруживается источник, излучающий свет во всех направлениях: это изогнутый европейский полуостров. На этом крошечном придатке огромного массива суши все находится в движении, и мы осознаём, что это клокочет душа и ее эманации — сгустки идей, энергии, амбиций, замыслов, порывов, стремления к форме. Получается, что с такой высоты над землей мы обнаруживаем то, чего прежде не замечали: присутствие чисто духовного организма. Присмотревшись, мы видим, что поток света направлен не вверх, в ночное небо от поверхности Европы, но, наоборот, вниз, от этого духовного организма. Столь глубокое революционное открытие нам удалось сделать благодаря полному отвлечению от земных событий во внешнюю пустоту, где царствует дух, а материя различима лишь благодаря исходящему от него свету.

Дальше следуют новые открытия: на другой стороне планеты есть два острова, небольшие по сравнению с основным массивом суши. В бледном свечении, разлитом по отдельным частям этих двух островов, сразу можно узнать отражение противоположной стороны.

Но что это за внеземной феномен? Почему он наблюдается именно над Европой? Какова связь между ним и человеческим веществом, над которым он реет? Последнее образует замысловатые пирамидальные структуры и шеренги. Движение происходит по каналам в виде сложных лабиринтов. Индивиды взаимно располагаются в отношениях господства и подчинения. За пределами нашего небольшого полуострова человеческие потоки движутся горизонтально, закручиваясь в вихри, как вода в реках и океанических течениях или стада на широких равнинах. Все выглядит так, словно духовный организм придает населению полуострова некие замысловатые органические формы.

С чем можно сравнить это существо, которое мы не могли видеть, пока были привязаны к земле? В данный момент оно является единственным. Но здесь, вне земли, мы свободны от времени и пространства, имея возможность обозревать сотни поколений так же, как находящийся на земле человек следит за течением жизни плодовой мушки. В поисках чего-то подобного духовному организму, представшему перед нами сейчас, мы возвращаемся на двести поколений назад. Земной шар тот же, но пребывает почти в полной тьме. Вещи едва различимы, материя еще не прошла через перегонный куб духа и никак не воспринимается. Взгляд, обращенный вспять, уходит в пустоту. Мы позволяем в один миг смениться нескольким поколениям, и дух начинает проявляться. Слабое, но подающее надежды свечение разгорается на северо-востоке Африки. Затем новое, в тысяче миль к северо-востоку — в Месопотамии. Они обретают имена — Египет и Вавилония. Время — около 3000 лет до н. э. Интенсивность свечений нарастает, и в каждом случае вначале ясно проступают контуры армий, выдвигающихся против внешних народов, которые воспринимаются как варварские.

Духовные организмы друг с другом не смешиваются, их верхние границы строгие и четкие, каждое существо имеет особый, свойственный только ему оттенок. Организмы захватывают человеческое вещество в своем ландшафте и ставят себе на службу. Вначале дают ему вселенскую идею, затем кристаллизуют в нации, каждая из которых воплощает одну из особых идей высшего организма. Олицетворяя разные аспекты идеи, формируются знать и жречество. Население стратифицируется и специализируется, и человеческие существа живут и реализуют свою судьбу определенным способом, который назначает высший организм, побуждающий их силой идей. К такому побуждению чувствителен только небольшой духовный слой каждой человеческой популяции, но представители этого слоя верно служат идее с того момента, как ее ощутили. Теперь они будут за нее жить и умирать, и в этом процессе определять судьбы популяции, из которой произошли. Такие идеи — не просто абстракции, последовательности понятий, но живые, пульсирующие, безмолвные императивы бытия и мышления — являются техникой, с помощью которой высшие существа используют людей в своих целях. Религии, преисполненные высоких чувств и логических обоснований, архитектурные формы, рожденные в духе этих религий и поставленные им на службу, лирическая поэзия, живопись, скульптура, музыка, дворянские и жреческие ранги, стили жилищ, этикет и платье, строгое воспитание молодежи в соответствии с этими устроениями и ради их увековечения, системы философии, математики, познания, природы, изумительные технические методы, грандиозные сражения, огромные армии, длительные войны, интенсивная экономическая жизнь для поддержания всех этих разнообразных структур, замысловато организованные правительства, следящие за порядком в нациях, созданных высшим существом для управления разным человеческим материалом — вот только некоторые из богатства форм, образующихся в этих двух областях земли. Каждая египетская форма отлична от соответствующей вавилонской формы. Если перенимается чужая идея, то она усваивается лишь на первый взгляд. На самом деле, так и оставшись непонятой, она видоизменяется и адаптируется к собственной душе.

