Философия латинской патристики. Северин Боэций

После Августина на латинском Западе наступает продолжительный период духовного бесплодия. Философские исследования в это время резко сокращаются и приобретают иной характер: на место спекулятивного творчества выступает воспроизведение и подражание. Философия стала подражательной, иконографической. Еслй представители ранней патристики признавали абсолютным авторитетом Священное Писание, то теперь их эпигоны присоединили к нему авторитет самих отцов церкви. Сочинения классиков патристики были для их эпигонов почти тем, чем для классиков была Библия.

В период латинской патристики Античность с ее своеобразным мировосприятием всё больше удалялась в прошлое, становилась всё более чуждой и непонятной. Если говорить о раннем Средневековье (примерно до середины XII в.), то в сравнении с патристикой философская мысль этой эпохи характеризуется значительно меньшей творческой свободой и оригинальностью, тяготением к формальным изысканиям. Если патристика черпала свои философские идеи либо непосредственно из сочинений античных классиков, либо из их латинских переводов, то раннее Средневековье чаще пользовалось для этого языческими компиляциями, переложениями идей античных школ, данными отцами церкви. Поэтому восприятие в эту эпоху философского наследия Античности было еще более деформированным, чем восприятие философии патристики.

Из круга чтения западноевропейского читателя выпали почти все философы древности. И тем не менее в этот ранний период Средневековья духовная преемственность с Античностью не была прервана благодаря авторитету сочинений классиков патристики и ученой деятельности «последнего из римлян и первого из схоластов», «отца Средневековья и схоластики» Северина Боэция (480-524 гг.)

Для латинской схоластики Северин Боэций был тем же, чем Августин для всей западноевропейской средневековой философии. На протяжении всего Средневековья его читали, восторженно чтили и относились к нему почти так, как если бы он был одним из отцов церкви. В Средние века сочинения Боэция служили одним из основных источников философской образованности. Особенно высоко чтили Боэция гуманисты эпохи Возрождения. И хотя эта эпоха не пощадила ни одного схоластика, для Боэция она сделала исключение за-его великое дело по спасению античного наследия. Кроме того, не следует забывать, что гуманисты Возрождения воспринимали его не столько как первого схоластика, сколько как «последнего римлянина».

Основную долю литературного наследия Боэция составляли переводы на латинский язык логических трактатов Аристотеля, а также учебные руководства по «свободным наукам» («Наставление в арифметике», «Наставление в музыке») и целый ряд теологических трактатов. Главный философский труд Боэция — «Утешение Философией», бывший в течение нескольких столетий настольной книгой каждого образованного европейца, представляет собой итог его философских и логических изысканий, а также является своеобразной философской исповедью и духовным завещанием автора.

Боэций передал схоластике логические трактаты Аристотеля («Об истолковании», «Категории», «Первая аналитика» «Вторая аналитика») в латинском переводе, которые составили основу средневековой логики на этапе раннего Средневековья. А комментарии Боэция на «Введение к „Кате- гориям“ Аристотеля» Порфирия послужили для него камнем преткновения всей логики, тем самым обратив внимание на фундаментальную проблему схоластической мысли — проблему универсалий. Именно через Боэция эта проблема вошла в схоластику, в философский лексикон Средневековья. Справедливости ради, следует заметить, что сама эта проблема была поставлена задолго до Боэция, по крайней мере, еще сократиками Антисфе- ном и Аристиппом, затрагивалась Платоном и Аристотелем, но как проблема была впервые сформулирована Порфирием в его «Введении к ,,Категориям" Аристотеля». Правда, Порфирием она была сформулирована «как между прочим», «попутно», Боэций же не только дает ее формулировку²⁷ 1 в собственном смысле, но и пытается досконально разобраться в ней, выдвигая ряд возможных аргументов против крайностей той и другой позиции («крайнего реализма» и «крайнего концептуализма»). В предлагаемом - им решении он склоняется больше к варианту, соответствующему мнению Аристотеля: «Роды и виды существуют одним способом, а мыслятся — другим; они бестелесны, но будучи связаны с чувственными [вещами], существуют [в области] чувственной. Мыслятся же они помимо тел, как существующие самостоятельно, а не как имеющие свое бытие в других»[409] [410]. Иными словами, по мнению Боэция, существуют универсалии иным способом, чем мыслятся: ибо существуют они только в единичном, а мыс- , лятся только как общие.

Однако позиция Боэция была неоднозначной: в его работах можно найти и мысли, сходные с Платоном и Порфирием по проблеме универсалий. В решении этой проблемы у него было желание примирить Платона с Аристотелем. Эта неоднозначность позиции Боэция оказалась для Средних веков очень продуктивной: те из схоластов, кто хотел видеть в Боэции платоника, выводили из его концепции — реализм; те же, кто толковали его как аристотелика — концептуализм (номинализм).

Значительное внимание Боэций уделял фундаментальной сквозной проблеме Средневековья — проблеме соотношения веры и разума, философии и теологии. В его позиции по данной проблеме прослеживается тенденция разграничения сфер разума и веры, науки и религии. «Отец схоластики», как обычно традиция именует Боэция, утверждает автономность и равноправность этих сфер: законы веры не противостоят принципам философии. Это становится возможным в силу различия предметной области их приложения. Разум постигает вечность мира и человека, законы природы, вера же открывает божественное происхождение мира, историчность человека и его бессмертие души. Тем самым получаемые при этом истины никак не могут противостоять друг другу, они взаимно дополнительны. Формулируя, вслед за Аристотелем, главный вопрос философии как «что есть что»[411], Боэций полагает, что философия как «наставница всех добродетелей»[412] и наставница в теологии, есть мудрость теоретическая и мудрорть практическая. Как мудрость теоретическая она должна вырабатывать знание о Боге, о его отношении к миру и человеку, как мудрость практическая призвана научить почитанию бога, покорности провидению, привить «порядок жизни соответственно небесным установлениям»[413],

Таким образом, философия и теология у Боэция сосуществуют вместе, а потому теология имеет у него не догматический, а рациональный характер, она рационализируется. В этом плане Боэций как теолог принципиально расходится с теологом Августином: если последний строил свои философские рассуждения, обращаясь за поддержкой к авторитету Священного Писания, то первый пытается логически доказать то, что было уже установлено другими через авторитет. Его уже не интересует происхождение доказываемых им положений, главное, чтоб они были одобрены авторитетом церкви. Тем самым содержание и стиль мышления Боэция претерпевают существенные изменения, они всё более рационализируются и выхолащиваются, принимая схоластический характер. Место, которое при этом отводится философским спекуляциям, Боэций определил в следующей фразе: «Там, где это возможно, соединяй веру с разумом»[414].

Эта сопряженность веры с разумом мыслится Боэцием как подчинение разума вере, философии теологии. Философия не должна подменять теологию: истинность веры не зависит от рациональных доказательств. При этом задача философии состоит в прояснении того, что уже было установлено верой. Кроме того, философия может строить собственные рассуждения, если они не противоречат теологии и в какой-то мере подкрепляют ее положения.

Как религиозному философу Боэцию не удалось обойти и важнейшую извечную для теологии проблему теодицеи, которую он обсуждает в четвертой книге «Утешения Философией» и формулирует ее в следующих словах: «Истинная и величайшая причина моего печали заключена в том, что я не понимаю, как может вообще существовать или избегать наказания зло, если благо — повелитель всего сущего»[415]. Решая эту проблему, Боэций обращается к трем идущим от греков вариантам теодицеи: онтологическому, эстетическому, берущим свое начало от стоиков и неоплатоников, и этическому, идущему от Платона.

Суть онтологического варианта: наш мир как продукт творения Бога не может быть ничем иным как благом, поскольку «всё сущее надлежащим образом устраивает благой правитель, и всё в мире совершается в соответствии с установленным порядком»[416]. Поэтому всё, что имеет в этом мире бытие, есть благо, а зло — это неполнота, несовершенство бытия. Вот аргументация самого Боэция: «Для того, кто всемогущ, нет ничего невозможного… Тогда, значит, Бог может содеять зло? — Нет, — сказал я. — Стало быть, зло есть ничто, если его не может содеять Тот, Кто может всё»[417].

Суть эстетического: поскольку человеку не дано понять божественный промысел, установленный Богом порядок, то ему всё кажется беспорядочным и неустроенным. На самом же деле во всем сущем заключен установленный Богом порядок, направляющий его к благу. И потому нет ни- 5 чего такого, что происходило бы по причине зла. Бог удалил всякое зло из пределов сотворенного им мира. Стало быть, то, что кажется человеку добром и злом, на самом деле каждое по-своему служит благу и красоте н мирового целого. Сетуя на Бога за якобы существующее в мире зло, человек ошибочно переносит на мир в целом свое ограниченное и предвзятое восприятие, превратность происходящего существует лишь в воображении человека. Если бы человек мог увидеть замысел Провидения, то бы понял, что зла нигде нет.

Логика этического варианта такова: дурные люди от незнания блага предаются пороку, который не остается безнаказанным, так как быть по- ‘ рочным — это уже наказание. Для порочных людей само наказание есть благо. Для них сама их безнаказанность, по словам Боэция, «представляет собой зло большее, чем они заслужили»[418]. А потому оставлять порочных людей ненаказанными непозволительно и не справедливо. Именно из несправедливости и проистекает зло, она делает людей несчастными.

Грязь порока смывается наказанием. Поскольку порочность, по мнению Боэция, есть прежде всего «болезнь духа», то нравственный порок разъедает изнутри душу. Блаженство же есть состояние души. И добрые, и злые стремятся к блаженству, но достигают его только добрые, поскольку делать добро — значит приобщаться к добру (благу), а приобщение к благу и есть блаженство. Поэтому порочные люди никогда не бывают счастливы. Уже этим обеспечивается справедливость провидения, которое, по словам Боэция, «есть сам божественный разум, стоящий во главе всех вещей и располагающий все вещи»[419].