11.4.2.2. Англо-американская историческая школа

Философско-методологическая концепция К. Поппера приобрела свою популярность благодаря деятельности наиболее талантливых его учеников, — так называемых попперианцев: И. Лакатоса, Дж. Агасси, Cm. Тул- мина, Дж. Уоткинса, У. Бартли, Т. Куна, П. Фейерабенда, составивших ядро англо-американской исторической школы, и X. Альберта, X. Шпин- нера и X. Ленка — представителей философии немецкого критического рационализма. Попперианцы не только продолжили дело своего учителя, но некоторые из них выступили даже в качестве его основных критиков.

Первая — англо-американская историческая школа — широко известна и детально проанализирована в нашей литературе, чего нельзя сказать о немецком критическом рационализме, в исследовании и популяризации которого у нас сегодня делаются лишь первые шаги[1243]. Рассмотрим вкратце содержание основополагающих установок этих двух школ.

В 50-60-х гг. XX столетия И. Лакатос, Т. Кун и П. Фейерабенд представили новую философию науки, которая явилась результатом критики ими главным образом философии науки логического позитивизма. Они считали осуществленный неопозитивистами логический анализ науки неплодотворным и недостаточным для того, чтобы понять науку и ее историческое развитие. Вместо логического анализа науки они предложили исторический анализ, основываясь при этом во многом на основополагающие идеи логико-методологической концепций К. Поппера. Они подвергли критике прежде всего две позитивистские установки — индукцию и положение о достоверном эмпирическом базисе науки. На историконаучных примерах англо-американские попперианцы показали, что наука развивается не-индуктивно и не существует никакого надежного эмпирического базиса науки.

Наиболее явный отход от логико-методологической концепции К. Поппера проявил Томас Кун (1922-1996), исследовательская программа которого получила свое выражение в его знаменитой книге «Структура научных революций» (1962). В своей критике индуктивистской концепции науки он отмечает, вслед за Поппером, что наука развивается не кумулятивно, как считают представители так называемой стандартной концепции науки (так обычно именуют концепцию логического позитивизма), а сообразно научным революциям, в ходе которых старые научные теории сменяются совершенно новыми.

Куновская трактовка истории науки хорошо согласуется с фальсифика- ционистским пониманием науки. Правда, Кун находит попперовское применение понятий «фальсификация» и «опровержение» не совсем удачным, так как аргументы в эмпирических науках редко оказываются такими же аподик- тичными, как в логике или математике. Потому Кун говорит не о «фальсификации» и «опровержении», а об «аномалиях» и «контрфактах». Он стремится показать, что научные революции вызываются не одними аномалиями, им должен предшествовать период «кризиса», когда существующие проблемы не могут быть решены на основе парадигмальных теорий. В силу чего ученые перестают верить в свою парадигму. Наступает кризис науки, когда аномалии истолковываются как контрфакты. Затем начинается поиск совершенно новых теорий и происходит смена парадигм. Следовательно, кризис науки является необходимой предпосылкой научной революции.

В период «нормальной науки» ученый вовсе не пытается строго проверять или фальсифицировать теории, они просто используются в качестве инструментов для решения проблем. Кун, как правило, избегает выражений «проблема» и «решение проблем», вместо этого он говорит о «головоломках» и «решениях головоломок». В нормальной науке всегда имеют место головоломки и аномалии, однако они не рассматриваются как контрфакты и не ведут к отказу от теории. Только в период кризиса науки разрабатывается новая и более лучшая теория, которая приходит на смену старой. «Попперовская фальсификация, — как отмечает Кун, — во многом подобна роли, которая в данной работе предназначается аномальному опыту, то есть опыту, который, вызывая кризис, подготавливает дорогу для новой теории. Тем не менее аномальный опыт не может быть отождествлен с фальсифицирующим опытом. На самом деле, я даже сомневаюсь, существует ли последний в действительности»[1244]. Потому, как считает Кун, с точки зрения истории науки фальсификационистская концепция науки несостоятельна. Относительно редкие научные революции не являются результатом фальсификаций и в нормальной науке фальсификации не играют никакой роли. Именно это и составляет ядро историко-научного вызова фальсификационизму со стороны Куна.