Однако высшее существо, растрачивая себя в процессе преобразования земли, приближается к кризису. Его лихорадит, оно начинает слабеть и содрогаться: хаос и анархия угрожают его земным воплощениям, а снаружи собираются силы, чтобы низвергнуть его и стереть с лица земли его великие творения. Тогда оно поднимается и делает величайшее усилие — уже не для внутренних свершений (искусств, философии, теорий жизни), но для формирования аппарата чисто внешней мощи: жестких правительств, гигантских армий, военного флота, индустрии для их поддержки, правовых систем для организации и упорядочивания завоеваний. Оно распространяет свою власть на территории, доселе не исследованные и даже неизвестные, затем объединяет все свои отдельные нации под началом одной, дающей свое имя всем остальным и руководящей ими в последнем великом экспансионистском усилии.

В каждом из этих существ улавливается один и тот же великий ритм. Дальше мы видим, как два роскошных фейерверка тускнеют, приобретая землистый оттенок. Гаснут они медленно, оставляя свет памяти и легенды в человеческих умах и разбрасывая свои последние великие творения по раздвинувшему горизонты ландшафту — Империуму.

На остальных землях, за пределами этих двух территорий, ничего не происходит. Человеческие стаи отличаются от животных стад только примитивной культурой и более сложным укладом. В остальном формы их бытия лишены смысла. Эти первобытные культуры поднимаются выше экономического уровня только благодаря тому, что приписывают символическое значение природным явлениям и человеческому поведению. Но их жизнь ничем не напоминает высокие культуры, преобразившие весь египетский и вавилонский ландшафт примерно за сорок поколений от момента зарождения до последнего всплеска.

Физическое время продолжает свой ход, и века минуют во тьме. Затем, в точности как в Египте и Вавилонии, но уже с другим оттенком и в сопровождении другой музыки, свет разгорается в Пенджабе, становясь ярким и мощным. Развивается такое же богатство форм и знаменательных событий, как в двух предыдущих организмах. Новые творения в высшей степени индивидуальны, столь же отличны от двух культур-предшественниц, как и они друг от друга, но подчиняются тем же величавым ритмам. Перед глазами проходит не менее пышное многоцветье знати и жречества, храмы и школы, нации и города, искусства и философские системы, армии и науки, литература и войны.

II

Прежде чем вышеупомянутая высокая культура завершила свой путь, в долине Хуанхэ в Китае возникла еще одна. Затем несколькими столетиями позже (по нашим подсчетам, около 1100 г. до н. э.) на берегах Эгейского моря зародилась классическая культура. Обе эти культуры отмечены индивидуальностью, собственным колоритом и воздействием земных творений, но морфологически они подобны всем предыдущим.

По мере приближения классической культуры к завершению, примерно во времена Христа, в ландшафте, который она завоевала в последней фазе экспансии, возникает новая культура — арабская. Тот факт, что она появилась именно здесь, делает ее развитие особенным. Изнутри ее формы так же чисты, как у других культур; в сущности, она впитала в себя не больше чужого, чем они, — но физическое соседство ландшафтов, временная преемственность и контакт с цивилизованным населением более старого организма с неизбежностью заставили новую душу позаимствовать богатство классических творений. Однако они повлияли на нее только поверхностно: в старые сосуды она влила свое молодое вино. Отобрав и по-своему истолковав одни чужие формы и отбросив другие, она выразила свою собственную душу наперекор всем этим формам. В своей последней, экспансионистской, фазе эта культура включала европейскую Испанию в виде Западного Халифата. Продолжительность ее жизни, окончательная форма, великий кризис — во всем этом соблюдалась общая для всех культур органическая последовательность.

