Государство

I

В лице государства мы сталкиваемся с чисто политической идеей в жизни высокой культуры. Раса, народ, нация — все они обладают высоким политическим потенциалом, глубокими связями с политикой, но государство есть термин сугубо политический. Содержание этого слова практически полностью изменяется в ходе развития культуры. Государства, проектируемые философами, учеными и теоретиками, не являются таковыми в свете данного исследования. Подобные вещи относятся к литературе, а мы ведем речь о том, что уже реализовано, и о том, что возможно, Платон и Кампанелла, Мор и Фурье, Руссо и Маркс — все они сочиняли утопии, которые должны существовать, но именно этот моральный императив, это «должны», показывает, что подобные государства умозрительны, а не действительны. Государство есть актуальный результат развития высокой культуры. Вне высокой культуры нет государства, и возможно лишь более или менее устойчивое лидерство. Содержание государственной идеи отражает стадию развития культуры, поэтому государство можно понять только органически. Его нельзя сделать предметом логических операций, потому что, будучи живым, оно иррационально, значит — не поддается логике. Когда такие попытки выходят на уровень политики, то есть реальности, они повергают государство в кризис, поскольку государство, как и любая фаза культуры, может либо оставаться самим собой, либо заболевает и разваливается.

Государство есть деятельная форма нации. Содержание этой формы меняется, и каждое изменение соответствует кризису в культурном развитии. На заре нашей культуры, во времена крестовых походов и конфликта империи с папством (с 1000 по 1300 г.), культурное единство было столь сильным, что сама культура была более или менее конституирована как нация, в которой все мелкие суверены подчинены императору. Перед лицом варваров все западные европейцы действуют как одна нация и сплочены в одно государство.

В первую очередь нацию образуют сословия. Два сословия — дворянство и духовенство — олицетворяют два аспекта культурной души в наивысшей символической чистоте. Дворянство представляет войну, политику, закон, расу. Духовенство представляет религию, знание, науку, философию, мир мышления. Остальному населению достается все остальное. В целом оно выполняет только экономическую функцию: в его среде начинают развиваться торговые структуры, вольные города и торговые магнаты.

Содержательная идея жизни, однако, представлена сословиями и символами империи и папства. Эта политическая форма известна как феодальное государство, первая государственная идея Запада.

Первый великий кризис политической формы на Западе происходит тогда, когда эта идея теряет свою самоочевидную силу, и чувства людей начинают определяться другой идеей: о существовании чего-то высшего по сравнению даже с благородной кровью и феодальным укладом. Таким было смутное зарождение идеи государства. Распад феодального государства происходит в XIII–XIV столетиях. Он принимает форму ликвидации чрезмерной власти верховных владык — папы, императоров и королей. Папство, в светском плане, было организовано в виде феодальной иерархии, состоявшей из могущественных духовных сановников, получавших власть от папы как верховного правителя. После смерти Иннокентия III, при котором вся западная культура на короткое время признала феодальное превосходство папы, влиятельные архиепископы и епископы добились для себя представительских полномочий и постепенно, к 1400 г., оттеснили светскую власть папства в тень.

Самые влиятельные из германских князей поставили императорский трон под свой контроль в качестве курфюрстов (выборщиков), что было формально закреплено в Золотой булле (1356), хотя фактически — гораздо раньше. Великая хартия (1215), Генеральные привилегии Сарагосы (1283) и Генеральные штаты (1302) имели тот же смысл в Англии, Испании и Франции. В каждом случае это означало конец феодальной концепции государства и рождение чистой государственной идеи. Так было положено начало династической идее. Раньше господствовало представление, что в жизни все определяется благородством крови, теперь же главной идеей становилась цель, работа на будущее. Династия стала символом этой новой идеи.

Из этого кризиса мы в XX веке прежде всего делаем вывод, что все государственные кризисы, происходящие в высокой культуре, не ограничиваются несколькими годами, но растягиваются на столетие или больше. Далее мы узнаём, что глубинные идейные силы, которые обеспечивают исторический импульс, не сразу заметны на поверхности истории.

