Интернационал

Мы увидели, что мир политики представляет собой плюриверсум. Этот органический факт чреват фатальными последствиями для идеолога, верящего в Лиги Наций, и рушит все его схемы. Обе Лиги Наций, учрежденные неевропейскими силами после первых двух мировых войн, были не интернациональными (international)[70], но только межгосударственными (interstate) организациями. В английском языке здесь не проводится четкое и однозначное различие, как в немецком. Немецкое «zwischenstaatlich» означает то, что существует между государствами как самодостаточными изолированными единицами; «international» же в немецком указывает на нечто, присущее обоим государствам и проникающее через государственные границы в любом направлении. Так, македонский терроризм в XIX и XX столетиях был поистине интернациональным, но не межгосударственным. Если бы население разных государств мира было представлено в Лигах Наций достаточно независимо от всех своих государств, и если бы государства вообще не были в них представлены, тогда можно было бы называть их интернациональными организациями. Когда же единственным представителем является государство, тогда организация исключительно «zwischenstaatlich», то есть «межгосударственная».

Это различие нельзя упускать из виду потому, что межгосударственная организация предполагает наличие государств. Если это настоящие государства, а не только так называемые, значит они подчиняются законам суверенитета и тотальности. По крайней мере, некоторые из членов обеих Лиг были в этом смысле настоящими государствами. В первой Лиге в разное время таких состояло пять, шесть и семь, во второй Лиге осталось только два. Но в таком случае эта Лига — просто арена для ведения межгосударственной политики.

Интернационал, свойственный душе нашей культуры, имеет возможность абсорбировать в себя все государства, если его идея объемлет жизнь в ее тотальности, то есть является культурной идеей, а не просто политической схемой и, главное, не какой-то абстракцией, идеалом. Таким интернационалом был феодализм. Стоит ли говорить, что всевозможные революционные «интернационалы», порожденные классовой войной, не таковы, потому что берут начало в политике и являются чисто негативными. Культурная идея не может быть негативной; она не изготавливается кустарным способом, а сообщается развитием культуры на основе внутренней необходимости высшего организма. Выражение «дух времени» эквивалентно выражению «культурная идея». И то, и другое имеет сверхличную природу, и самое большее, на что способен человек, — это сформулировать идею, попытаться ее реализовать, или наоборот, задушить и деформировать ее. Изменить или уничтожить такую идею ему не под силу.

Интернационал, представляющий культурную идею, является, разумеется, сверхнациональным, равно как и в подлинном смысле интернациональным, потому что нации порождаются высокой культурой. Только такой интернационал может абсорбировать в себя государства — причем только государства, принадлежащие культуре. Идея, естественно, не способна оказывать внутреннее воздействие на население и территории за пределами своего органического тела. Поэтому никакой западный интернационал не может внутренне повлиять на Китай, Индию, Японию, ислам или Россию. Их реакция на такой интернационал при условии, что на них подействовали его внешние проявления, непременно будет чисто негативной. Если бы такому интернационалу довелось сплотить Запад в политическом отношении, в дополнение к его единству во всех других отношениях, которое всегда было вполне очевидно для внешнего мира, то это подтолкнуло бы незападные территории и население к объединению на антизападной основе. Причина одна: западная цивилизация (ей это первой удалось) превратила всю землю в арену своей деятельности. Впервые в истории высоких культур культурно-политическая система охватила весь мир, ведь политика неевропейских сил в своей глубине также мотивируется историческим всемогуществом нашей западной цивилизации в том смысле, что неевропейские силы строят свое единство только на отрицании Европы. Не будь Европы, Россия оставалась бы только ареной для кочевников, скитающихся со своими стадами и затевающих незначительные межплеменные столкновения. Аналогично знаменитая «Китайская революция» 1911 г. была только отзвуком западных волнений, и смысл ее исчерпывается тем, что она привела к антизападным последствиям на территории, которую европейцы называют Китаем.

Настоящий интернационал прямо воздействует на всю культурную территорию и всех, кто ее населяет. Таким интернационалом был капитализм — он выражал дух времени. Сосудом, избранным культурой для реализации этой идеи, была Англия, она же оставалась духовной родиной капитализма. Другие нации были вынуждены подстраивать свою жизнь под эту идею, которая притом являлась более широким мировоззрением, чем экономическая система. Они могли либо утверждать, либо отрицать ее. Возможность этого выбора существовала только потому, что духу эпохи был в то же время присущ политический национализм, и потому капитализм, в сущности, свойственный одной нации, никак не мог бы сплавить все западные нации в одну. Политический национализм отжил свой век еще перед Первой мировой войной, и с тех пор практика политического национализма стала просто культурной дисторсией — от него пострадала каждая нация в отдельности и все вместе.

Интернационал нашего времени появился в тот момент, когда дух времени уже освободился от политического национализма. Эпоха абсолютной политики не терпит мелкодержавности. В эту грандиозную политическую эпоху наградой является весь мир, и совершенно ясно, что мелкие единицы, такие как многочисленные бывшие государства Европы со своими несколькими десятками квадратных километров и несколькими десятками миллионов населения, не в состоянии вести политическую борьбу в мире, населенном двумя миллиардами людей. Единица, которая может на что-то рассчитывать в этой всемирной борьбе, должна иметь территорию, по крайней мере, размером с Европу и Европейскую часть России (hither Russia). Все предварительные сражения будут локальными.

Обе Лиги Наций были межгосударственными феноменами (что предполагает наличие государств) и сами не являлись политическими единицами, поэтому не могли участвовать в политике. Следовательно, они не существовали как политическая реальность. Сформулированные здесь законы суверенитета и тотальности относятся к государствам-членам Лиг, но не к самим Лигам.

Сложившаяся ситуация не впечатлила либералов и рационалистов, моралистов и логиков, плывущих по течению в мире фактов. Они утверждали, что вполне достаточно передать суверенитет (причем только легальный, потому что они ничего не знали и не могут знать об органическом законе суверенитета) от государств-членов самой Лиге. Они полагали, что «суверенитет» — это слово, написанное на листке бумаги, и, согласно выкладкам символической логики, им можно манипулировать как заблагорассудится. Однако оказывается, что суверенитет есть экзистенциальное свойство политического организма, а такие организмы неподвластны человеческому контролю. Напротив, это они политически контролируют людей на своей территории. Таков факт, поэтому он лежит в иной плоскости, нежели логика, и эта плоскость нигде не пересекается с логической. Логика связана только с одной стороной культурного человека — его интеллектом. Она может лишь препарировать, анализировать, производить посмертное вскрытие. Она не способна действовать, поскольку действие есть созидание. Политика в этом свете больше напоминает искусство, чем логику. Логика — свет, политика — светотень; логика подобна камее, политика — инталии; логика — тверда, политика — текуча. В творчество включена вся душа, а логика является только отдельным продуктом ее малой части. Логический нонсенс может быть истиной в политике, политический нонсенс может иметь смысл в логике. Культурно-политические идеи предшествуют реальности, тогда как интеллектуальным идеалам до реальности никогда не дотянуться.

Основная идея Лиг Наций состояла в упразднении войны и политики. Для этого было явно недостаточно просто организовать место для встреч военно-политических единиц, и эти собрания не имели политического веса, который по-прежнему пребывал в столицах.

Уже говорилось о том, что с органической точки зрения мир, состоящий из одного государства, — это абсурд, поскольку государство является единицей противостояния. Однако некоторым интеллектуалам захотелось мира вообще без государств, даже единственного. Они говорили о «человечестве» и желали объединить его в целях упразднения политики с помощью политики, войны с помощью войны. Таким образом, они, сами того не ведая, утверждали войну и политику. Поэтому термин «человечество» стал полемическим — он подразумевал всех, кроме врага. В этом, естественно, не было ничего нового, потому что это уже затрепанное слово появилось еще в политическом лексиконе XVIII века, когда интеллектуалы и идеологи равенства применили его ко всем, кроме знати и духовенства. Оно дегуманизировало дворян и священников, и когда власть оказалась в руках интеллектуалов, стало ясно, что в ходе французского террора 1793 г. их бесчеловечное обращение с врагами оправдывалось тем, что последние не принадлежат к «человечеству». Политика и логика вновь разделились: человечность в логике равносильна бесчеловечности в политике.

С точки зрения семантики слово «человечество», однако, никого не исключает. Враг тоже человек, значит, у человечества не может быть врага. Поэтому либералы как поборники «одного государства» и интеллектуалы как поборники «человечества» погрязли именно в том, что собрались упразднить: в политике и войне. «Человечество» оказалось не миротворческим термином, а военным лозунгом. «Одно государство» осталось в мечтах. Политика продолжала править миром, извлекая пользу из всех нападок на нее.

Чем был бы мир без политики? Нигде не существовало бы защиты и повиновения, не было бы ни аристократии, ни демократии, ни империи, ни отечества, ни патриотизма, ни границ, ни таможен, ни правителей, ни политических ассамблей, ни начальников, ни подчиненных. В этом воображаемом мире, который должен был вот-вот возникнуть или установиться, отсутствовали бы люди, стремящиеся к приключениям и господству. Ни воли к власти, ни варварских инстинктов, ни преступников, ни чувства превосходства, ни мессианских идей, ни мятежников, ни программ действия, ни прозелитизма, ни амбиций, ни экономики выше личного уровня, ни иностранцев, ни рас, ни идей.

Здесь мы подходим к фундаментальному различию между политическим мышлением и просто рассуждениями о политике. Представления интеллектуалов о политике возводят в закон грандиозное заблуждение относительно человеческой природы.