Социум и личность: механизмы сознания, включающие и блокирующие развитие таланта

В. М. НЕМЧИНОВ,

директор Музея исторического сознания Института востоковедения РАН, руководитель международной исследовательско-образовательной платформы «Диаверситет», старший научный сотрудник Института востоковедения РАН, кандидат экономических наук

Аннотация

В статье представлена концепция взаимосвязи формирования личности с процессом творчества. Рассматриваются факторы, необходимые для проявления таланта, и социальные препятствия, противодействующие развитию духовности, в частности, под воздействием сегодняшнего глобального общества символического производства и потребления, подменяющего естественную человеческую потребность в творчестве искусственно стимулируемым спросом на креативность. Проводится разграничение этих противоположных, по мнению автора, понятий и даётся определение механизма творческой работы.

Ключевые слова: процесс творчества, креативность, бесталанная работа, созидатель, профессионализм, духовность, диалог с «другим».

В дискуссии, посвящённой проблемам творчества, представляется необходимым ставить главные, судьбоносные, вопросы, обсуждать сущностные вещи и дихотомии, до которых обычно дело не доходит. Очевидно, что наивный гуманистический заряд старого благомысленного оптимизма, укоренённый в доксе[246] уверенных мнений, в аргументах горделивой университетской педагогики, выстраивающей правдоподобную сетку псевдоопределений де-факто, пресекает чистую самостоятельную игру, подрезает крылья части нового поколения, устремляющейся к творчеству, не позволяет увидеть, осмыслить и научиться противостоять разрушительной зависти и амбициям, реальности сил зла, разложения и социального торможения, блокирующих и выхолащивающих с помощью симулякров и «незначительных» подмен пространство творчества в цивилизованном обществе, пронизанном символическим обменом.

Принятые в нём условные формы коллективного обсуждения явно напоминают выхолощенный дискурс, а далёкий от реальности обмен мнениями только запутывает привлеченных участников. Оставаясь психологически частью нетворческой иерархизированной толпы (школьной, студенческой, академической), функционально нацеленной на формальные показатели, ты не можешь творить, оставаясь социально приемлемым её тлеющему ритму регламентированного бытования. Ты безмысленно движешься в потоке людей, машин, новостей. Бессмысленно барахтаться – надо копировать доминирующий ритм, имитировать внешнюю деятельность. Творчество – это содержательный бунт против символической обусловленности мимикрирующих клонов и круговой поруки бесталанной деятельности.

И тут на практике выясняется, что только через реальный заинтересованный и бескорыстный диалог глаза в глаза открывается возможность подойти к сути дела: провести водораздел между творчеством и подменяющей его креативностью, между реальностью и её маскировкой, между открываемым смыслом и закрывающей его видимостью. Отсюда моё стремление практически способствовать развитию творчества на микроуровне в работе открытой диалоговой платформы «Диаверситет», отсюда возникла и тема данной статьи.

Необходимость написать её вызвана моей глубокой неудовлетворённостью однобокостью и поверхностностью нынешних «научных» подходов к осмыслению противоречивых, многослойных реалий механизмов творчества, погружённых в дурную бесконечность нового варварства.

Начну с некоторых сущностных определений. Прежде всего творчество предполагает наличие желания подняться над текущей повседневностью, потребность и способность беспристрастно увидеть и осмыслить траекторию личного и общего пути. Да, это требует мужества, честности, а не её симуляции. Но без этого видения, без восполнения личных пробелов и общественных лакун нас вместо самосозидания и общего подъёма ждет жизнь в полнакала, равнодушие, бесперспективность. Признаем социологически верифицированную реальность: творчество – большая редкость. Многих вполне устраивает спокойная жизнь без мук творческого напряжения, «вот если бы не эти выскочки, которые портят всю картину». Но их становится всё меньше. В неплодоносящее дерево не кидают камней. И потому всерьёз осмысливать творчество без учёта жёсткого противодействия социума – научная маниловщина. Н. А. Роскина пишет: «Общество, призванное, казалось бы, оберегать своего поэта, всегда делает всё возможное, чтобы сократить и без того короткое расстояние между поэтом и его смертью. Оно же создаёт питательную среду для его таланта, насыщая её трагизмом неслыханной силы. Как писал ещё В. Кюхельбекер: “Горька судьба поэтов всех племён; / Тяжеле всех судьба казнит Россию…”» [8, с. 86–87].