Примерно через пять веков уже знакомые нам проявления еще одной высокой культуры появились в далеких ландшафтах Мексики и Перу. Однако судьба ее оказалась самой трагической. В то же время, около 1000 г. н. э., зародилась европейская культура, которая уже в момент рождения продемонстрировала свое отличие от остальных в виде необычайной интенсивности самовыражения, натиска во всех направлениях духовной и физической сфер. Протяженностью своего родного ландшафта она во много раз превосходила предшественников, и с этих исходных позиций в середине своей жизни она вступила в эпоху [географических][49] открытий, проникла во все уголки земного шара и превратила его в объект своей политики. Ее испанские представители — два военных отряда Кортеса и Писарро — открыли цивилизации Мексики и Перу, уже достигшие самой последней стадии, которой свойственна изысканность материальной жизни. На фоне двух величественных империй Мексики и Перу с их развитыми до пределов, на которые только была способна их душа, социальными формами, экономико-политической организацией, транспортом, коммуникациями и городской жизнью, испанские завоеватели смотрелись как наивные варвары. Однако отсутствие у этих империй интереса к технике делало их беспомощными перед несколькими пушками и лошадьми завоевателей. В последнем акте этой драмы, продолжавшейся всего несколько лет, чужестранцы стерли эти империи с лица земли. Такой конец поучителен в плане того внимания, которое Мировой Дух уделяет человеческим ценностям и чувствам. Какой прорицатель осмелился бы заявить последнему ацтекскому императору, окруженному великолепием всемирно-исторического уровня и облеченному вселенской властью, что совсем скоро джунгли поглотят его города и дворцы, что его войско и аппарат управления огромной империей будут сметены ударом нескольких сот варваров?

Душа любой культуры строго индивидуальна, она ничего не заимствует у других культур и ничего им не отдает. Любой живущий за ее границами для нее — враг, будь то примитивный или культурный народ. Для данной культуры все они варвары, язычники, и с ними не может быть взаимопонимания. Мы знаем, что народы Запада доказали право европейской культуры на жизнь в ходе крестовых походов против высокоцивилизованных сарацин, мавров и турок. Мы знаем, как германцы на востоке, а их вестготские братья на юге веками теснили варваров-славян и цивилизованных мавров. Мы видели, как европейские корабли и армии превратили весь мир в добычу для Запада. Таким было отношение Запада ко всему внешнему.

Внутри нашей культуры зародилось готическое христианство с его соборами как возвышенными символами империи и папства, открывавшее в монастырских кельях тайны духовного мира и природы. Для самовыражения душа культуры сформировала европейские нации, наделив их индивидуальностью, в итоге заставившей каждую нацию думать, что она и есть культура сама по себе, а не особый орган культурного организма. Из деревушек готических времен выросли города, в городах развился интеллект. Ясно, что в этих городах старый спор между разумом и верой — основной вопрос ранней схоластики — постепенно решился в пользу разума. Готическая аристократия — хозяева земли, над которыми не было господина, если они кого-либо добровольно таковым не признавали, подчинилась идее — государству. Жизнь мало-помалу переходила от внутренних проблем к внешним, концентрируясь на политике, а для обеспечения политического соперничества развились новые экономические средства: старый аграрный уклад преобразовался в индустриальный. В конце этого пути ждала своего часа призрачная и страшная идея: деньги.

С этим явлением столкнулись также другие культуры, на той же стадии и в тех же масштабах. Постепенное нарастание его важности происходит одновременно с последовательным самоутверждением разума перед верой и достигает апогея в эпоху национализма, когда части единой культуры кромсают друг друга без оглядки на внешние угрозы. В этой точке кульминации деньги в союзе с рационализмом борются за господство над жизнью культуры против сил государства и традиции, общества и религии. В своем кратком путешествии в межзвездное пространство мы достигли отстраненной позиции, с которой смогли увидеть, как семь раз в семи высоких культурах разыгрывается эта грандиозная жизненная драма, и каждая из них в финале увенчивается великим кризисом длиной в два столетия. Мексиканско-перуанская цивилизация преодолела внутренний кризис только для того, чтобы пасть от мародеров, пришедших из-за моря.

Великий кризис Запада разразился в виде Французской революции с ее последствиями. Наполеон стал символом перехода от культуры к цивилизации как стадии превосходства всего материального, внешнего, силового, гигантских экономик, армий и флотов, огромных чисел и колоссальной техники над культурой и внутренней жизнью, которые выражают себя в религии, философии, искусствах, в господстве над внешней политической и экономической жизнью жесткой формы и символизма, в укрощении в человеке хищника и в чувстве культурного единства. Это была победа рационализма, денег и большого города над традициями религии и авторитета, интеллекта над инстинктом.

