Несостоятельность линейных воззрений на историю
I
Жизнь есть постоянная битва между юностью и старостью, новаторством и традицией. Спросите Галилея, Бруно, Сервета, Коперника, Гаусса. Все они были представителями будущего, хотя при жизни так или иначе потерпели поражение от господствующего прошлого. Коперник, пока был жив, опасался печататься, чтобы его не сожгли как еретика. Гаусс завещал опубликовать свое освободительное открытие неевклидовой геометрии после своей смерти, опасаясь возмущения невежд. Поэтому неудивительно, что материалисты, понося или окружая заговором молчания, отказывая в публикации или доводя до самоубийства, как в случае Хаусхофера, преследуют тех, кто мыслит в духе XX века и при этом опровергает методы и умозаключения материализма XIX века.
Взгляд на историю, присущий XX веку, должен пробиться сквозь руины линейной схемы, основанной на представлениях об истории как прогрессе от «Античности» через «Средневековье» к «Модерну». Я упомянул руины, потому что схема рухнула уже несколько десятилетий назад, но ее руины упорно обороняются. В них засели материалисты, посмертные представители XIX века, филистеры «прогресса», социальной этики, одряхлевшие адепты критической философии и разномастные идеологи.
Общим для них является рационализм. Доктрина их веры состоит в том, что история разумна, сами они тоже обладают разумом, и потому в истории все происходит и будет происходить в соответствии с их постулатами. Истоки этого трехстадийного взгляда на историю обнаруживаются у св. Иоахима Флорского, готического церковника, который выдвинул эти три стадии в качестве мистической прогрессии. Укреплявшемуся в своей неотесанности и бездушии интеллекту оставалось истолковать эту прогрессию в материалистически-утилитарном духе. Уже на протяжении двухсот лет каждое поколение почитало себя вершиной, к достижению которой стремился предыдущий мир. Становится ясно, что материализм — это тоже вера, грубая карикатура на предшествующую ему религию. Теперь эта вера низложена — не потому, что неверна, поскольку веру невозможно опровергнуть, но потому, что дух новой эпохи свободен от материализма.
Линейная схема более или менее удовлетворяла европейца до тех пор, пока он не знал ничего об истории помимо Библии, классических авторов и западных хроник. И даже тогда она бы не устояла, если бы не пребывала в забвении философия истории. Однако поток археологических изысканий, включая раскопки и расшифровку древней письменности Египта, Вавилонии, Греции, Крита, Китая и Индии, начался лишь немногим более столетия назад. Они продолжаются до сих пор и охватывают теперь также Мексику и Перу. Эти исследования продемонстрировали исторически ориентированной западной цивилизации, что она никоим образом не является уникальной в своем историческом величии, но принадлежит к группе высоких культур сходной структуры, столь же утонченных и великолепных. Из них западная культура стала первой обладательницей энергичного исторического импульса и географического положения, обеспечивших доскональное развитие археологии, которая теперь включает в сферу своей компетенции весь исторический мир подобно тому, как западная политика в одночасье охватила всю поверхность земли.
Результаты этих доскональных археологических исследований ломают старомодную линейную схему восприятия истории, совершенно неспособную вместить новое изобилие фактов. Поскольку существовала определенная географическая, если не историческая, общность между египетской, вавилонской, классической и западной культурами, их еще можно было втиснуть в привычную общую схему, убедительную для тех, кто в нее верил. Но с открытием истории культур, достигших завершения в Индии, Китае, Аравии, Мексике, Перу, эта схема перестала убеждать даже верующих в нее.
Более того, материалистический дух, постулировавший «влияние» предшествующих культур на последующие, тем временем иссяк, а новые психологические воззрения на жизнь признали первичность души, ее внутреннюю неприкосновенность и поверхностность внешних заимствований.
Параллельно невиданному всплеску археологической активности, которая сломала старую линейную схему, развивалось новое ощущение истории. Смена воззрений стала для западной цивилизации душевной необходимостью одновременно с исторической поисковой активностью, даже несмотря на то, что им суждено было полностью выразиться только после Первой мировой войны. Интенсивное углубление в прошлое было выражением того сверхличного ощущения, что тайная история не поддается старому линейному инструменту, что ее необходимо раскрыть, поэтому факты должны быть тщательно изучены в своей тотальности. По мере накопления новых фактов историки более высокого уровня расширили свой горизонт, но до самого конца XIX века фактически ни один историк или философ не рассматривал культуры как отдельные организмы: параллельные, независимые и равноценные в духовном отношении. Сама идея «культурной истории» была предвестником этих взглядов и предпосылкой развития воззрений на историю, присущих XX веку. Отказ от представления, что история есть только перечисление царств и сражений, союзов и дат, стал маркером новой эпохи. Возникло чувство потребности в «универсальной истории» как результате слияния последней с политикой, правом, религией, обычаями, обществом, торговлей, искусством, философией, войной, эросом и литературой в одном великом синтезе. Одним из первых выразил эту всеобщую потребность Шиллер, хотя и Вольтер, и Винкельман создали в этом духе свои специальные истории.