Процесс творчества возможен только тогда, когда он тебе интересен, когда ты свободен в выборе способа действия, идёшь непроторённым путём и когда через него, через поиск непроявленно-го и преодоление неправильности ты наконец открываешь то, в чём выражается твоя сущность. Неповторимый узор личности, индивидуальные качества, черты характера, воспитание, определённое образование, культура, общественная позиция и биография, – все социальные связи, наконец, работа и профессионализм образуют прочную индивидуальную основу, каркас для творчества. Но творчество всё же выходит за эти привычные границы, потому что профессионал останавливается на правильном, рациональном способе деятельности. Он грамотный производитель работ и разработчик правил. Он надёжен и в назначенный срок поставляет заказанный результат. Но для творчества нужна еще подъёмная сила, преодоление. Как писал

О. Э. Мандельшам, «поэт не есть человек без профессии, ни на что другое не годный, а человек, преодолевший свою профессию» [5, с. 169]. Профессионал-ремесленник отлично выполняет свою внутреннюю задачу, оставаясь в границах наличного мастерства, у него нет стремления избежать назойливых повторений, он живёт внутри канона и не ищет иного смысла. Художник-созидатель этим не удовлетворяется. Он мучительно ищет ещё неоткрытое, вынашивает замысел, постоянно пробует варианты и в творчестве вырывается за уже освоенные рамки, привносит иную, самостоятельно открытую, гармонию сочетаний, прочувствованную красоту точности, идеальное попадание в планетарный резонанс. Если это случается, человеческое существо перестаёт быть просто отдельным индивидом, замкнутой на себя частичкой толпы. В нём загорается личность: одновременно сопрягается радостное узнавание, чистое чувство, творческое действие, так в нём открывается троичность – сознание-сострадание-созидание. Таков настоящий профиль-портрет созидателя.

Подлинное творчество каждый раз заново несёт в себе встречу с неизвестным, и потому это сфера, требующая смелых самостоятельных неординарных поступков, глубокого осмысления (зачастую озарения), риска ответственных решений. И дело здесь вовсе не в пресловутой обязательности новизны результатов, а в естественном для тебя отказе от добровольного шаблонного рабства, в незашоренной восприимчивости, в стремлении к достижимости гармонии, прорыве во вселенские универсалии, в сопричастности красоте, в способности ощутить внутреннюю скрытую форму мира, определяющую целостность искомого в творчестве содержания. Только в деятельном участии в жизни, в спонтанности игры, преодолевающей одномерность, в самоиронии и в способности к отстранению открываются сокрытые в повседневности смыслы. Творчество становится эманацией незакрепощённой личности, и через актуализацию себя в творческом результате оно проявляется в воплощении возможностей, способствующих расширению пространства индивидуальной и всеобщей духовной жизни, исполнительского культурного, художественного и научного потенциала.

Творчество – это естественная норма, свободная игра человеческих сил и способностей, но для обществ или кластеров социума, не построенных по принципам меритократии, творчество фактически является исключением из общепринятых правил и реализуется вопреки, а не благодаря внешним обстоятельствам. Оно экранируется, форматируется, переформатируется (или удушается) в ролевом расслоении на первого, второго, третьего… и последнего человека.

В промышленную эпоху при экстенсивной модели экономического развития творчество противоречит и олигархическому, и номенклатурному принципам распределения. Оно явно не нужно в массовом производстве, там, где требуется автоматизм, где найму подлежат рабочие руки, а не голова. Творчество, безусловно, противопоказано на конвейере, в строевом порядке, в бюрократическом регламенте – везде, где цивилизации требуется чётко заданный ритм, правильный ритуал, полное единообразие, жёсткая упорядоченность, стабильность и укоренение внешних социальных критериев оценки общественного труда.

В новую постиндустриальную информационно-технологическую, эпоху, когда стандартизация, автоматизация и направляемая глобализация постоянно раздвигают границы общества всеобщего потребления, на первый план выходит всё вовлекающий в себя символический обмен. Теперь жёсткое противодействие творчеству перестаёт быть формационным императивом, хотя из ряда вон выходящая, индивидуальная, штучная необъезженность творчества, разумеется, остается нежелательной.

А вот производственный запрос на массовый и эксклюзивный потребительский суррогат новизны, престижности, на постоянную управленческую реорганизацию, на предоставление каждодневного мощного новостного потока, на эстетический менеджмент, на кричащую рекламу острой модности, на изощрённую смену дизайна, на броскую зрелищность, на искусственное взнуздывание жажды потребительства возрастает тысячекратно. Ж. Бодрийяр говорил: «если попытаться дать определение существующему положению вещей, то я бы назвал его состоянием после оргии. Оргия – это любой взрывной элемент современности, момент освобождения во всех областях, в какой бы то ни было сфере. Политическое освобождение, сексуальное освобождение, освобождение производительных сил, освобождение разрушительных сил, освобождение женщины, ребёнка, бессознательных импульсов, освобождение искусства. Вознесение всех моделей репрезентаций и всех моделей антирепрезентаций» [2, с. 11]. Массовое индивидуальное самостояние обладателя новой медийной коммуникации, разрекламированного товара, цепкого слогана, хлёсткого мема, навороченного гаджета (с рефлексией на внешнее зеркало ультрасовременности), «модного лука с престижным лейблом» и тюнингованного «дружка» прекрасно заменяет самосозидание личности. Главным критерием позитивной оценки, санкционируемой социальными инстанциями, этого образа жизни становится крутизна. «Это круто!» не требует никаких дальнейших объяснений. «Под действием симуляции, – пишет И. П. Ильин, – происходит “замена реального знаками реального”, в результате симулякр оказывается принципиально несоотносимым с чем-либо, кроме других симулякров» [4, с. 257].

И здесь на общественную авансцену мировой цивилизации гордо и уверенно выступает настоящий фантазм, подменяющий сегодня творчество, паразитирующий на распадении принципов истины и реальности, бесталанная креативность. Разумеется, креативность не ищет простоты, к которой стремится одухотворённое творчество, всякое подлинное искусство – это стремление к Абсолюту. Протоиерей Александр Шмеман говорил: «христианство требует, абсолютно требует простоты, требует “светлого ока”, “зрячей любви”. Оно извращается всюду, где есть надрыв, где “естество на вопль понуждается”. А всё это, увы, в невозможной мере присуще нашей эпохе, пронизывает собой нашу цивилизацию. Человек потерял способность любованья, и всё для него стало “проблемой”. Надо уйти, выйти от и из “проблем”, и это значит – очистить зрение, очистить душу от всего этого нездорового возбуждения» [11, с. 403].

Как уйти из этого лексического и бытийного состояния: живое творчество – бесталанная креативность? Я думаю, что результатом творчества всегда является памятное ноосферное событие, тогда как креативность обычно завершается крикливо обращающей на себя внимание ситуацией. Истинное творчество поглощает тебя так, что забываешь о времени, теряешь себя, бескорыстно открывая нехоженое другими, воплощая задуманное, попадаешь в состояние созидания, равноготовности к победе и поражению, когда «эго» исчезает и возникает внутреннее свечение, озарённость, а ведущая тебя энергия сопричастности не различает внешних критериев. Они ей не нужны. Вот здесь, в этом внутреннем неразличении своих побед и поражений, когда мастерство, искусство, наука, служение сами по себе являются императивом, целью личного поиска, мне кажется, и проходит тот существенный водораздел, который отличает подлинное творчество от его другой, неозаренной, ипостаси – креативности. Популярный иностранный термин-калька не стал синонимом таланта в русском языке; он в данном случае указывает на существенное различие понятий «творчество» и «креативность».

Когда творчество представляет собой не служение, а лишь транспортное средство для карьерного продвижения, инструмент борьбы за личный успех, оно утрачивает важную духовную составляющую и ограничивается тем, что можно называть креативностью. Если пошаговый внешний критерий вытесняет внутренний, личностное пространство в творчестве резко сужается и созидатель (человек свободных профессий, учёный, художник) становится слугой и заложником успеха. При таком раскладе креативность является понятным и доступным средством удовлетворения социальных потребностей, господствующих в символическом обмене, и социальным лифтом в практической жизни.

Отличать истинное от симулируемого помогает эстетическая концепция. По мысли А. М. Пятигорского, согласно этой концепции, «истинное в искусстве – это тот уже ни к чему несводимый “остаток”, тот феноменальный конечный “удар”, к которому сводится всё. Один штрих, одна строчка, одно движение – если их нет, то нет ничего. Тогда труд, талант, порыв, всё – ничто. И сам художник, бессильный в своей привязанности ко времени, тоже ничто. Истинное искусство – рыцарское занятие и подчиняется не “требованиям действительности”, а обетам, принятым художником-рыцарем. Эти вечные обеты отторгают его от времени и возвращают к вечной, вне– и предвременной невинности и красоте. Художник сражается со временем, и то, что он есть, это то, что осталось от его частых поражений и редких побед» [7, с. 134]. К. Истомин, показав своей ученице и модели Л. Орловской последний удар кисти, «касание мэтра», одним небольшим мазком краски завершил стоявшую три месяца картину «Вузовки», сделав её законченным шедевром. В. Серов умел, чуть тронув неудачную работу ученика, разом сделать её живой, и это «чуть» воспринималось всеми как чудо. И. Бродский подолгу всматривался в натуру и как бы мимолётным движением маленькой кисти поправлял её на холсте. Поправляя студенческие этюды он «двумя-тремя мазками умел вдохнуть жизнь в скучную по цвету работу» [6, с. 137]. То, что кажется лёгким движением, разумеется, не с неба падает, хотя и кажется со стороны спонтанным. За таким движением стоят многие годы целеустремлённого труда и неустанных самостоятельных тренировок, поиска совершенства, обретения мудрости. В этих примерах творческого вброса, передаваемого ученикам учителем-творцом, присутствует и живительная связь поколений, и уникальное сверхмастерство таланта художника, разом видящего недостигнутую цель и то, что должно ещё только получиться, там, где для других всё уже кажется вполне завершённым.

Попробую дать определение механизма творческой работы, неразрывно связанной с тремя карсавинскими ипостасями личности:

1. Побуждение к творческому импульсу возникает в сохраняющейся свободе детской изначальной идентичности, открытой игровому восприятию мира, в дерзком любопытстве и остром желании реализовать себя в деятельности.

2. Включение квантов психологической модальности деятельности – потребность, способность, направленность одновременно актуализируют в структуре личности волновой подъём второй идентичности. Появление творческой цели сужает диапазон работы души до одноканальности, позволяющей сосредоточиться и кумулятивно направить весь наработанный опыт души, ума и руки на получение максимально достижимого результата.

3. Достигнутый творческий талантливый результат соизмеряется нашей третьей универсальной ноосферной идентичностью с универсальными гармониями, созвучиями, резонансами. И, попав в них, творец вживается в растущее детище своих рук. Здесь творческая работа – это зеркало, направленное внутрь самого созидателя. Но вот окончено дело, оно перестало всего тебя занимать, и созидатель уже смотрит на плод своего труда отстраненно. После этого произведение само становится зеркалом, обращённым уже вовне: к зрителю, читателю, слушателю, критику. Работа выполнена: теперь она принадлежит человечеству.

Как признавался И. Гёте, «так как я всегда стремлюсь вперед, то я забываю, что я написал, и со мною очень скоро случается, что я собственные произведения рассматриваю как нечто совершенно чужое» [9, с. 7]. И ещё его подытоживающая мысль, написанная за пять дней до кончины в письме к В. фон Гумбольдту: «Высший гений – это тот, кто всё впитывает в себя, всё способен усвоить, не нанося при этом никакого ущерба своему действительному, основному, назначению, тому, что называют характером, вернее, только таким путём могущий возвысить его и максимально развить своё дарование» [9, с. 65]. Это действительно так. Гений универсально работает, легко проникает в массив знаний, соприкасается со всем колоссальным пространством накопленной второй внешней природой человечества информацией, но он уже ею никак не обусловлен. Всё ранее наработанное его уже не сдерживает. Что делает гений, работая, в отличие от таланта, не с внешним дискомфортом, а с материалом своего «характера», своей раскрытой души? «Оказавшись на границе непознанного, он смело шагает в пустоту – и там, где ступает его нога, появляется новая для человечества твердь. Его территория – весь мир, и он ощущает себя гражданином мира, сыном человечества» [1, с. 220].

А теперь посмотрим на то, что происходит, казалось бы, совсем рядом, но по сути на совершенно другом берегу. В креативности в меру её бесталанности всё обстоит совершенно иначе. И. Акимов и В. Клименко пишут: «При бесталанном действии именно одноканальность позволяет выстроить логику последовательных шагов. При талантливом – одноканальность позволяет материализовать жизнь души в живом процессе. При бесталанном действии вы в любой момент осознаёте каждый свой шаг, потому что этого требует логика, без этого вы не вытяните из памяти именно тот элемент, который вам в данный момент необходим… При талантливом действии этот принцип губителен. Как только вы создали живой процесс, как только он зажил своей собственной жизнью – ваша роль сводится к тому, чтобы не мешать. Ориентироваться на цель – и не мешать! И если вас потащит неожиданной дорогой, значит, это для вас наилучший путь» [1, с. 48].

