Народ

I

Итак, расы создаются историей. Это пример того, что биологическое следует за духовным. Для достижения этим процессом своего наивысшего потенциала требуется определенное время: проходят два-три поколения, прежде чем идеальный расовый тип закрепляется в популяционном потоке и придает ему характерный внешний облик, соответствующий уникальной внутренней сверхличной душе.

Народ — это термин из другой плоскости мышления. Мы знаем о его полемическом использовании демократической толпой для отрицания качественных элементов и утверждения чистого и простого количества в виде «народа». Однако нас интересуют факты. Что есть народ? Какова его структура?

Французские мыслители XIX века раскрыли природу любых человеческих групп. Густав Лебон и Рене Вормс обнаружили и с картезианской четкостью констатировали органическую природу человеческих групп, сверхличное единство, которое является хранителем групповой судьбы. Вормс исследовал его применительно к верхам — государству. Лебон — применительно к низам, толпе. Их представления были еще не вполне свободны от материалистических тенденций («Истина принадлежит индивиду, ошибка принадлежит эпохе», — сказал Гёте), но они позволили Западу мимоходом окинуть взглядом тропу Истории. Их вклад игнорировался в эпоху рационализма. В почете тогда был чистый материализм Уильяма Пейли: народ есть «только совокупность граждан, которые его составляют». Или вот это: «Счастье народа слагается из счастья отдельных лиц». Эту глупую, противоречащую фактам картину опровергнуть было невозможно, поскольку она была основана на вере. Картина отражала дух времени и могла исчезнуть только с изгнанием этого духа. Она была произведением определенной души, и даже отрицая душу вообще, все равно была связана с той особой душой.

Новая эпоха будет эпохой восстановления авторитета: как духовного, так и политического. Эта эпоха выводит свою политическую формулу из фактов, основываясь на реализации возможного. Она не измышляет идеальную картину, пытаясь после этого подменить лексику, соответствующую миру деятельности, и не занимается самообманом, полагая, что, заменив слова, мы изменим и факт. Она ориентируется на факты и прежде всего на хранилище фактов — Историю и движущую силу фактов — Судьбу.

Для того чтобы понять, что такое народ, нужно начинать с наименьшей человеческой общности, толпы. Сразу же бросается в глаза, что существует два вида толп. Бывает толпа, собирающаяся на интеллектуальной основе: например, на лекцию, спектакль, социальное мероприятие. Также бывает толпа, собирающаяся на духовной основе — политический митинг, религиозная проповедь, протест, бунт.

Толпа первого вида есть просто совокупность. Индивиды здесь взаимно отталкиваются — и фигурально, и буквально. У такой толпы столько же точек зрения, сколько в ней индивидов. Они составляют единство только потенциально. Пожар в театре немедленно превращает эту совокупность независимых индивидов в одну душу с одной мыслью; правда, эта мысль направлена вниз, но это уже единство. Паническое единство есть факт, который политические и военные лидеры должны знать, чтобы на него опираться. Это единственный способ воодушевления, когда другие не срабатывают.

Толпа второго рода — это уже не совокупность, но единство. Первая толпа аморфна: все человеческие атомы занимают один и тот же уровень. Вторая имеет структуру: у нее есть лидер. В отсутствие лидера нет и единства, и несколько конных полицейских могут такую толпу разогнать. Ни один индивид не станет рисковать ничем ради простого сборища, потому что его индивидуальность превыше всего. В единстве толпы личности ее членов растворяются, единство — это сверхличная душа. Единство возможно на основе идеи, невыразимого чувства, достаточно сильного, чтобы притупить индивидуальность. Если есть идея, присутствующие люди становятся просто клетками высшей органической единицы. Люди высокого ума, побывавшие в объединенной для действия толпе, описывают, как изменились их собственные способности, а отстраненность, связанная с интеллектом, внезапно куда-то исчезла, уступив силе, воздействие которой столь же загадочно, как и ее источник.

Такая толпа представляет собой народ. Это высший организм, сформированный сверхличной душой. В процессе самореализации этой сверхличной души индивиды способны на самопожертвование, которое невозможно в одиночку.

Механизм этого процесса невидим и загадочен, но его результаты всегда налицо. Толпы не только возникают сами по себе, в обстановке огромного сверхличного возбуждения при появлении лидера, как это было на собрании в Пале-Рояль в 1789 г., когда Камиль Демулен инициировал превращение простой суммы в единство, но также могут создаваться намеренно. Поэтому любой человек, чей статус позволяет собрать массу людей в одном месте, может преобразовать эту массу в единство посредством лидерства.

Если говорить об индивидах, толпа — это позиция ума. Человек из толпы может и не мечтать думать самостоятельно: результаты мышления ему обеспечивает лидер, которому принадлежат эти мысли. Отсюда вытекает очень важный факт относительно единства толпы. Он обнаружился только в результате применения новой техники пропаганды в Первую мировую войну и заключается в том, что посредством настойчивой и беспрестанной пропаганды единство толпы может непрерывно поддерживаться, даже если ее члены разделены физически. Массовой пропагандой можно превратить в толпу население целого континента. В таких условиях индивидуальные мысли возникают очень редко. Постоянная бомбардировка фильмами, прессой и радио лишает какой-либо индивидуальности представителей огромных популяций.

Таким образом, структуру толпы образуют лидер и ведомые. Без такой структуры не будет единства, а с ней можно объединить любое сборище. При этом главным элементом структуры является лидер, а не ведомые. Все понимает и решает именно он. При этом совершенно не важно, во имя какой теории или идеала мобилизована толпа — это может быть даже теория индивидуализма. Толпа есть высшее единство, которое олицетворяет лидер.

Там, где присутствует высокая культура, она оказывает влияние, пусть даже только негативное, на любую толпу. Иными словами, даже протест против культуры, например Крестьянские войны, восстание Джека Кэда, марксистская классовая война и тому подобное, обретают свое единство в стремлении разрушить именно культуру. Работает ли толпа в интересах культуры или наоборот, зависит от лидера. Как масса, толпа нейтральна. Решающую роль играет лидер: такие созидательные лидеры, как Наполеон, вели толпу вперед и вверх, а лидеры негативного и лживого типа, как Рузвельт, тянули ее назад и вниз.

Толпа — это одушевленная единица, значение и возможности которой определяются ее организацией, предполагающей лидерство. Это относится и к уличным толпам, которые можно окинуть взглядом и голосом, и к толпам континентального масштаба, таким как Америка.

Лидер играет двоякую роль: он и сам — часть толпы, и должен противостоять ей. Только лидер наделяет толпу индивидуальностью; если он растворяется в сознании толпы, она теряет индивидуальность, волю и мозг. Лидер является частью сверхличного единства, как мозг — частью тела. Мозг служит душе, тело служит мозгу.

Толпа, как наименьшая сверхличная единица, демонстрирует полярность инстинкта и интеллекта, которая наблюдается на всех восходящих ступенях организации вплоть до высшей — высокой культуры. Инстинкт выражает содержание жизни, интеллект служит механизмом ее актуализации. Инстинкт говорит «что», интеллект говорит «как». Инстинкт зовет: сохраняй и приумножай, наращивай власть! Интеллект ищет способы сохранения жизни и увеличения власти. Интеллект облечен миссией актуализации жизни, выражения инстинктивных императивов жизни. Эти полюса имеют смысл только во взаимодействии. Если в здоровом человеке они развиваются в единстве, то их отделение друг от друга ведет к дисторсии и болезни. По этой причине интеллектуалы на стадии поздней цивилизации демонстрируют вопиющую тупость — они истощили свои инстинкты и поэтому лишились ума. Инстинкт — это корабль, имеющий пункт назначения; интеллект — это руль, с помощью которого управляется этот корабль. С другой стороны, инстинкт можно уподобить пассажирам, которых надо доставить в пункт назначения; в таком случае интеллект — это хозяин судна, который должен это сделать.

Соотношение инстинкта и интеллекта можно сформулировать в негативном плане: инстинкт обеспечивает волю к власти, но не вправе выбирать момент атаки. Инстинкт не может решать вопросы политики, с помощью которой жизнь должна реализовать свой внутренний императив. Он слеп и всегда зовет в атаку. Так генерал Худ потерял Теннессийскую армию в американской войне Севера и Юга. Интеллект должен выбирать между оборонительной позицией и атакующим маневром. Когда инстинкт терпит поражение, интеллект еще способен увидеть проблеск надежды. Инстинкт во всем и вся видит врага, интеллект же хладнокровно решает по ситуации, кто враг, а всех остальных пытается сделать друзьями. Инстинкт может быть опьянен, ум должен оставаться трезвым. Инстинкт любит и ненавидит, интеллект не занят ни тем, ни другим.

В готические времена империя и папство выступали в качестве двух идеальных органов. Каждый должен был демонстрировать абсолютное равновесие и гармонию в своем внутреннем единстве, в отличие от несовершенного человека, в котором происходит внутренняя борьба инстинкта и интеллекта. В те времена проблемой человека действия, стремившегося реализовать великую идею, было сдерживание инстинкта в его границах. Поэтому Генрих Лев, отступившись от Барбароссы, действовал инстинктивно и разрушил империю Гогенштауфенов, от чего Запад страдает до сих пор. В наше переходное время проблема обратная: теперь надо держать в рамках интеллект. В расцвете рационализма интеллект объявил, что он есть жизнь, а все остальное — ретроградство и ненормальность. Результатом отрицания западным интеллектом западного инстинкта стал раздел мира между Вашингтоном и Москвой.

II

Итак, толпа есть поглощение индивидуальных душ сверхличной душой, создание единства из суммы, в результате чего интеллект покидает ее слагаемые и переходит в структуру, то есть к лидеру.

Уличная толпа — это народ в миниатюре. Народ есть единство, предназначенное для действия. Всегда, когда в своем великом ритмическом кружении История втягивает какую-либо группу в свою воронку, эта группа либо немедленно структурирует себя как народ, либо исчезает. Такая группа может иметь религиозную, экономическую или культурную природу, но, становясь объектом события, она должна отреагировать, конституировав себя как народ, или просто исчезнуть со страниц истории. Народы могут быть небольшими и огромными. На заре нашей культуры население территории между Адидже и Куршским заливом чувствовало себя народом. Такая протяженность ландшафта в момент зарождения была уникальной особенностью западной культуры. Столь широкое распространение единого чувства привело к тому, что уже в период зрелости, под опекой Испании, объектом западной политики стал весь мир. Народ может быть и небольшим: например американские мормоны, будучи просто группой последователей одного священника, в ходе настойчивого самоутверждения испытали внешнее противодействие. В ответ они стали народом, сохранявшим единство до тех пор, пока их руководство не сделало выбор в пользу интеллекта и скомпрометировало доктрины религии, после чего мормоны как народ исчезли.

Что же способствует образованию народа? Во-первых, это отличие группы от ее окружения, во-вторых — напряжение, связанное с этим отличием. Напряжение создает рубеж (frontier). Он обостряет чувства с обеих сторон, и в результате возникает новая единица действия, народ.

Точно так же, как напряжение может возникнуть по разным основаниям — религиозным, экономическим, культурным или расовым, новая единица может состоять из совершенно разных людей, если ее население гетерогенно. Язык не является препятствием для образования народа: фактически все существующие западные языки возникли после формирования соответствующих народов.

Народ есть духовная единица. Он создается историей, и если способен выжить в первых испытаниях, то становится общностью, продвигающей историю вперед. Подобно тому, как волнующаяся уличная толпа становится единицей только после расслоения на лидера и ведомых, так и народ является таковым благодаря лидерству.

Толпа от народа отличается только продолжительностью жизни и величиной, но не качеством. Соответственно, при необходимости один человек в течение нескольких часов может исполнять полную функцию лидера толпы. Народ устроен более совершенно, чем толпа, его более сложная жизнь и масштабные задачи требуют целого слоя лидеров. Любая абсолютная монархия или диктатура также подразумевает лидирующий слой.

Народ может быть слабым или сильным. В последние века западной истории, начиная с Вестфальского мира, горстке слабых народов удавалось сохранять номинальную независимость, что объяснялось с точки зрения политики напряженной ситуацией между крупными державами. Но слабые народы, как слабые индивиды, не способны ни на великие свершения, ни на великие мысли. Сильный народ благодаря своему напряженному императиву сохраняет границу между собой и другими популяциями, отказывается поступиться своей уникальной идеей. Граница здесь, конечно, подразумевается духовная. Сложится ли на ее основе территориальная граница, показывают события, а также это зависит от конкретной культуры.

Ни в арабской, ни в классической культуре не было идеи народа, связанной с географической территорией. Ни в той, ни в другой культуре чувство духовного единства не оскорблялось тем, что на той же территории жили чужие люди со своим собственным правительством и законами. Императорский Рим применял иностранные законы в инцидентах с иностранцами. В арабской культуре независимость была еще более выражена. Поэтому несториане, мусульмане и иудеи жили бок о бок, но принадлежали к разным нациям и не вступали в смешанные браки. Под словом «иностранец» (foreign) понимался иноверец. Эти народы и нации сочли бы европейскую доктрину времен Реформации «cuius regio, eius religio»[80] самым что ни на есть сатанинским извращением естественного порядка. Ставить веру в зависимость от страны проживания в их глазах выглядело бы чудовищно. Еврей сохранил это чувство, свойственное чужой нам культуре. Он считал своего ближайшего соседа-европейца иностранцем. Общественная жизнь западной нации-хозяина была еврею безразлична, а у него в свою очередь была своя общественная жизнь, незаметная для Запада. Его не касались западные законы, равно как и религия, этика, обычаи, мысли, привычки и прежде всего политическая жизнь с ее идеалами отечества, патриотизма, военной службы, самопожертвования.

В Турции и Китае не считалось унизительным, что в силу «капитуляций» западный человек находился под юрисдикцией своих собственных консульских представителей, а не местных судов.

Таким образом, отношение одного народа к другим определяется символической внутренней жизнью высокой культуры, в которой он формируется. Это не значит, что народ может образоваться только в высокой культуре: такие феномены, как Тамерлан и Чингисхан, также являются народообразующими.

Понятия «раса» и «народ» — совершенно разные вещи, но в жизни они довольно близки. Мы рассмотрели формирование расы. Оно начинается с формирования народа. Любой народ, обладающий сильной идеей и хорошим лидерством, приобретает также расовое единство, если существует достаточно долго. Справедливо также обратное: раса, если понимать ее в основном анатомически, например негритянская — может стать фокусом событий, которые заставят ее принять форму народа.

Народ — это душевная общность. Где бы ни вызревало единство души, там формируется народ. В XX веке уже весь Запад может видеть то, что разглядел Ницше в 80-х гг. XIX века — возникновение западного народа. Его выражение «мы — хорошие европейцы» понимали всего несколько его современников. Остальные были чересчур озабочены своей мелкой возней: в кабинетах играли в национал-атомизм, в салонах обсуждали социал-атомизм и счастье, в подвалах замышляли классовый атомизм.

Сила и здоровье народа зависят от определенности его структуры. Уже говорилось о том, как вся воля и интеллект уличной толпы мистически переходят к лидеру. Если что-то идет не так из-за ошибок лидера или под действием внешней силы, толпа умирает и возвращается в состояние суммы индивидов. Поэтому децентрализация европейской воли и интеллекта в целом выглядит как тяжелая болезнь культуры. На протяжении столетий авторитет и единство Запада постепенно подрывались по мере увеличения интеллектуальной составляющей культуры. Тем не менее, эта культура сохраняла свое единство относительно внешнего мира до катастрофы 1789-го, последствия которой Наполеон и после него Венский конгресс так и не смогли окончательно устранить. Европейская симфония сменилась нарастающей какофонией.

Чем больше воли и интеллекта в культуре передается вниз и наружу, тем серьезнее ухудшается ее здоровье. Национализм был болезнью культуры, классовая война — болезнью нации, парламентаризм — болезнью государства, власть денег — болезнью общества, стерильное наслаждение — болезнью расы, новый эгоизм — болезнью семьи, развод — болезнью брака.

Через этот ужасный кризис прошли все культуры, и каждая оказывалась там, где теперь, в 1948 г., находится Запад. Разумеется, для них это было внутреннее состояние, поскольку прежде ни одна культура в разгар кризиса не оказывалась полностью оккупированной варварами и дистортерами. Предыдущие семь культур преодолели этот критический период: взаимодействие созидательных сил инстинкта и интеллекта приводило к восстановлению авторитета, и во всех случаях культура формировала империю.

Начало такого возвращения к синтезу и созиданию после долгой оргии сорвавшегося с цепи интеллекта проявляется разнопланово. Символами возрождения стали Ницше и Карлейль. Характерно, что оба были европейцами и презирали мелкодержавность своего времени. Их жизни и идеи отражали органическую необходимость. Оба были провозвестниками грядущей эпохи. Вторым признаком стало обилие культурных историй. Дальше последовали зарождение государственного социализма, биологические теории Де Фриза и Дриша, отказ целой группы физиков от материалистических клише. В политическом отношении наиболее важным стало образование западного народа.