Конец кризиса застает государственную идею, утвердившуюся по всей Европе. При том, что государство везде остается полностью аристократическим, суверенитет больше не принадлежит сословиям и передается более высокой идее — государству. Термин «измена» приобретает другой смысл и становится более емким и отталкивающим. Генрих Лев понес весьма умеренное наказание за неповиновение феодальному императору. Император в конечном счете был только primus inter pares[81], и отношения между ним и его вассалами носили личный характер. С триумфом государственной идеи долг лояльности государству, в случае ее принятия, становится сверхличным. Это лояльность идее, а не персоне монарха.

По мере развития государство преобразуется из аристократического в абсолютное. «Абсолютное» означает не зависящее от любой другой формы. Применительно к государству это подразумевает независимость от сословий, которые везде утверждали свою независимость от умирающей феодальной власти императора и королей. Это развитие приводит ко второму великому кризису западного государства: переходу к абсолютному государству. В своей самой суровой форме он продолжается столетие и возвышается над политическим горизонтом с 1550 по 1660 г.

Феодальная политика состояла в борьбе за власть между семьями, сеньорами и вассалами, фракциями. Династиям приходилось полагаться на свой политический талант, поскольку ни одна из них не была настолько сильна, что ей не мог бы бросить вызов претендующий на трон влиятельный герцог. Это было время Ланкастеров и Йорков, германских князей, городской политики и кондотьеров Ренессанса.

Однако идея абсолютного государства зрела в глубинах и около 1500 года вышла на поверхность, повсеместно включившись в борьбу с идеей аристократического государства. Боролись две государственные идеи: аристократическая и абсолютистская. Поскольку именно абсолютистское государство в истории стало идентифицироваться с государством вообще, можно назвать этот второй государственный кризис Запада битвой государства против сословий, так как, разумеется, этот кризис приобрел форму оборонительной войны аристократии против посягательств абсолютизма. Новая идея — это государство; в 1500 г. она олицетворяет будущее, потому и побеждает. Войны, которые повлек за собой этот кризис, имеют общее название: войны Фронды. Фронда — имя собирательное благородных сословий. Этот кризис длился столетие и закончился во Франции и Испании победой государства над сословиями. С этим историческим достижением связаны такие великие имена, как Ришелье и Оливарес. В Англии государство было представлено Карлом, Фронда — Кромвелем. Государственная идея потерпела окончательное поражение в 1688 г., после чего в Англии уже не было государства образца Людовика XIV, испанского Филиппа (Spanish Phillips), саксонского, вюртембергского, баварского или прусского королей. Аристократический парламент был нацией, а не государством.

В Священной Римской империи великие князья побороли государственную идею в ходе Тридцатилетней войны. Имя Валленштейна и его трагедия символизируют поражение имперской государственной идеи от германских князей. После Тридцатилетней войны в Германии развился полный набор игрушечных государств, каждое из которых копировало Версальское государство. Поражение государственной идеи в Германии означало, что она не готова к великому политическому состязанию.

II

Опыт Англии и Германии в войнах Фронды имеет величайшее значение для внешних проявлений дальнейшей европейской истории и требует изучения.

Идея абсолютного государства олицетворяла будущее. Она означала централизацию политики, а с тем — и власти. Она расширяла арену политики и увеличивала объем публичной власти, из чего следовало, что державы, не принявшие новой идеи, выпадут из великих комбинаций и станут просто полями битвы, объектами большой государственной политики. В точности так произошло в Германии. Поскольку было триста германий, Германии не было, и другие державы вели свои войны на германской территории. Державой была только Австрия, конституированная как государство. Остальные германские государства были слишком малы, чтобы играть независимую роль в западной политике, поэтому не являлись реальными политическими единицами.

Англия — единственная держава, где восторжествовала Фронда, однако она сохранила себя для более грандиозных политических битв, получивших толчок от государственной идеи. Это объяснялось исключительно островным положением Англии. Геополитическая безопасность, дарованная изолированным существованием, позволила Англии обойтись без строгой централизации внутренней власти, которой требовала государственная идея, не прекращая в то же время существовать в качестве политической единицы, в отличие от Германии. Когда Валленштейн и имперская государственная идея проиграли, для Германии все было потеряно на два столетия. Но победа Кромвеля, разрушившая в Англии государственную идею и заменившая ее идеей «общества», не вызвала крушения Англии просто потому, что остальные, лучше организованные государства, не могли в нее вторгнуться, пока в ее распоряжении были внушительные военно-морские силы. Содержание достаточно большого флота не требовало политической централизации, поэтому Англия пережила эру абсолютизма без абсолютного государства.

Благодаря своему островному положению Англия не сталкивалась со славянскими приграничными варварами. На ее долю не выпали, например, Гуситские войны, которых не избежала Германия. В течение шестнадцати лет, с 1420 по 1436 г., гуситские армии, вначале под предводительством одноглазого Жижки, а потом разделившиеся, заполонили пол-Германии, сжигая, грабя и убивая. Это был вандализм, не связанный ни с какой конструктивной политической идеей, своего рода большевизм XV века — уничтожение всего европейского.

Положение Германии на границе с Азией было всегда чревато опасностью вторжения варварских — славянских, турецких, монгольских и татарских — армий. Битва с этим армиями не была колониальной войной, подразумевавшей односторонние военные действия: такой смысл это выражение приобрело в следующих столетиях. Эти приграничные варвары контактировали с Западом и переняли его целеустремленность (purposefulness), высокую организованность и централизованную волю.

Пока Германия на востоке, а Испания на юге защищали тело западной культуры от варвара, Англия формировала национальное чувство, основанное прежде всего на контрасте с остальными западными нациями и на отсутствии ощущения полной противоположности между культурным народом и варваром. Этому преувеличенному национальному чувству было суждено привести к роковым последствиям для всего Запада, включая саму Англию, в эпоху мировых войн.

III

Великая формула, описывающая переход от феодального союза к аристократическому государству, имеет тот смысл, что в первом случае государство существует только в контексте сословий, а во втором — сословия существуют только в контексте государства. Постепенная экстериоризация западноевропейской души (в виде пороха и книгопечатания, географических открытий, усложнения экономической жизни, отхода от схоластической философии через триумф номинализма, роста городов, набирающей силу национальной идеи) постепенно ослабляет сословия (the States), и войны Фронды были их последним великим самоутверждением перед растущей силой абсолютизма.

Однако абсолютное государство олицетворяло будущее, и сословия потерпели неудачу. После 1650 г. в основной части Запада политикой заправляет государство. Оно выглядит династическим, но монарх видит свою значимость в том, что является верховным символом государства. Когда приближенные Людовика XIV пришли к формуле «Государство — это я», они наделили своего монарха высшим смыслом, доступным их пониманию. В Англии, где не было абсолютного государства, господствующей была идея нации, и благородный слой постепенно перестал быть аристократией и даже дворянством, в итоге превратившись в сословие пэров — слой, имеющий чисто социальное значение. Благодаря своему социальному влиянию он обладал большими политическими возможностями, но все же его политическое положение было подчиненным и не настолько суверенным, как во времена Великой Хартии.

Мир политических форм культуры продолжает развитие, и следующий великий кризис политической формы связан с переходом от абсолютного государства к демократии. Кризис начался около 1750 г. и в интенсивной форме продлился столетие. Во Франции он вспыхнул неистово в 1789-м и быстро перешел в террор 1793-го. Рационалистическое происхождение демократических идей показало, что их сутью является политическое применение рационализма.

Кризис, в котором абсолютное государство противостояло демократии, в нескольких аспектах отличается от остальных. Окончательная экстериоризация души Запада, вызванная эпохальным преобразованием культуры в цивилизацию, генерировала ранее немыслимый объем политической власти. Армии теперь насчитывали не тысячи или десятки тысяч, но в течение нескольких десятилетий выросли до сотен тысяч, а с обеих сторон — до миллионов. Решения принимались уже не несколькими послами и министрами, но возникшими новыми лидерами, за спинами которых стояла мощная поддержка толп. Форма абсолютного государства не подвергалась сомнению более века, и вдруг в воздухе повисла новая идея: что разум подвергнет все вещи пересмотру и видоизменит мир. Поскольку органический факт состоит в том, что живые существа либо должны подчиняться своим внутренним законам, либо заболевать, попытка подчинить мир действия разуму никак не могла оказаться успешной. Успех означал лишь выведение государства из строя. Но на деле разум использовался как политическое оружие, и политические лидеры подчинялись диктату ситуации без оглядки на разум. При этом должна была создаваться видимость логики, в результате чего крайнее расхождение между поведением и принципом превратило демократию в лицемерие. Партийный политик не может не быть шарлатаном. Новым образцом государственного деятеля стал Линкольн, американский политический лидер, притворявшийся святым. Его человеколюбие было только прикрытием для разгула по континенту финансового капитализма, а методикой — раздача должностей (spoils-system).

Разум — это продукт жизни, и попытка перевернуть все с ног на голову, чтобы представить жизнь произведением разума, на практике была обречена. В теории, однако, она во всех высоких культурах растянулась на два столетия. Единственная ее цель — разрушать. Она разрушает культуру в узком смысле, как искусство и литературу; она разрушает традиции служения, достоинства, верности, чести. Она разрушает государственную идею, воплощенную в своей последней очищенной форме — абсолютном государстве. Говоря политически, она опустошает цивилизацию изнутри. Уравняв все политические и социальные силы, рационализм теперь может любоваться созданным им чудовищем — абсолютной властью денег. Эта новая сила бесформенна, анонимна и безответственна. Самые могущественные денежные воротилы неизвестны массам и не хотят этого. Известность, ответственность и санкции идут рука об руку, поэтому властелин денег не желает привлекать внимания, рисковать жизнью, он жаждет только денег и еще больше денег. Партийные политики существуют только для того, чтобы обеспечивать защиту ему и его махинациям. Суды являются опорой для его ростовщичества. Остатки государства также у него на службе. Когда возникает угроза его торговой системе, маршируют армии. Он не подчиняется ничему, это он — новый суверен. Он стоит над нациями, а его банковские операции превыше национальных законов. Это при его господстве в западной цивилизации приобретает свой зловещий и тайный смысл фраза «Силы, стоящие за троном». Он действует, не подвергаясь риску. Герой в его глазах — глупец, патриот — идиот. Эти могут проливать кровь, но выгоду получает он. Если что-то угрожает его системе, он мобилизует массы целых континентов, выдвигает националистические лозунги, не забывая о введении всеобщей воинской повинности, которая более эффективна, чем лозунги.

Это новое исчадие воплощает подлинный смысл великого слова-приманки «свобода». Свобода обладала привлекательностью для двух огромных групп — интеллектуалов и торговцев. И для тех, и для других государство было обузой. Его единый пульс, единый императив, наделяющий каждую жизнь собственным величием, тротуарные интеллектуалы хотят подменить всеобщим критицизмом, а торговцы — учредить всеобщую торговлю без каких-либо ограничений. Эти два новых сословия представляют собой карикатуру на старую аристократию и духовенство. Интеллектуал со своей атеистической сатирой является новым хозяином в мире демократического образа мысли, а торговец со своей бухгалтерией — соответственно, в мире действия.

IV

Чтобы с предельной четкостью резюмировать биографию государственной идеи в западной культуре, я представил ее в виде таблицы. Приведенные даты следует, разумеется, понимать приблизительно. Точный год выбран произвольно, так как исторические преобразования в своей глубине постепенны. Идея зарождается, медленно развивается, наконец, переходит в область действия, где ее максимальный успех может быть отстрочен на многие десятилетия. Кризисы ощущаются, но появление первых признаков кризиса и выход из него нельзя привязать к точным датам. Даже в жизни человека нельзя определить дату, когда наступает зрелость, хотя в качестве идеального возраста для этого перехода выбран 21 год.

Из таблицы следует, что государственные формы взаимно перекрываются, а кризисы накладываются на формы; факты указывают на реальность этого феномена. В одном месте идея уже торжествует, в другом она не проявляется еще полвека. Или же новая идея может зародиться и проиграть на поверхности истории, после чего требуются десятилетия, прежде чем она вновь вступит в борьбу за власть. Мы, живущие в середине XX века, хорошо знаем, что значит переходный период. Старая идея почти мертва, но партийные лидеры продолжают твердить старые лозунги, как бессмысленные попугаи, делающие что-то просто так.

Последняя цифра в таблице не проставлена. На смену идее демократического государства приходит последняя государственная форма культуры.

Старые традиции культуры вместе с их наивысшим политическим выражением — абсолютным государством — были уничтожены в течение двухсотлетнего разрушительного давления снизу. Толпы во главе с доктринерами классовой войны атаковали и смели старые социальные силы в течение первого рационалистического столетия (1750–1850), а финансовые капиталисты и рабочие лидеры одержали верх над лидерами производительной экономики в следующие сто лет (1850–1950), растворив всю коллективную жизнь в ничтожной, бездушной, бесконечной борьбе за деньги.

Все население западной культуры смертельно измотано этой подлой борьбой, этим хаосом без лидера, авторитета и сильного командного голоса. Западный мир страстно желает высвободиться из грязи и мерзости партийной политики, классовой войны, финансового ростовщичества и полного забвения героического духа. Эта тоска олицетворяет современную, образца 1948 г., форму государственной идеи будущего. Она уже проявила себя в теле Европы. Ее форма в ближайшем будущем — возрождение авторитета. Все идет к цезаризму, когда авторитет выходит из обороны, вновь становясь самоочевидным, как и в тысячелетие до прихода рационализма. На первых стадиях новая идея откровенно направлена против рационализма и демократии, которые, однако, тем скорее утонут в прошлом, чем меньше на них обращать внимания.

Новая государственная форма, соответствующая медленно восходящей европейской расе, европейской нации, европейскому народу и европейскому языку, также универсальна. Родина этого государства будет находиться в пределах Западной Европы, включая Скандинавию, Англию, Францию, Германию, Италию и Испанию. Сохранит ли оно на первых порах некоторые устаревшие рационалистические формы — бумажные конституции, якобы имеющие какое-то отношение к правлению, парламенты и выборы — не столь важно в свете его великого внутреннего смысла.

Это государство покончит с внутренней анархией Запада, которая стала очевидной за долгое время своего разгула. Публичная власть не может больше принадлежать индивидам; общественные предприятия перейдут в общественную собственность и управление, денежная монополия нескольких лиц будет передана государству. Исчезнут оба аспекта капитализма: финансовый капитализм наднационального ростовщика и капитализм трудового диктатора (labor-dictator). Ориентация на внутреннюю политику сменится величайшими из всех известных миру войнами против варвара за выживание западной цивилизации. Героический дух изгонит дух наживы. Честь вытеснит ханжество, и торговец уступит дорогу солдату. Задачей такого государства является неограниченный империализм, в отличие от исчезнувшего вместе с феодализмом империализма крестовых походов, ультрамонтанского империализма Испании во времена ее славы и экономического империализма Англии (1600–1900). Это будет новый — тотальный, политический, организаторский, авторитарный — империализм, который водрузит западное знамя на высочайших вершинах и самых дальних мысах. Новое государство не станет полагаться на партийного лидера, видящего не дальше следующих выборов, но будет мыслить столетиями и простоит тысячелетие. Оно растворит индивидуалистическое себялюбие в новом социализме — не обветшалом социализме классовой войны за «права», но строгом социализме, готовом к внешним угрозам. Прежние попытки вмешательства в реальность с помощью теорий будут забыты в новом единстве культуры, нации, народа, расы, государства. Отвергнув рационализм, враждебный душе культурного человека, новое государство будет способствовать духовному развитию и возрождению религии, сопровождающим рождение нового государства.

Последняя строка таблицы, иллюстрирующей биографию государственной идеи в западной культуре, такова: