Судьба замысла.
Судьба замысла.
Результатом столкновения двух направлений философии права на ниве подготовки российской Конституции стала, так сказать, ничья, сохранившая в основном органическое противостояние сторон.
Принятая в декабре 1993 года Конституция России в целом имеет демократический характер. Пусть и с известными отступлениями от идеала, от первоначальных идеальных наметок (превалирование авторитарных тенденций в президентско-правительственном секторе власти, отсутствие первоначально намеченной строгой разъединенности президентских и правительственных функций, ограниченность контрольных полномочий парламента). Но все же Конституция закрепила важнейшие демократические ценности: свободные выборы во всех подразделениях и на всех ступенях власти, незыблемость демократического порядка, свободу слова.
Менее благополучна судьба того главного, что выражает основной замысел Конституции, во всяком случае — в том виде, в каком он был первоначально представлен в альтернативном проекте.
Правда, и здесь есть кое-какие завоевания. Повысился конституционный статус раздела о правах человека (ему, как и разделу об основных положениях, придано качество относительно неприкасаемого структурного подразделения). Вошли в конституционный текст такие ключевые формулировки, как формула о правах человека как о непосредственно действующем праве и об определяющем значении этих прав (ст. 18), положение о том, что не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права человека (ст. 55).
И все же большую часть идей этой группы можно отнести к неудавшимся, несостоявшимся.
Самая серьезная неудача — в том, что основные права и свободы человека в тексте принятой и вступившей в действие Конституции не стали ее первой, заглавной частью и тем самым не приобрели максимально высокого конституционного статуса и определяющей роли в отношении всего содержания Конституции, а значит, всей гражданственно-политической, правовой жизни страны в целом. Упомянутая же норма, фиксирующая такое значение основных прав человека, оказалась в статье не под номером 2, как это было альтернативном проекте, а под номером 18, да к тому — во второй главе, и потому утратила свое былое значение исходного нормативного положения.
Почему это произошло? Казалось бы, по чисто технико-юридическим причинам. На Конституционном совещании то в одной секции, то в другой высказывались пожелания: вот бы с самого начала сказать о "федеративном устройстве", или о "демократии", или о "государственной целостности" (чтобы — как и было в традиции советских конституций — сначала конституционно сформулировать декларативные положения). В итоге оказалось, что общих декларативных положений вырос до целой главы, и тогда нормативные положения о правах человека оказались оттесненными в следующий раздел.
Первая же глава стала в основном главой о государстве: именно ему главным образом посвящались общие положения. Не изменило ситуации и то обстоятельство, что в новой статье 2 о правах человека сказано как о "высшей ценности". Ценность-то высшая, но она теперь — не основа государства, а нечто другое, чуть ли не потустороннее (государство только "обязано" "признавать, соблюдать и защищать" права и свободы), нечто декларативное[163].
Надо добавить к этому, что, сообразно советским традициям, основные права человека оказались объединенными с правами гражданина, в том числе социально-экономическими правами (и кстати, в таком виде они действительно не могли бы быть основой гражданственно-политической, правовой жизни). Не стал основой прав и свобод высокий статус человека — его достоинство (запись о достоинстве помещена в особую статью, где одновременно говорится о недопустимости пыток).
При такой нормативной интерпретации прав и свобод когда они не выполняют своей основной миссии, вполне логичным выглядит "непопадание" в конституционный текст таких нормативных положений, как строго разрешительный порядок действий государственных органов и должностных лиц и запрет использования (если это прямо не разрешает закон) регулярных вооруженных сил для решения внутригосударственных политических конфликтов.