То же самое мы видели в предыдущих высоких культурах, когда они приближались к своей заключительной жизненной фазе. В каждом случае кризис разрешался восстановлением временно утраченной власти религии и авторитета, их победой над рационализмом и деньгами и финальным объединением наций в Империум. Двухвековой жизненный кризис огромного организма выливался в масштабные войны и революции. Вся энергия культуры, прежде переходившая во внутренние творения мысли — религию, философию, науку, искусство, великую литературу, — теперь направлялась на внешнюю жизнь, состоящую из экономики, войны, техники и политики. В этой последней фазе наибольших высот достигал символизм власти.

Здесь мы внезапно вновь возвращаемся на землю. Мы уже не остаемся отстраненными, а должны участвовать в великой драме культуры, хотим мы этого или нет. Нам остается только выбрать, будем ли мы участвовать в ней как субъект или как объект. Мудрость, связанная с пониманием органической природы высокой культуры, дает нам ключ к событиям, происходящим на наших глазах. Если мы им воспользуемся, наши действия приобретут значимость, в отличие от оппортунистической, ретроградной политики недоумков, которые попытаются вернуть западную цивилизацию на прежний курс, потому что их пустые головы не в состоянии воспринять новые господствующие идеи.

III

Осознав органическую природу высокой культуры, мы полностью очищаемся от материалистического шлака, который до сих пор мешал нам приоткрыть тайну Истории. Смысл этого знания прост, но скрыт в глубинах внутреннего постижения, доступных далеко не всем. Из него проистекают все детали исторического мировоззрения, без которого будущее не состоится. Поскольку культура есть живой организм, она обладает индивидуальностью и душой. Поэтому в своих глубинах она не подвержена влиянию никаких внешних сил. Как у всякого организма, у нее есть судьба, есть период вызревания и момент рождения. Ей свойственны рост, совершеннолетие, расцвет, преклонный возраст и смерть. Поскольку она обладает душой, все ее проявления несут одну и ту же духовную печать подобно тому, как жизнь каждого человека обусловлена его неповторимостью. Обладая душой, отдельная культура после смерти уже не возвращается. Как и нации, которые она создает для реализации разных жизненных фаз, культура существует только единожды. Уже не будет другой индийской культуры, ацтекско-майянской культуры, классической или западной культуры, как не будет второй спартанской, римской, французской или английской наций. Будучи живым организмом, культура имеет продолжительность жизни, составляющую около тридцати пяти поколений в период наивысшего потенциала или сорок пять поколений, считая от первых проблесков в ландшафте и до окончательного затухания. Продолжительность жизни культур может быть разной, и в этом они подобны другим организмам. Например, для человека это семьдесят лет, хотя данная цифра не постоянна.

Высокие культуры находятся на вершине органической иерархии, включающей также растения, животных и человека. В отличие от них культуры невидимы, то есть не проявляются в лучах света. Этим они напоминают человеческую душу. Тело высокой культуры образует популяционные потоки в ее ландшафте. Они обеспечивают культуру веществом, благодаря которому она реализует свои возможности. Дух, оживляющий эти популяции, соответствует жизненной фазе культуры: юности, зрелости или окончательному завершению. Как и человеку, культуре свойственны определенные возрастные стадии, сменяющие друг друга с ритмической неизбежностью. Они закладываются в нее внутренним органическим законом подобно тому, как старость закладывается при зачатии человека. Это качество, задающее направление, мы называем судьбой. Судьба является отличительной чертой всего живого, сущность которого можно понять, только мысля в терминах судьбы. Другой способ человеческого мышления основан на причинности. Этот способ предназначен для решения неорганических проблем, имеющих отношение к технике, механике, инженерии, систематическому естествознанию. Однако здесь он обнаруживает пределы своей эффективности, становясь абсурдным, если применять его к жизни и утверждать, что юность есть причина зрелости, зрелость — старости, бутон — причина цветка, а гусеница — причина бабочки.

Идея судьбы — лейтмотив органического мышления. Тот, кто считает судьбу всего лишь невидимой причинностью, не понимает ничего. Идея причинности является принципом систематического и неорганического мышления, на котором основана наука. Его цель состоит в подчинении вещей пониманию, оно стремится все поименовать, очертить контуры и затем связать явления друг с другом посредством классификации и каузальной сцепки. Кант — высший образец такого типа мышления в западной философии. За ним следуют Юм, Бэкон, Шопенгауэр, Гамильтон, Спенсер, Милль, Бентам, Локк, Гольбах, Декарт. К органическому направлению принадлежат Макиавелли, Вико, Монтень, Лейбниц, Лихтенберг, Паскаль, Гоббс, Гёте, Гегель, Карлейль, Ницше и, наконец, Шпенглер — философ XX–XXI веков.