Идею тотальной, то есть культурной, истории дальше развил на духовной основе Гегель, а Конт и Бокль сделали то же самое в материалистическом ключе. Буркхардт не только создал вполне совершенный образец культурной истории в своей книге по итальянскому Ренессансу, но и развил философию историографии, предвосхитившую воззрения XX столетия. Вехами на пути отказа от линейного взгляда на историю являются Тэн, Лампрехт, Брейзиг, Ницше, Мерэ. В свое время только Ницше и в меньшей степени Буркхардт и Бахофен осознавали идею XX века о единстве культуры. Через два поколения эта идея применительно к высокой культуре распространилась в высшем духовном слое Европы, став предпосылкой как исторического, так и политического мышления.
В чем же заключался линейный взгляд на историю? В отличие от философии истории, он сводился к произвольному распределению исторических материалов для трактовки и описания без философского осмысления. Претензия на последнее была бы необоснованной в свете того факта, что с течением поколений отправной пункт эпохи «Модерна» свободно переносился из одного столетия в другое. Все писатели формулировали смысл и указывали даты трех стадий по-своему, причем их формулировки исключали друг друга. Была ли необходимость в одинаковой терминологии при столь разных подходах?
Таким образом, все это было не философией истории, но просто перечнем из трех имен, за которые цеплялись, наверное, по причине свойственной им некоей магии. На этом основании нельзя было к тому же систематизировать исторические факты для описательных (reference) целей, поскольку в схеме не оставалось места для Китая и Индии, а вавилонская и египетская культуры, исторически эквивалентные классической и нашей собственной, рассматривались просто как эпизоды, слагавшие прелюдию к классической культуре. В свете этих абсурдных воззрений тысячелетие египетской истории заслуживало лишь примечания, тогда как десятилетию нашего века посвящался целый том.
II
Основой линейных воззрений был культурный эгоцентризм, или, иными словами, бессознательное допущение того, что смысл всей человеческой истории сконцентрирован в западной культуре, а ценность предыдущих культур зависит от их «вклада» в нашу культуру. Именно поэтому культуры, существовавшие в областях, удаленных от Западной Европы, практически вообще не упоминались. Под «вкладом» понималось несколько технических устройств из египетской и вавилонской культур и (в основном) остатки классической. В свою очередь арабская культура почти игнорировалась (по географическим причинам). И все же западная архитектура, религия, философия, наука, музыка, лирика, этикет, эрос, политика, финансы и экономика совершенно не связаны с соответствующими классическими формами. Именно археологический склад европейской души, ее интенсивно-историческая природа, заставляет видеть в ком-то духовного предка только по географическим причинам.
Поистине, как можно верить, и верил ли кто-то на самом деле, что Рим Гильдебранда, Александра VI, Карла V или Муссолини обладает какой-то преемственностью с Римом Фламиния, Суллы, Цезаря? Вся эта тоска Запада по Классицизму с ее двумя обострениями в итальянском Ренессансе и прежде всего в движении Винкельмана, фактически была не чем иным, как литературно-романтической позой. Если бы мы знали о Мекке больше, чем о Риме, Наполеон мог носить титул халифа, а не первого консула, но внутренне ничего бы не поменялось. Наделение слов и имен магическим смыслом безусловно необходимо и оправдано в религии, философии, науке и критике, но не приличествует историческому мировоззрению.
Даже во времена итальянского Ренессанса Франческо Пико писал против одержимости классикой: «Кто [теперь] побоится сравнить Платона с Августином или Аристотеля с Фомой, Альбертом и Скотом?» Движение Савонаролы, наряду с религиозным, имело также культурный смысл: в костер были отправлены классические труды. Приписывать склонность к классике всему итальянскому Возрождению — сильное преувеличение: это была литературная и академическая тенденция, свойственная немногим кругам, вовсе не лидировавшим в мысли или деятельности. И все же это движение было провозглашено «связующим звеном» между двумя не имевшими ничего общего культурами, чтобы изобразить историю в виде прямой линии, а не параллельного в духовном отношении чистого и независимого развития высоких культур.