С помощью многочисленных примеров из истории науки Кун пытается показать, что опыт теоретически нагружен. До и после научной революции один и тот же эксперимент может рассматриваться различным образом. Это равносильно тому, как если бы ученый жил в различных мирах до и после научной революции. Или говоря иначе: интерпретация научных наблюдений I и экспериментов зависит от принятой парадигмы. Потому в высшей степени проблематичным оказывается позитивистское положение о достоверном и теоретически нейтральном базисе науки, н Положение о теоретической нагруженности опыта имеет определенное; отношение и к фальсификационизму. Как возможны вообще фальсифика- i ции, вопрошает Кун, если не существует надежного (достоверного) эмпирического базиса? Более того, теоретическая нагруженность опыта ведет к | тому, что теории до и после научной революции оказываются несостоя- ; тельными. Возможно ли в таком случае критическое обсуждение конкури- ! рующих теорий, как рекомендует делать К. Поппер?

| Для Куна развитие науки не является результатом критической дискуссии или фальсификации. Он сравнивает научные революции с полити- L ческими, в ходе которых всё социальное пространство изменяется насиль- ! но как результат кризиса, и с религиозным миссионерством. Кун стоит на точке зрения, что изменение научного знания может быть объяснено лишь социально-психологически. Как замечает в этой связи И. Лакатос, «с точки зрения Поппера, изменение научного знания рационально или, по крайней мере, может быть рационально реконструировано. Этим должна заниматься логика открытия. С точки зрения Куна, изменение научного знания — от одной „парадигмы" к другой — мистическое преображение, у которого нет и не может быть рациональных правил. Это — предмет психологии (возможно, социальной психологии) открытия. Изменение научного знания подобно перемене религиозной веры»¹⁴².

Утверждение Куна, что научные революции сравнимы с религиозным миссионерством, было, разумеется, провокационным. Логические позитивисты и критические рационалисты едины, по крайней мере, в том, что возможно разграничение между наукой, с одной стороны, и метафизйкой и религией, с другой. Потому многими куновское понимание науки расценивается как рискованный исторический релятивизм, который подрывает авторитет разума и науки.

Самым талантливым и верным учеником К. Поппера в англо-американской исторической школе был Имре Лакатос (1922-1974), предложивший свою методологическую концепцию — методологию научно-исследовательских программ. Последняя нашла свое выражение в основном труде И. Лакатоса «Фальсификация и методология научно-исследовательских программ» (1968) и в его знаменитой статье «История науки и ее рациональные реконструкции» (1970).

Имре Лакатос пытается противопоставить историко-научному вызову Куна теорию науки критического рационализма. Против субъективизма и психологии исследования Куна он выдвигает объективизм и логику исследования Поппера. Если Кун рассматривает научные революции как псев- дорелигиозное миссионерство, то Лакатос намеревается показать, что они выражают прогресс рационального и объективного познания. В своей исследовательской программе Лакатос принимает во внимание историю науки и, как и Кун, оперирует примерами из нее. Чтобы решить, можно ли противопоставлять фальсификационизм историко-научной перспективе, Лакатос реконструирует различные версии фальсификационизма. Первый вариант он именует догматическим фальсификационизмом, который утверждает, что «все без исключения научные теории опровержимы, однако существует некий неопровержимый эмпирический базис. Это — строгий эмпиризм, но без индуктивизма; неопровержимость эмпирического базиса не переносится на теории»[1245]. Догматический фальсификацио- нист верит прежде всего эмпирическому контрфакту, от которого зависит дальнейшая судьба теории. Для него все теории гипотетичны. «Наука не может, — замечает Лакатос, — доказательно обосновать ни одной теории. Но, не будучи способной доказательно обосновывать, наука может опровергать»[1246]. Поэтому с точки зрения догматического фальсификационизма рост науки представляет собой постоянное опровержение теорий, сталкивающихся с твердо установленными фактами.

В отличие от догматического фальсификационизма методологический фальсификационизм отвергает утверждение о существовании некоего неопровержимого эмпирического базиса. Здесь эмпирический базис определяется методологическими или конвенционалистскими решениями. Лакатос реконструирует две формы методологического фальсификационизма: наивный и утонченный (рафинированный).

В наивном методологическом фальсификационизме фальсифицированные теории отвергаются. Однако эта форма фальсификационизма не оправдывается с точки зрения истории науки. Согласно лакатосовской интерпретации Куна, история науки показывает, что, по крайней мере, многие научные теории хотя и были фальсифицированы, тем не менее от них не отказывались, напротив, они сохранялись. Однако Лакатос делает парадоксальный вывод о том, что наивный методологический фальсификационизм опровергается историей науки.

В утонченном методологическом фальсификационизме теория элиминируется лишь в том случае, если выполняются определенные критерии элиминации. Поэтому основная проблема утонченного фальсификационизма состоит в ответе на вопрос, когда разумно исключать теории. Для ответа на него Лакатос предлагает критерии, которые частично связаны с попперовской идеей роста знания. Согласно Попперу, удержание теории с помощью вспомогательных гипотез, удовлетворяющих определенным, точно сформулированным требованиям, можно считать прогрессом научного знания. А это значит, что оценка любой научной теорий должна относиться не только к ней самой, но и ко всем вспомогательным гипотезам. Поэтому, по словам Лакатоса, «нашей оценке подлежит не отдельная теория, а ряд или последовательность теорий»[1247]. X Однако Лакатос не удовлетворяется утонченным фальсификациониз- мом й разрабатывает свою исследовательскую программу—методологию I научно-исследовательских программ. Его исследовательская программа и складывается из методологических правил: «часть из них, — по его сло- ; вам, — это правила, указывающие, каких путей исследования нужно избе- гать (отрицательная эвристика), другая часть — это правила, указывающие, какие пути надо избирать и как по ним идти (положительная эвристика)»[1248] [1249]. Тем самым Лакатос отвергает точку зрения, согласно которой научное открытие представляет собой лишь психологический интерес, и намерен показать, что с помощью исследовательских программ можно разработать рациональную эвристику. Эти усилия инспирированы отчасти Куном, так как то, что он именует парадигмой, так же выполняет эвристи- , ческую функцию. Однако в отличие от Куна, у которого аномалии играют роль двигателя научного знания, Лакатос приписывает такую роль не аномалиям, а позитивной эвристике, Которая «в первую очередь диктует ему (ученому. —И. Ш.) выбор проблем»* .

В лакатосовской исследовательской программе имеется принципиальное отличие и от попперовской модели роста научного знания, в которой определяющей является установка на фальсификацию, в то время как у Лакатоса таковой выступает установка на выдвижение исследовательской программы. Сам Лакатос рассматривал свою методологию научно-исследовательских программ как дальнейшее развитие фальсификационизма. Многие разделяют эту оценку и считают его исследовательскую программу высшей и конечной стадией в развитии методологического учения критического рационализма.

Третий видный представитель англо-американской исторической школы — Пол Фейерабенд (1924-1994), который наиболее открыто подвергает критике философию критического рационализма и доводит до логического конца методологию критицизма, превращая ее в свою противоположность — антиметод ологизм.

В своей исследовательской программе, которую он именует методологическим, точнее, теоретико-познавательным анархизмом, Фейерабенд исходит из доказательства несостоятельности с позиций истории науки как фальсификационизма, так и методологии научно-исследовательских программ. Он считает неправомерным отвергать неудачную исследовательскую программу, поскольку, во-первых, новые исследовательские программы очень часто сталкиваются с крайними трудностями, прежде чем будут разработаны необходимые вспомогательные гипотезы. Во-вторых, Никогда не следует исключать и возможность того, что менее успешная и дегенеративная исследовательская программа станет неожиданно успешной и прогрессивной. Потому Фейерабенд полагает, что Лакатосу не удалось спасти разум от натиска истории науки. Говоря о своих расхождениях с Лакатосом, Фейерабенд отмечает, что они касаются прежде всего рекомендуемых им стандартов и его заявления о том, что он действует «рационально»[1250] [1251]. По его словам, хотя «методология исследовательских программ и дает стандарты, помогающие ученому оценить историческую ситуацию, в которой он принимает свои решения,

149

тем не менее они не содержат правил, которые говорят ему, что делать», и не могут содержать, поскольку, как считает Фейерабенд, наука не может и не должна развиваться согласно фиксированным и универсальным правилам. Да и сама история науки свидетельствует против универсальной значимости любых правил.

Дело в том, что, как утверждает Фейерабенд, наука в принципе представлена несоизмеримыми альтернативными теориями. Именно на этом утверждении и базируется в целом его концепция, утверждении, которое содержит далеко идущие методологические последствия. Если, как полагает Фейерабенд, «познание… представляет собой увеличивающийся океан взаимно несовместимых (быть может, даже несоизмеримых) альтернатив»[1252], то к нему не могут быть применены какие-либо универсальные критерии или стандарты. Каждая такая альтернатива будет определяться своими собственными стандартами. Отсюда он заключает, что «все методологические предписания имеют свои пределы и единственным „правилом⁴⁴, которое сохраняется, является правило „всё дозволено⁴⁴»[1253].

Таким образом, методологический критицизм, который ставил своей шавной задачей выработку основных методологических правил и критериев, норм и стандартов для рациональной реконструкции научного знания, на примере исследовательской программы Фейерабенда приходит к самоотрицанию, самоубийству, облекаясь в форму своеобразного антиметодологизма, который снимает все границы между рациональным и иррациональным и сближает тем самым науку с мифом. «Наука и миф, — замечает в этой связи Фейерабенд, — во многих отношениях пересекаются… Миф гораздо ближе к науке, чем представляется с философской точки зрения»[1254].Такая анархистская точка зрения Фейерабенда на природу научного знания сближает его позицию с историческим релятивизмом, последствия которого в историконаучной перспективе более четко выражены, чем у Куна[1255].

Как и Кун, Фейерабенд делает релятивистские выводы из теоретической нагруженности опыта. Критическая дискуссия оказывается недостаточной 5 для осуществления новых возможностей опыта и объяснения, напротив, необходимо продвигаться вперед «анархистски» и пропагандистски в этом убеждать всех. Следовательно, во всякой научной революции имеется рито- н рический и пропагандистский элемент, который одобряется точкой зрения! теоретико-познавательного анархизма, поскольку «всё дозволено».

^ Для тех, кто хорошо знаком с историей европейского нигилизма, это I фейерабендовское утверждение представляется необычным. Вспомним j хотя бы Достоевского: «Если бога нет, то всё возможно». Впрочем, Фейер- j абенд, именуя свою концепцию теоретико-познавательным анархизмом, | по-видимому, намеревался таким путем избежать обвинений в теоретикопознавательном нигилизме.

| Адекватность и эффективность своей методологической парадигмы [Фейерабенд демонстрирует на примере историко-научной реконструкции! им учения Г. Галилея. Его обращение к Галилею было мотивировано попыткой проиллюстрировать на конкретном примере из истории науки пра- | вильность идеи о том, что «ни одна теория никогда не согласуется со все- | ми известными в своей области фактами»[1256]. По мнению Фейерабенда, своими знаменитыми «Диалогами» Галилей показал, что противоречия между теорией и фактами легко могут быть устранены критикой и изменением фактов, поскольку это противоречие скорее порождено не корректностью теории, а теоретически испорченными фактами. Иными словами, не теорию следует приспосабливать к фактам, а, напротив, факты — к теории. Именно так поступил Галилей в своей попытке отстоять гелиоцентризм Коперника в борьбе с аристотеликами — сторонниками геоцентризма. По мнению Фейерабенда, вскрыв естественные интерпретации аристотеликов, которые подтверждались фактами, Галилей, несмотря на нелепость и ложность системы Коперника, противоречившей явно фактам, воспользовался методом контриндукции: он изменил теоретически испорченные факты тем, что заменил естественные интерпретации аристотеликов новыми, согласующимися с коперниканской точкой зрения. И в целом, как считает Фейерабенд, Галилею удалось одержать победу над аристотеликами только благодаря пропаганде, психологическим хитростям. Принятие гелиоцентрической системы мира не может быть объяснено рационально, а потому для этого остаются только иррациональные средства. Творчество Галилея как раз и являет собой примечательный пример применения такого метода[1257]. В том же духе Фейерабенд реконструирует и интерпретирует учение И. Ньютона. Общий вывод, который он делает из осуществленных им историко-научных реконструкций, сводится к следующему: «известные эпизоды истории науки, равно восхищающие ученых, философов и простых людей, не были „рациональными⁴⁴, осуществлялись не „рациональным⁴⁴ образом, „разум⁴⁴ не был их движущей силой, а их оценки — „рациональными"»[1258]. А в целом Фейерабенд считает, что не существует объективных причин для предпочтения науки и западного рационализма другим традициям. Иные традиции ничуть не хуже, чем наука позволяют комфортно чувствовать себя в современном мире. А предпочтение интеллектуалами науки основано на их невежестве: они не имеют, по словам Фейерабенда, «ни малейшего представления о достижениях людей, живущих вне рамок западной цивилизации. В этой области мы питались (и, к несчастью, продолжаем питаться) лишь слухами о превосходстве науки по сравнению со всем остальным»[1259]. Потому, по мнению Фейерабенда, встречающиеся в наши дни отдельные попытки оживить прежние традиции и ненаучные мировоззрения следует приветствовать как начало новой эры Просвещения, которая должна возродить идею равенства всех традиций. И наука — лишь одна из многих традиций.

Таким образом, «пропущенная» через историю науки исследовательская программа Фейерабенда завершается антиметодологизмом и последовательным релятивизмом. При этом исторический релятивизм, который, как правило, представляет собой форму выхолощенного (схоластического) скептицизма, приобретает у Фейерабенда живые черты.

Основная дискуссия, как было показано выше, у Куна, Лакатоса и Фейерабенда вращается вокруг двух основополагающих проблем — проблемы теоретической нагруженности опыта и проблемы системного характера эмпирической проверки. Эти вопросы обсуждались уже конвен- ционалистами в ходе критики ими позитивизма. Поппер, как известно, в своей первой опубликованной работе «Logik der Forschung» в разделе «Проблема базиса» обсуждает эти проблемы, подвергая при этом критике позитивистское положение, о надежном (достоверном) эмпирическом базисе науки. Следовательно, в известной мере позиция Поппера согласуется с конвенционалистской.

Однако в отличие от последней, Поппер подчеркивает, что недостаточно просто констатировать теоретическую нагруженность и погреши- мость эмпирического базиса, а необходимо решить связанные с этим методологические проблемы. Но предложил ли Поппер методологическое решение проблемы базиса, которое бы устояло перед историко-научной перспективой? Смог ли он показать* что всегда возможна критическая дискуссия конкурирующих теорий, несмотря на теоретическую нагруженность и погрешимость эмпирического базиса?

Предложенное Поппером решение этой проблемы считается спорным даже среди философов науки, близких к критическому рационализму. Кун и Фейерабенд находят попперовское решение несостоятельным и считают его позитивистским. Лакатос же, напротив, полагает его конвенционали- стским и пытается исправить его в рамках своей реконструкции утонченного фальсификационизма. На самом деле попперовское решение проблемы g базиса не является ни позитивистским, ни конвенционалистским. Дело в том, что Поппер исходит из интерсубъективной проверяемости базисных высказываний и потому всегда возможна их критическая дискуссия. В це- н лом его решение данной проблематики вполне согласуется с историко-на- I учной перспективой, тем самым подтверждается последовательный фалли- i билизм, на котором базируется методологическое учение Поппера.

• Что касается вопроса о погрешимости эмпирического базиса науки, то [здесь фактически не существует никаких разногласий между Поппером, с; одной стороны, и Куном, Лакатосом и Фейерабендом — с другой. Однако! куновская и фейерабендовская трактовки теоретической нагруженности | базисных высказываний ведут к релятивистскому выводу, что конкури- | рующие теории несоизмеримы. Так, Фейерабенд подчеркивал, что «пере- 14 ход от одной теории к другой, как правило (но не всегда), порождает из- | менение всех фактов, так что становится невозможно сравнивать факты одной теории с этими же фактами другой теории»¹⁵⁸. Поппер же, напро- I тив, дает критицистскую трактовку базисных высказываний, согласно ко- ! торой, если базисные высказывания проблематичны, то их самих можно подвергать дальнейшей проверке.

Основополагающую роль в дискуссиях попперианцев играет проблема вспомогательных гипотез и теоретических модификаций. Так, примерами из истории науки Кун подтверждает, что фальсифицируемые теории не всегда целиком отвергаются, а так или иначе незначительно модифицируются. По мнению Куна, согласно фальсификационистской методологии Поппера фальсифицируемые теории должны отвергаться всегда целиком, потому фальсификации с необходимостью всегда ведут к научным революциям. Это дает ему основание считать фальсификационистскую методологию Поппера несостоятельной с точки зрения истории науки. Поэтому, по его мнению, фальсификационизм Поппера не есть применимая на практике методология, а скорее представляет собой идеологию, в которую хотя и веруют ученые, однако, по существу она остается нереализуемой. Эту же позицию Куна отстаивает и Фейерабенд. _v

Лакатос же, находясь под впечатлением историко-научной критики Куна и Фейерабенда, вовсе выбрасывает фальсификационизм за борт и пытается разработать методологию, в которой фальсификация не играет больше никакой роли: теория или исследовательская программа должна исключаться сразу же, если имеется лучшая альтернатива. Этой своей методологией научно-исследовательских программ Лакатос намеревался избежать релятивистских выводов, к которым пришли Кун и Фейерабенд, и спасти разум и науку от засилья истории науки, однако в конце концов эти его усилия заканчиваются тем, что он лишь пытается осуществить рациональную реконструкцию истории науки.

В целом можно сказать, что с позиций англо-американской исторической школы критицистская методология К. Поппера оказывается не более как пропагандой, ничего общего не имеющей с реальной наукой. Фейер- абенд прямо заявлял, что «критический рационализм, представляющий собой наиболее либеральную позитивистскую методологию…, является простой совокупностью лозунгов…, предназначенных для запугивания боязливых оппонентов»[1260], просто модной школьной философией, которая «…разрабатывается и распространяется академическими крысами»[1261].

Завершая рассмотрение философии англо-американской исторической школы, было бы уместно сейчас разобраться с такими понятиями, как «критический рационализм» и «попперианство», которые в литературе часто неадекватно используются. По сложившейся в отечественной философской и методологической литературе традиции термином «критический рационализм» обозначается философия Карла Поппера, а философию, которая разрабатывалась его учениками и последователями, именуют, как правило, «попперианством». Мне представляется, что вкладываемый в эти понятия смысл не совсем соответствует духу философии Поппера.

Безусловно, философия К. Поппера является историческим источником критического рационализма, в оформлении которого вольно или невольно принимали участие, начиная с 1934 года[1262], многие философы, как позитивно, так и критически настроенные к нему. Термин «критический рационализм», как мне видится, служит для обозначения не определенного философского учения или школы, а скорее формы рационализма, которая приходит на смену классическому рационализму. Как и последний, он лишь означает специфическую установку на понимание бытия и возможности его познания, на методологическую парадигму фаллибилизма, которая сменила господствовавшую до того в течение нескольких столетий парадигму фундаментализма классического рационализма. Данная установка критического рационализма в конечном итоге возводится в универсальную установку, определяющую всё мировосприятие и образ жизни человека. Иными словами, критический рационализм как форма рационализма становится всеобщей парадигмой западного мышления и культуры, подобно рационализму XVII-XVIII вв., который был, перефразируя известные слова, квинтэссенцией этой эпохи.

   1 Что касается термина «попперианство», то здесь, по-видимому, можно согласиться с мнением немецкого философа У Сиверинга, предложившего рассматривать попперианство «как результат герменевтической экзегезы попперовской философии»[1263]. В этом смысле критический рационализм и попперианство дополняют друг друга: попперианство описывает генезис критического рационализма (это его контекст открытия), а критический рационализм — логику попперианства (это его контекст обоснования). О пра-

! вомерности данной трактовки можно судить хотя бы по словам видного j- критического рационалиста X. Ленка, который именует свою философскую! позицию «рациональным критицизмом», считая традиционное название «критический рационализм» ошибочным, ибо «…в историко-философском j плане выражение „рационализм⁴⁴ использовалось для обозначения фило- | софии конечного обоснования, следовавшей интеллектуальному рациона- | лизму Декарта»[1264].

Стало быть, Ленк, предлагая новое название взамен традиционного, исходил из явных опасений, чтобы как критики, так и интерпретаторы кри- | тического рационализма не смешивали его с традиционным (классиче- I* ским) рационализмом. Да и сам Поппер, говоря о неудачности введенного " им термина «критический рационализм», также опасался обвинений в дог- : матизме, который явно был присущ картезианскому рационализму. Однако,

   2 я думаю, что все эти опасения были напрасны, поскольку, как уже неодно- ; кратно отмечалось, в методологическом плане критический рационализм

как форма рационализма, представляет собой прямой антипод классическому, который следовал традиции догматического обоснования, в то время как критический рационализм возрождает древнюю форму рационализма — традицию фаллибилизма и критицизма, которая берет свое начало у досо- кратика Ксенофана Колофонского и в рамках которой вообще «снимается» пресловутая проблема обоснования.