Научное мышление достигает высот, познавая материю, которая обладает протяженностью, но не направлением. Материальные события могут контролироваться, они обратимы, в одинаковых условиях дают идентичные результаты, периодически повторяются, поддаются классификации и могут быть успешно постигнуты, поскольку являются предметом априорной, механической необходимости, иными словами, причинности.

Научное мышление бессильно в царстве жизни, события которой неконтролируемы, необратимы, никогда не повторяются, уникальны, не поддаются классификации, рациональной обработке и не подчиняются внешней, механической необходимости. Каждый организм представляет собой нечто новое, следующее внутренней необходимости и уходящее, чтобы больше не возвращаться. Каждый организм обладает набором возможностей, очерченных строгими рамками, и его жизнь есть процесс актуализации этих возможностей. Способ мышления в терминах судьбы равносилен вживанию (livinginto) в другие организмы для понимания особенностей их жизни и необходимости. Это позволяет знать, что должно произойти.

Термин «участь» (Fate) относится к неорганическому мышлению. Это — стремление подчинить Жизнь внешней необходимости, имеющей религиозное происхождение, а источником религии является каузальный тип мышления. Религия предшествует любой науке, которая просто преобразует сакральную каузальность религии в профаническую, механическую необходимость.

Участь не является синонимом судьбы, но ее противоположностью, приписывая свойство необходимости всем случаям жизни, тогда как судьба есть внутренняя необходимость организма. Случай может забрать жизнь и тем самым завершить чью-то судьбу, но такое событие, источник которого вне организма, непричастно его судьбе.

Любой факт есть случай, непредсказуемый и неисчислимый, но внутреннее разворачивание жизни определяется судьбой и реализуется, опираясь на факты (благоприятные и неблагоприятные), преодолевая или же уступая им. Судьба каждого родившегося ребенка — в итоге состариться. Если вмешивается случай в виде болезни или несчастья, данная судьба может не реализоваться. Эти внешние случаи, способные возвысить человека, несмотря на его промахи, или расстроить его планы, несмотря на его самоотдачу и совершенное владение идеей своего времени, не имеют смысла для мышления в терминах судьбы.

Судьба присуща организму, заставляет его выражать свои возможности. Случай чужд организму, слеп и не связан с необходимостью, но при этом может сыграть решающую роль в актуализации организма, сглаживая или, наоборот, затрудняя его путь. То, что называется удачей, роком, участью, прови?дением, выражает недоумение и трепет человека перед не поддающейся разгадке тайной.

Мышление судьбой и каузальное мышление, однако, взаимосвязаны по причине общего происхождения: оба являются производными жизни. Даже самый неорганический философ или ученый, самый бестолковый материалист или механицист следует своей судьбе, своей душе, своему характеру, своей продолжительности жизни, и от этих ограничений судьбы его не избавляет свободный, безграничный полет причинного воображения. Судьба есть сама жизнь, но причинность — всего лишь способ мышления, посредством которого определенная форма жизни, а именно культурный человек, пытается подчинить все вокруг своему пониманию. Поэтому между ними существует иерархия: мышление судьбой, безусловно, является приоритетным, поскольку охватывает всю жизнь, тогда как каузальное мышление отражает только часть жизненных возможностей.

Эти отличия можно пояснить иначе: каузальное мышление способно понимать потому, что его неживой материал не оказывает сопротивления, подчиняясь в силу отсутствия собственного внутреннего побуждения любым накладываемым на него условиям. Однако когда каузальное мышление пытается подчинить жизнь, активен сам материал: двигаясь независимо, он не собирается спокойно ждать, когда его классифицируют и систематизируют. В свою очередь мышление судьбой способно к пониманию в силу того, что судьба движет каждым из нас, внутренне побуждая оставаться самим собой и за счет переноса внутреннего чувственного опыта вживаться в другие формы жизни, другие индивидуальности. Мысля судьбой, мы движемся вместе с предметом мышления, тогда как причинное мышление стоит на месте и может что-то понять только о том предмете, который также неподвижен.

Способнейшие из систематиков не только подвластны судьбе, но в своей повседневной жизни и отношениях с другими людьми все (непроизвольно) мыслят в терминах судьбы. Самый рьяный рефлексолог бессознательно применяет кое-что из психологической мудрости аббата Гальяни или Ларошфуко, пусть даже никогда и не слышал об этих духовидцах.