I 12.3. П. Я. Чаадаев как предтеча русской философской традиции

и Русская мысль, по словам Н. А. Бердяева, «пробудилась в Чаадаеве»[1825]. И это пробуждение началось с историософии, краеугольной проблемой которой был вопрос о путях развития России, о ее судьбе. Основные ори- ^и ентиры и дух русской историософической мысли были заданы Петром | Яковлевичем Чаадаевым (1794-1856) — первым западником, с которого; принято начинать историю западничества. Правда, Чаадаев стоит у исто- | ков не только идеологии западничества. Им были поставлены ряд проблем, впоследствии получивших свое развитие в идеологии западничества I и славянофильства.

¹ Свою историософскую концепцию, которая представляла собой первый такого рода опыт в России, Чаадаев изложил в первом, единственно опубликованном при жизни «философическом письме» (1836 г.)[1826], главной темой которого была проблема России, ее прошлое, настоящее и будущее. Именно с первого «философического письма» началось пробуждение самобытной, оригинальной русской мысли, ибо в полемике, поднявшейся вокруг этого письма, славянофилы и западники окончательно разделились на враждебные лагеря. Основной пафос первого письма — отрицание культурно-исторического значения России, былого и настоящего России, противопоставление католической церкви православной. Говоря об особенностях русской цивилизации, Чаадаев подчеркивает, что бытие России есть «недоразумение», «пробел в плане мироздания», она не принадлежит ни к Западу, ни к Востоку, она не имеет традиции ни того, ни другого, она находится как бы вне времени, вне истории, не имея ни прошлого, ни будущего. Россия как незаконнорожденное дитя не имеет никакого наследства, все, что есть в русской культуре, всецело заимствованное и подражательное. Россия ничего не дала миру, ни в чем не содействовала движению вперед человеческого разума. Свое представление об аномальной России Чаадаев резюмирует в следующих словах: «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к одним из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий»[1827]. Иными словами, Россия для Чаадаева как бы проклята исторической судьбой.

Причину такого плачевного, ужасного состояния России, народ которой «без истории», «без идеи», Чаадаев видел в том, что Россия приняла православие от «жалкой Византии», от восточной церкви, вышедшей из «всемирного братства». Ей следовало безоговорочно принять западное христианство, т. е. католичество, поскольку в нем с наибольшей силой осуществляется Божий Промысел, Царство Божие. Только через построение этого Царства можно войти в историю. Из различия католичества и православия Чаадаев выводит неодинаковость европейской и русской цивилизаций. Когда Запад был вдохновлен на развитие христианством, Россия всё еще оставалась языческой. К моменту крещения Руси единая церковь раскололась. Католичество сохранило истинное христианство, а православие стало религией одряхлевшей Византии, которая его окончательно исказила. Россия, приняв византийское православие, тем самым обрекла себя на отсталость и оказалась в стороне от европейской цивилизации.

На первый взгляд может показаться, что такое крайне критическое отношение Чаадаева к России, ее обличение, его разочарование в ней, ее уничижительная характеристика могли быть даны только человеком, питавшим чувство нелюбви к свою отчизне. Напротив, мысли Чаадаева о русской истории, о прошлом России выражены с глубокой болью, это был крик отчаяния человека, страстно любящего свою родину[1828]. Как тонко заметил Г. В. Плеханов, «оно (первое письмо. — ИIII.) написано кровью сердца»[1829]. «Я предпочитаю бичевать свою родину, — писал Чаадаев, — предпочитаю огорчать ее, предпочитаю унижать ее, только бы ее не обманывать… я всегда любил свое отечество в его интересах, а не в своих собственных»[1830]. Видимо, в этом бичевании России был определенный позитивный смысл, ибо русское самосознание должно было пройти через это горькое, жестокое самоотрицание, чтобы получить толчок к развитию русской идеи.

По мнению Чаадаева, главным сподвижником, реформатором России был Петр I, который «хорошо понял, что, стоя лицом к лицу с европейской цивилизацией… мы должны спонтанным порывом наших внутренних сил, энергетическим усилием национального сознания овладеть предназначенной нам судьбой»[1831]. Судьбу России великий реформатор связал с Европой и Западом. Именно оторванность России от Запада является главным источником всех самых горьких наших бед. Чаадаев восхвалял Европу за ее благоустроенность, нравственную воспитанность. Отличительную черту европейского общества он видел в христианских ценностях, сплотивших западный мир и поставивших его во главе цивилизованного человечества. Западное христианство — католичество было объявлено Чаадаевым фактором, задавшим магистральный ориентир развития цивилизаций. Для России не существует никакого иного пути развития, кроме западноевропейского. Эта ее участь предрешена тем, что она — страна христианская, а потому у нее нет ничего общего с Востоком.

Публикация первого «философического письма», проникнутого самым полным пессимизмом насчет исторической суцьбы России, имела 5 эффект разорвавшейся бомбы. По словам А. И. Герцена, «,Дисъмо“ Чаадаева потрясло всю мыслящую Россию»[1832]. Против «мрачного обвинительного; акта» Чаадаева вступили многие интеллектуалы России: А. С. Пушкин[1833], н П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский, М. И. Муравьев-Апостол и многие; другие, которые увидели в нем рьяного ниспровергателя национальных! святынь. М. И. Муравьев-Апостол считал, что писать о России так, как это I сделал «басманный философ», мог лишь сошедший с ума человек. Чаадаев был объявлен сумасшедшим императором Николаем I и посажен на один год под домашний арест.

i Иной была реакция на первое «Философическое письмо» у ранних сла- I вянофилов А. С. Хомякова, И. В. Киреевского, К. С. Аксакова, Ю. Ф. Самарина. Они согласились с Чаадаевым, что настоящее России невыносимое, но отвергли его тезис о том, что Россия — «лист белой бумаги». Они не могли согласиться с идеей Чаадаева об исторической ничтожности России. Можно сказать, что это письмо послужило одной из главных причин раскола между западниками и славянофилами.

Отрицательное, критическое отношение Чаадаева к России, которое так сильно было выражено в его первом «Философическом письме» несколько было сглажено в «Апологии сумасшедшего» (1837). В этой работе в интерпретации России «басманный философ» делает несколько иной акцент: хотя Россия и не имеет истории, но ее отсутствие может быть своего рода преимуществом. Теперь он считает, что некоторые из тех недостатков, за которые он так бичевал Россию, могут послужить залогом ее будущего величия. Поскольку силы русского народа не были реализованы в истории, то они остались как бы в потенциальном состоянии. Они могут стать залогом возможности великого будущего Росс™. Чаадаев верит в мистическую миссию России: она может еще занять высшее положение в духовной жизни Европы, сможет сказать новое слово миру. Русский народ, не будучи скованным затвердевшими формами жизни, обладает свободой духа для реализации великих планов грядущего. Если раньше, до 1835 г. Чаадаев говорил о России со злой иронией, что «мы — пробел в нравственном миропорядке»[1834], то теперь новые исторические задачи, которые стоят перед миром, мыслятся им как будущая задача России. Ключевую роль в будущем России может сыграть православие, которое сохранило сущность христианства во всей его изначальной чистоте. Призвание России состоит в осуществлении религиозного синтеза. Россия, выражает надежду Чаадаев, станет центром интеллектуальной жизни Европы при условии, что она усвоит всё, что есть ценного в Европе.

Таким образом, в «Апологии сумасшедшего», как и в других публикациях середины 30-х годов уже нет нигилистического, пессимистического отношения к истории России, нет оснований предсказывать России бесславную судьбу, можно даже сказать, что звучат некоторые славянофильские, точнее, «предславянофильские» нотки. «Россия, если только она уразумеет свое призвание, должна принять на себя инициативу проведения всех великодушных мыслей, ибо она не имеет привязанностей, страстей, идей и интересов Европы… у нас другое начало цивилизации»[1835]. И Чаадаев, и славянофилы сходились в самом главном — в признании мессианской будущности России, ее особого культурно-исторического предназначения.

Подводя итог реконструкции «философических» представлений Чаадаева, следует подчеркнуть, что он не сводил вопрос о «пути России» к простому западничеству. Отказав Росси в социально-экономической самобытности, он тем не менее глубоко верил в ее духовный мессианизм. Значение и место «басманного философа» для русской мысли определяется тем, что он поставил ряд фундаментальных проблем, тем, которые задали основные ориентиры в последующем развитии российской духовности, хотя предложенные им решения не нашли своих сторонников. Возможно, только славянофилы по достоинству оценили его историософские конструкции, позаимствовав у него возвышенные прогнозы будущности русской цивилизации.

В целом можно сказать, что мысль Чаадаева описала своеобразный круг: из крайнего западника, ненавистника России он стал чуть ли не пророком всемирно-исторического призвания России, то есть он приблизился к славянофилам, хотя так и не стал славянофилом.