Культурная дисторсия

I

Могучая судьба высокой культуры имеет такую же власть над ее организмом, как судьба растения — над растением, человеческая судьба — над человеком. Однако эта власть, какой бы громадной и внутренне неоспоримой она ни была, не абсолютна. Она органична, а организм есть соотношение внутреннего и внешнего, микрокосма и макрокосма. Если никакая внутренняя сила не может противиться судьбе организма, то внешние силы иногда способны — на всех уровнях жизни — вызвать его болезнь и смерть. Микроорганизмы, проникающие в тело человека, вызывают болезнь по той причине, что благополучные для них условия жизни гибельны для человека. Микроорганизмы — это внешняя сила, несмотря на то, что работают внутри человеческого организма. Внешнее здесь понимается в духовном, а не в пространственном смысле. Внешним считается то, что обладает отдельным существованием независимо от того, как это выглядит физически. Все, связанное одной судьбой, суть одно; все, что имеет другую судьбу — иное. Это определяется не географией, а духовностью. Во время войны предатель внутри крепости стоит половины осадившей ее армии. Находясь внутри крепости, он, тем не менее, является для нее внешним.

Жизнь есть процесс реализации возможного. Но жизнь многообразна, и одни организмы, реализуя свои возможности, уничтожают другие организмы. Животные поедают растения, растения разрушают друг друга, люди могут губить целые виды и забивать миллионы животных. Высокие культуры самим своим существованием возбуждают во внешних популяциях негативные импульсы. Тот, кто не разделяет культурное чувство, дающее своим обладателям такие неоспоримые преимущества, инстинктивно настроен на ее уничтожение. Чем сильнее давление высокой культуры на внешние, подчиненные популяции, тем более заостряется поселившееся в них негативное чувство. Чем шире культурная экспансия географически, тем шире среди внешних для культуры народов распространяется стремление ее уничтожить. Жизненные формы враждебны друг другу: реализация одной означает упадок тысяч других. Иными словами, жизнь есть война.

Высокая культура — не исключение из этого великого закона жизни. Существуя, она разрушает остальные формы; с другой стороны, всем своим существом она вовлечена в экзистенциальную битву с чужаком. Глядя с такой высоты, вряд ли можно различить, кто нападает, а кто обороняется, где агрессия, а где ее отражение. Все рассуждения на эту тему представляют собой псевдоправовые фокусы рационалистических кудесников, погрязших в гиперинтеллектуализме и враждебных к жизни. Оборона — это нападение, а нападение — оборона. Выяснять, кто первым нанес военный удар, все равно что обсуждать, кто ударил первым в боксерском поединке. XX век по мере приближения к столетию войн более мощных и неистовых, чем когда-либо прежде, расстается со всем этим ханжеством, глупостью, лицемерием и юридическими уловками. Но перед лицом испытаний, которые требуют полного напряжения духовных резервов и задействуют каждый атом физических ресурсов, он оказался серьезно болен. Его недуг — культурная дисторсия.

Культурная дисторсия — это такое состояние, когда внешние формы жизни сбивают культуру с ее истинного жизненного пути. Болезнь культуры выводит ее из строя так же, как человеческая болезнь — человека. Именно это и произошло с Западом в начале XX века, и он должен четко осознать, что болен культурной дисторсией.

Уже говорилось, что слово внешний не имеет географического смысла применительно к органической сфере. Феномен культурной дисторсии является результатом работы внешних сил внутри культурного тела, их участия в общественной жизни и политике, направляющего ее энергию на проблемы, не имеющие отношения к ее внутренней задаче, и переориентирующего ее физические и духовные силы на решение чужих проблем.

С первого взгляда ясно, что такая культурная болезнь не может появиться во времена строгой культуры, до ее разворота к цивилизации. В тот период культурные формы во всех сферах жизни достигли такого высокого развития, что не только требовали для своей реализации высокоодаренных душ, но и руководили ими в этом процессе. В XVII веке ни один европейский мыслитель, художник или деятель не пытался сфокусировать европейскую энергию на азиатской мысли, искусстве или видах деятельности. Это могло существовать в воображении, но весьма сомнительно, что было возможно в действительности. В любом случае ничего подобного на Западе не наблюдалось 800 лет, кроме как в зачаточных формах. Разве можно себе представить, чтобы Кромвель, Оксеншерна или Олденбарневелт были озабочены реставрацией династии Аббасидов в Малой Азии или выдворением маньчжурских узурпаторов из руин китайского реликта? Но если бы европейский государственный муж успешно направил энергию Запада на такое абсолютно чуждое, бесплодное предприятие, это была бы культурная дисторсия. Если бы художнику удалось придать европейской масляной живописи стиль египетского линейного рисунка или классической скульптуры, это также была бы культурная дисторсия. Европейская историософия XX и XXI столетий досконально изучит внешние дисторсионные проявления в архитектуре, литературе и экономических теориях, в одержимости классицизмом, которую распространил в XVIII веке Винкельман. Она также зафиксирует бесчисленные искажения, вызванные культурным паразитизмом в рационалистический период (1750–1950) во многих жизненных аспектах Запада — художественных, философских, научных и практических. Данную же работу интересует деятельность, и посвящена она в основном феноменам дисторсии в настоящем и непосредственном будущем, то есть в следующие сто лет.

Рассматривая морфологию высокой культуры, мы увидели, что не все население культурной территории подчинено идее. Речь здесь не идет о паразитических феноменах. Высший, психически более восприимчивый слой, несущий культурную идею и переводящий ее в развивающуюся действительность, полностью отдан идее, но ее власть постепенно слабеет по мере движения по телу культуры вниз — разумеется, в духовном, а не в экономическом или социальном смысле. Поэтому человека самого что ни на есть низкого духовного уровня можно увидеть на высоком посту: например, мерзавца Марата. Подобные индивиды не являются порождением другой, даже мертвой культуры прошлого, они явно принадлежат к нашей культуре, но их души охвачены жаждой уничтожения всего живого и созидательного. Мотивация здесь не имеет значения, поскольку устремления таких индивидов говорят сами за себя.

Толстый слой, который образовался из них в последние века, просто находится под культурой, принадлежа ее телу только физически. Он проявил себя в Англии в восстаниях Уота Тайлера и Джека Кэда, в Германии — в крестьянских войнах XVI века, во Франции — в терроре 1793 г. и Коммуне 1871 г. Когда Германия существовала в виде нации XIX столетия, субкультурный слой был известен как der deutsche Michel[83]. Подобные явления не следует путать с культурным паразитизмом. Такие элементы, как Михель, существуют по всей Европе, а не только в бывшей германской нации, — это просто низы, но сами по себе они не чуждая, а органическая часть любой культуры. Паразитизм же связан со случайностью, а не с необходимостью. Михелевская стихия не является патологией культуры и сама по себе ей не угрожает. Ее опасность только в том, что в эпоху мировых войн она готова служить воле к разрушению, которая обостряется либо эндогенно, как в случае либерализма, демократии и коммунизма, либо экзогенно, как в случае неевропейских сил, приведших западную цивилизацию в крайний упадок.

Именно в этой ситуации европейский Михель продемонстрировал свой разрушительный потенциал. Одна его часть благоговела перед примитивным русским вандализмом, другая поклонялась голливудской духовной гнили. Только благодаря этому европейскому михелевскому слою неевропейским силам удалось поделить между собой Европу — физически и духовно. Этот европейский Михель с его тягой к бесформенности бросил Европу к ногам варвара и дистортера. В своей острой ненависти к величию и созиданию он даже позволил сформировать из себя вооруженные силы внутри Европы, чтобы ее саботировать и обеспечить военную победу варвара во Второй мировой войне.

После войны этот элемент в итоге осознал свою фатальную связь с творческими силами культуры, потому что вместе со всей Европой ему приходится страдать от голода, холода и грабежа — прискорбных последствий победы варваров и дистортеров.

II

Судьбу живого организма не следует путать с совершенно противоположной идеей — предопределением (predestination). Последняя является каузальной идеей как в религиозной форме кальвинизма, так и в материалистической форме механицизма и детерминизма. Судьба же является не каузальной, но органической необходимостью. Каузальность — это форма мышления, а судьба — это форма жизни. Каузальность претендует на абсолютную необходимость, но судьба есть только внутренняя необходимость, поэтому случайная гибель ребенка во время игры показывает, что судьба подчиняется внешнему стечению обстоятельств. Смысл судьбы только в том, что если что-то должно произойти, то это произойдет именно так, а не иначе. Судьба каждого человека — состариться, но многим не удается осуществить эту судьбу. Усматривать в идее судьбы скрытую причинность, некоторую форму предопределения — значит совершенно ее не понимать.

Приступив к теме культурного витализма, мы отметили, что если бы после Второй мировой войны внешним культуре силам удалось до основания разрушить культурный слой Европы, этот слой восстановился бы в течение 30–60 лет. Утверждение, разумеется, было гипотетическим, поскольку разрушение не состоялось. Об этом свидетельствует сам тот факт, что кто-то это пишет, а кто-то читает.

Основанием для этого утверждения служит потрясающая, всегда юная сила высокой культуры. У Запада есть будущее, и это будущее должно быть внутренне осуществлено. За внутренним осуществлением не обязательно последует внешнее, поскольку внешняя реализация Западом своего потенциала зависит не только от судьбы, но и от случая.

Внутреннее будущее Запада предполагает множество необходимых событий, таких как возрождение религии, достижение новых высот в технике и химии, совершенствование правового и административного мышления и многое другое. Всего этого можно достичь в условиях постоянной оккупации варварами с других континентов. Величайшая, мощнейшая сторона жизни, связанная с деятельностью, войной и политикой, при таком режиме должна выражаться в непримиримом, длительном и ожесточенном сопротивлении варвару. Прежде чем водружать западный флаг на землях антиподов, необходимо освободить священную родину Запада из-под пяты первобытного человека.

Поэтому мысль о том, что культурный слой восстановился бы, даже если бы все его современные представители были отправлены на плаху, не связана с каузальной идеей предопределения. В этом утверждении подразумевается следующее: либо Запад исполнит свое грандиозное, всемирное предназначение — неограниченный, абсолютный империализм, либо вся эта энергия будет растрачена на военные действия на европейской почве против чужака и тех европейских элементов, которые ему прислуживают. Как и любая война, она не связана с ненавистью. Война возникает не от ненависти, а в силу органических ритмов. Выбор не между войной и миром, но между войной, продвигающей культуру вперед, и войной, искажающей культуру.

Если внешние силы продолжат властвовать над Европой, им придется отправлять своих солдат на смерть, потому что могущество Запада не может быть ликвидировано ни горами пропаганды, ни огромными армиями «солдат»-оккупантов, ни миллионами предателей из разряда Михелей. Потоки крови будут литься два века независимо от желания людей. В природе сверхличных организмов заложена непременная реализация своих возможностей. Если этого нельзя сделать одним способом, найдется другой. Идея призывает людей на службу, от которой освобождает только смерть. Эта верная служба не связана ни с юридическим принуждением, ни с формальной лояльностью, ни с угрозой трибунала: идея поглощает людей тотально. Призыв избирателен: чем выше одарен человек, тем сильнее узы, которыми связывает его идея. Что могут с этим поделать варвары и дистортеры? Кровожадным русским рабам, диким неграм, несчастным, скучающим по дому новобранцам из Северной Америки Европа противопоставляет свое непобедимое сверхличное превосходство. Ведь она стоит у истоков всемирно-исторического процесса, которому не видно конца. Достижим ли полный успех, и когда это произойдет — неведомо. Вполне вероятно, что в последний момент внешние силы бросят против западной цивилизации кишащие и плодящиеся массы Китая и Индии. Процесса этим не остановить, но можно повлиять на его размах.

Для того чтобы держать Европу в подчинении, внешним силам совершенно необходимо опираться на огромное количество раздробленного европейского населения — целые общества, группы, слои, остатки мертвых наций XIX века. Чужаки никогда не совладали бы с объединенной Европой, как это удалось сделать с Европой разделенной. Раскалывай, разделяй, используй противоречия — такова техника завоевания. Возрождай старые идеи, давно мертвые лозунги, лишь бы европеец шел против европейца. При этом всегда работай со слабым, бескультурным слоем против сильных носителей и ценителей культуры. Их следует «судить» и вешать. Доступность культурных низов для использования внешними силами является самой опасной формой той патологии, которую мы называем культурной дисторсией. С ней, однако, тесно связана другая разновидность этой болезни — культурная ретардация.

Более 800 000 книг и аудиокниг! 📚

Получи 2 месяца Литрес Подписки в подарок и наслаждайся неограниченным чтением

ПОЛУЧИТЬ ПОДАРОК