8.3.3. Основной категорический императив

Кант, как известно, дал несколько формулировок категорического императива как высшего закона нравственности. Одна из уточненных формулировок гласит: «Поступай так, чтобы максима твоей воли могла в то же время иметь силу принципа всеобщего законодательства»[841]. Безусловно, данная формулировка, как, впрочем, и все остальные, имеет чисто формальный характер, что, по мнению Канта, свидетельствует о ее не недостатках, а, напротив, преимуществе. Последнее состоит в том, что эта формулировка прямо указывает на «чистоту» категорического императива, т. е. что он, как и подобает, являет собой «чистый» априорный закон, который выражает лишь форму моральных поступков, но ничего не говорит об их содержании.

И всё же в своем формализме Кант не был последовательным до конца. Говоря о том, что следовать императиву надо именно потому, что этого требует наш моральный долг, философ уточнял, что долг каждого человека есть собственное внутреннее морально практическое совершенство и счастье другого, которые есть одновременно и цель. Стало быть, долг и цель каждого человека — сам человек, во имя которого должны вершиться все дела. «Сделать человека своей целью, — подчеркивает в этой связи

Кант, — есть сам по себе его долг»[842] [843]. Ту же мысль, но в развернутой форме мы находим в «Критике практического разума»: «Во всём сотворенном всё что угодно и для чего угодно может быть употреблено всего лишь как средство; только человек, а с ним каждое разумное существо есть цель сама по себе»¹². Этим положением «прусский мудрец» придал своему учению о нравственности содержательный характер, что и нашло свое выражение в окончательной формулировке категорического императива: «Поступай так, чтобы ты всегда относился к человечеству и в своем лице и в лице всякого другого так же как к цели и никогда не относился бы к нему только как к средству»[844].

Безусловно, Кант сам прекрасно понимал, что этот категорический императив не выполним в феноменальной (эмпирической) жизни, для которой естественна только этика гипотетических императивов. А интеллигибельный мир, мир человека как ноуменальной личности, к которому только и применим категорический императив, для реального, эмпирического человека остается пока что миром потусторонним, ибо сама жизнь неморальна или, как справедливо заметил в свое время философ Франкфуртской школы Теодор Адорно, «в неправильной жизни не может быть жизни правильной»[845]. Эти слова, видимо, следует понимать так, что для реализации категорического императива необходимо соответствующим образом организовать человеческую жизнь, общество. Но применительно к современному социальному миру, в котором сама человеческая сущность и культура в целом отчуждены, этика Канта остается всего лишь идеальным нравственным проектом, который, если и может быть реализован когда-нибудь, то только в далеком будущем.

И, тем не менее, мысль Канта о том, что человек всегда должен рассматриваться только как цель и никогда как средство, очень актуальна и своевременна для нас, живущих в эпоху научно-техногенной цивилизации. Последняя, как известно, характеризуется, прежде всего, разломом культуры, общекультурным кризисом, господством безличностных технологических структур над живой человеческой деятельностью. А это значит, что человек эпохи постмодерна есть, по сути своей, как его совершенно точно определил Г. Маркузе, «одномерный человек», придаток не только технологических процессов, но и всей созданной им «второй», искусственной, природы: он стал средством для экономики, политики, науки, искусства, морали, права и т. п. Для выхода из этого кризисного, грозящего катастрофой, состояния человечеству остается только один путь — переход на новый цивилизационный уровень, к антропогенной цивилизации, в которой «вторая природа» как средство должна быть подчинена одной единственной и высшей цели — человеку. Высшей и единственной ценностью должен стать Человек. I Эта переоценка ценностей, как представляется, должна содействовать осуществлению «тайного плана природы» — нравственному совершенствованию человечества, которого, как справедливо полагал Кант, человеку так и не удалось достичь в своем культурно-историческом развитии, что объясняется следующим обстоятельством.

Если в своем поступательном шествии к совершенству человеческий " род действительно прогрессировал, то этого, как правильно считает кёнигсбергский философ, нельзя сказать в отношении отдельного человека, который, выйдя из своего естественного, животного состояния, где царило одно добро, сразу же злоупотребил своим разумом тем, что противопоставил себя природе, покинул ее материнское лоно. «История природы, — отмечает Кант, — …начинается с добра, ибо она произведение Бога; история свободы — со зла, ибо она дело рук человеческих»¹⁵.

Тем самым уже в самом начале человеческой истории произошло столкновение животного, естественного состояния с состоянием цивилизованным, культурным. Формулируя эту мысль, Кант прямо указывает на справедливость в этом отношении позиции Руссо, который в своих сочинениях раскрыл неизбежное противостояние культуры и природы человечества как физического рода. Из этого столкновения возникло зло, и что еще хуже пороки окультуренного разума¹⁶.

Итак, прогрессирующая культура уродует естественную природу человека, что, безусловно, губительно сказывается на нравственном состоянии человечества: развитие морали значительно отстает от роста культуры. Подтверждением этой мысли может служить следующий примечательный пассаж из «Идеи всеобщей истории во всемирно-гражданском плане» (1784): «Благодаря искусству и науке мы достигли высокой ступени культуры. Мы чересчур цивилизованы в смысле всякой учтивости и вежливости в общении друг с другом. Но нам еще многого недостает, чтобы считать нас нравственно совершенными. В самом деле, идея моральности относится к культуре; однако применение этой идеи, которое сводится только к подобию нравственного в любви к чести и во внешней пристойности, составляет лишь цивилизацию»[846] [847] [848].

Безусловно, Кант прав. Действительно, нынешний человек — человек цивилизованный, все его поведение подчинено не морали, а этикету, правила и нормы которого детерминированы внешней мотивацией (среда, сообщество, религия). Стало быть, он поступает соответствующим образом потому, что этот способ навязывается ему извне. Правда, сам Кант как-то заметил, что если человек в течение длительного времени будет следовать внешним нормам приличия, то он к ним привыкнет, в дальнейшем они войдут в его плоть и кровь, и тем самым его поведение уже будет внутренне мотивировано.

Но с этой мыслью Канта трудно согласиться, так как, с моей точки зрения, для перехода от состояния цивилизованности к состоянию моральности необходимо духовное перерождение человечества, которое, в свою очередь, предполагает соответствующее переустройство социального мира. Видимо, только таким путем можно осуществить прорыв от культурности, цивилизованности к моральности, торжеству морали, как и к преодолению противостояния культуры и физической природы человека. В результате мы получим новую — моральную — личность, поведение которой будет определяться внутренней мотивацией, мотивами, исходящими из глубин его души, или, как сказал бы Ницше, ее нравственными инстинктами. А это значит, что моральный человек поступает так-то и так-то потому, что иначе он не может. Так нравственный проект, идеал Канта из утопии становится реальностью.

Впрочем, и сам великий философ верил в возможность реализации своего нравственного идеала. Прорыв к моральности он видел на пути осуществления совершенного государственного устройства — всеобщего правового гражданского общества, которое, по его словам, «должно быть высшей задачей природы для человеческого рода»[849].