Для религиозного мировоззрения с его направлениями, философией и критикой, «прогрессистским филистерством» и социальной этикой факты имеют значение только как доказательство и в остальном не интересуют. Для исторического мировоззрения факты являются искомым материалом, поэтому те же доктрины, догмы и истины рассматриваются как просто факты.
Таким образом, предыдущие эпохи Запада удовлетворялись линейной схемой, несмотря на ее полную безотносительность к историческим фактам. Однако для XX века, сосредоточенного на политике, история есть не просто инструмент доказательства или иллюстрации какой-либо догмы или теории социально-этического «прогресса», но источник нашего действующего мировоззрения. Поэтому, безоговорочно подчиняясь духу времени, ведущие умы XX века отбрасывают старомодную, противоречащую фактам линейную теорию истории. Вместо нее дух времени открыл реальную структуру человеческой истории, состоящую из восьми высоких культур, каждая из которых — это организм, обладающий собственной индивидуальностью и судьбой. Философия истории старого образца использовала факты для доказательства определенных религиозных, этических или критических теорий, тогда как мировоззрение XX века черпает свою философию истории из самих фактов.
Отталкиваясь от фактов, мировоззрение XX века, тем не менее, субъективно, поскольку такого взгляда на историю императивно требует его историческая душа. Отдавая приоритет фактам, наше ви?дение является специфически нашим; люди другого типа, находящиеся за пределами западной культуры или ниже ее, способны понять его не более чем европейскую высшую математику, технику, физику или химию, готическую архитектуру или искусство фуги. Таким образом, данная картина истории, совершенно обязательная для всех уважающих себя мыслителей, принадлежащих к западной цивилизации, не обязательна для масс, бурлящих на улицах европейских столиц. Историческая относительность, как и физическая относительность, — компетенция немногих ведущих умов. История ощущается и творится не на улицах, а в верхах. Количество людей в западной цивилизации, понявших действительный смысл Второй мировой войны, исчисляется в тысячах. Западная философия со времен Ансельма всегда была эзотерической. То же справедливо и для воззрений XX века, соответственно невелико число тех, для кого они являются душевной потребностью. Однако число тех, кто будет руководствоваться решениями этих немногих, составляет уже не сотни, а сотни миллионов.
В XX веке представление обо всех прошлых событиях в человечестве как лишь предварительных и подготовительных к нашей западной истории — это потрясающая наивность. Развитие, на которое потребовалось, как и в нашей истории, не менее тысячелетия, сводится к набору случайных событий; к представителям иных культур относятся, как к детям, пытавшимся на ощупь добраться до тех или иных наших специфически западных идей. Однако на самом деле каждая из этих предыдущих культур уже достигла и прошла стадию, до которой мы доросли в XIX и XX столетиях, когда развились свободная наука, социальная этика, демократия, материализм, атеизм, рационализм, классовая война, деньги, национализм, истребительные войны. Предельно искусственные бытовые условия, усложненная жизнь в мегаполисах, социальное расслоение, разводы, вырождение старого искусства в чистую бесформенность — все эти хорошо знакомые нам симптомы были свойственны всем культурам.
Огромный объем исторического знания, которое должен освоить XX век, — знания, раскопанного исторической эпохой, следующей за эпохой критицизма, — не выносит произвольного втискивания фактов истории в заданную схему, состоящую из трех магических стадий. Причем их должно быть именно три, даже если не удается согласиться о начале первой и завершении второй, а третья стадия неограниченно продлевается с тех пор, как в 1667 г. профессор Хорн из Лейдена объявил о своем открытии «Средних веков».
Первая формулировка воззрений на историю, свойственных XX веку, появилась только с Первой мировой войной. До этого один лишь Брейзиг однозначно порвал с линейной схемой, но его предварительная работа освещала лишь часть человеческой истории. Создать же полный очерк исторической структуры удалось Шпенглеру, философу нашей эпохи. Сам он был первым, кто подчеркнул сверхличную природу своей работы, отметив, что на него только пал жребий позаботиться об исторически существенной идее, принадлежащей ему лишь условно. Он смог просто артикулировать то, что нащупали другие. Взгляды этих других были ограничены тем или иным специальным горизонтом, сделавшим их перспективу узкой, односторонней и косной. Как и любое произведение гения, выводы Шпенглера кажутся вполне очевидными тем, кто идет следом, но ведь его труд предназначался все-таки потомкам, а не современникам. Гений всегда обращен в будущее: такова его природа и таково объяснение обычной судьбы всех гениальных работ как в политике и экономике, так и в искусстве и философии, величие и простота которых осознаются только после ухода их создателей.
Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚
Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением
ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК