Два аспекта истории

Мы сделали такой четкий акцент на тотальном различии между способами человеческого мышления, представленным, с одной стороны, основополагающей идеей судьбы, а с другой — причинностью, потому что только один из них пригоден для познания истории. История есть хроника судеб завершившихся культур, народов, религий, философий, наук, математик, искусств, великих людей. Только чувство эмпатии позволяет понять эти ранее жившие души по сохранившимся записям. Причинность здесь беспомощна, потому что каждую секунду в жизненное море вбрасывается новый факт, и от точки его падения во все стороны расходятся круги перемен. Тайные факты никогда не записываются, но каждый из них меняет курс фактической истории. Подлинное понимание любого организма, будь то высокая культура, нация или человек, требует видеть душу, скрытую за и под фактами, имеющими отношение к данному существу. Эта душа выражает себя посредством внешних событий, а зачастую — наперекор им. Только так можно отделить все поистине существенное от несущественного.

Все существенное должно обладать качеством судьбы. В таком случае несущественное — это то, что к судьбе отношения не имеет. Судьбой Наполеона было назначение Карно военным министром, потому что другой человек мог бы не обнаружить разработанный Наполеоном план вторжения в Италию через Лигурийские горы, уже похороненный в министерских папках. Такова судьба Франции, что автор плана был человеком действия, равно как и теоретиком. Очевидно, что чувство, дающее возможность отличить судьбу от случайности, весьма субъективно, и более глубокая интуиция может усмотреть судьбу там, где поверхностный взгляд видит только случай. Поэтому люди отличаются также своими способностями к пониманию истории. Есть историческое чувство, способное видеть под оболочкой истории душу, обусловливающую эту историю. История, представшая в свете такого исторического чувства, имеет, стало быть, субъективный аспект. Это первый аспект истории.

Второй аспект истории, объективный, равно не поддается жесткому определению, хотя на первый взгляд это кажется возможным. Написание чисто объективной истории является целью так называемого описательного (reference), или нарративного метода представления истории. Тем не менее, он неизбежно отбирает и располагает факты. Здесь вступают в игру поэтическая интуиция, историческое чувство и вкус автора. Если их полностью исключить, результат будет не историческим текстом, а перечнем дат, также не избавленным от избирательности. Это тоже не история.

Генетический метод написания истории стремится излагать события совершенно непредвзято. Это нарративный метод с элементами некоторого рода каузальной, эволюционной или органической философии, позволяющей проследить развитие одного из другого. На этом пути не удается достичь объективности, потому что сохранившиеся факты могут быть либо слишком немногочисленными, либо наоборот, избыточными, и в любом случае надо приложить искусство для заполнения пробелов или отбора. Ни то ни другое невозможно сделать беспристрастно. Именно историческое чувство определяет важность прошлых событий, прежних идей, великих людей прошлого. Веками Брут и Помпей считались более значительными, чем Цезарь. В 1800 г. Вульпиуса ставили выше Гёте. Уже подзабытый Менгс в свое время слыл одним из величайших художников мира. Более столетия после смерти Шекспира многие современники видели в нем посредственного драматурга. Эль-Греко не замечали еще 75 лет назад. Цицерон и Катон до конца Первой мировой войны считались великими людьми, а не тормозящими культуру посредственностями. Жанна Д’Арк не была включена в составленный Шастелленом на смерть Карла VII список всех военачальников, сражавшихся против Англии. И наконец, обращаясь к читателям из 2050 года, я могу сказать, что ни Героя, ни Философа периода 1900–1950 гг. их современники не рассматривали в тех же исторических аспектах, в которых видите их вы.

Классическая культура представлялась одной во времена Винкельмана, другой — во времена Ницше, и совсем иначе будет выглядеть в XX–XXI столетиях. Аналогично елизаветинская Англия довольствовалась трактовкой Цезаря, которую дал Плутарх, тогда как Англия fin-de-si?cle[50] требовала, чтобы Шоу изображал Цезаря по Моммзену. Вильгельм Телль, Мария Стюарт, Гёц фон Берлихинген, Флориан Гайер — все они сегодня имели бы новые лица, потому что мы смотрим на те исторические периоды под иным углом.

Тогда что же такое история? История есть взаимоотношение между прошлым и настоящим. Поскольку настоящее постоянно меняется, то же самое происходит с историей. У каждой эпохи своя история, которую дух времени[51] создает себе по душе. С безвозвратным уходом эпохи меркнет и свойственная ей картина истории. Поэтому любая попытка написать историю в духе, «как было на самом деле», равносильна исторической незрелости, а вера в объективные стандарты представления истории есть самообман, так как на передний план всегда выходит дух времени. Общее согласие современников с определенными воззрениями на историю не делает эти воззрения объективными, но только присваивает им наивысший из возможных рангов, который они могут иметь в смысле точного выражения духа времени, соответствующего конкретной эпохе и конкретной душе. Высшая степень истины недостижима, это удел божества. Всякий, кто разглагольствует о своей «современности», должен отдавать себе отчет, что не менее «современным» чувствовал себя человек в Европе Карла V, а в глазах жителя 2050 г. наш современник будет выглядеть столь же старомодным, как для него самого — житель 1850 г. Журналистский взгляд на историю выдает отсутствие исторического чувства у его обладателя, которому поэтому следует воздерживаться от обсуждения исторических материй — как минувших, так и пребывающих в процессе становления.