«Одноканальность, – продолжают исследователи, – замечательна тем, что обеспечивается минимальными затратами энергопотенциала, да и то один раз – на формирование цели. Если канал “я-цель” образовался, все процессы в нём текут без помех, без трения; по сути это канал сверхпроводимости для чувства и мысли… Одноканальность объясняет, почему мы не осознаём свой путь к цели, почему упускаем момент рождения талантливого действия. Чем отличается талантливое действие от бесталанного (креативного, в контексте нашего размышления. – В. /-/.)? Талантливое действие производит душа; оно неосознаваемо; оно совершается свободно и даёт новый неожиданный результат. Бесталанное действие производит разум; его главные инструменты – память и навыки; разум пользуется знаниями, добытыми до него, знаниями, превратившимися в шаблоны, а ведь шаблон мёртв, из него не добудешь нового, так же как из знания с помощью разума ничего нового не добудешь… Все элементы бесталанного действия всегда можно восстановить… Пусть вы восстановите порядок ходов не совсем так, как было на самом деле, это не имеет значения. Важно, что 1) все элементы будут ясны, 2) все подогнаны один к одному плотно, 3) все будут ступеньками к предопределённому результату.

Талантливое действие реставрировать невозможно потому, что – хотя оно тоже состоит из элементов – элементы в нём не нанизаны на шампур логики, как в бесталанном действии, а в какой-то момент – именно в тот момент, когда родилось талантливое действие, – (все они) сливаются в целостный нераздельный процесс.

Талантливое действие – это всегда результат жизни души. Когда ответ уже получен, задача решена, мы можем протянуть от условия к ответу логическую нить и заполнить всё пространство нужными элементами. Объяснит ли это, как родилось талантливое действие? Нет. Потому что талантливое действие повторить невозможно. Если вы его всё же повторите, это будет бесталанная работа по талантливо исполненному стандарту. Если же вы в своей попытке повторить будете действовать талантливо, у вас получится ещё одно талантливое действие, очевидно иное, чем образец… Представьте, что вы решили проанализировать жизнь процесса. Это возможно лишь двумя способами: либо остановить его (как при бесталанном действии), либо взглянуть на него со стороны… А второе – взглянуть на процесс со стороны – сделать просто невозможно. Ведь мы одноканальны. Взгляд со стороны создаёт новый канал, значит, прежний перестаёт функционировать, процесс умирает, и наблюдать нечего. Вот почему ни один талантливый человек не может объяснить, “как у него это получилось”. Если он дилетант, талантливое действие наполнит его положительными эмоциями и ему даже в голову не придёт разбираться в себе. Если же он профессионал, он осознанно будет отворачиваться от анализа, осознанно отключать разум, погружаясь в себя, давая свободу душе.

Творческое действие – это нормальное состояние работающей души. В ней всё происходит по законам природы. И если знать эти законы – можно воздействовать на душу так, чтобы у неё оставалась лишь одна степень свободы – творческое действие. Ну а если этих законов не знаешь, то неудивительно, что любой творческий порыв воспринимается как чудо, авторство которого, естественно, так легко и лестно приписать Богу» [1, с. 49].

Как известно, наука призвана открывать законы. Поэтому сегодня, когда произошла подмена богословия «богословской наукой», особенно показателен древний миф об Орфее, где без богов не обошлось. Те же авторы дают своё толкование мифа: «не в силах жить без трагически погибшей юной жены Эвридики (без творческого процесса), великий певец и музыкант Орфей спускается в царство мёртвых (память), находит там тень Эвридики (его нерешённая проблема сформировалась) и, следуя за Гермесом (Орфей не знал пути в сегодняшний день, поэтому вместо творческого процесса на первых порах был вынужден довольствоваться работой по навыкам) ведёт Эвридику наверх… Но когда до выхода остались считанные шаги, не выдержал, обернулся – и всё мгновенно было кончено. Эвридика осталась в царстве мёртвых навсегда (зарождавшийся творческий процесс умер). Орфей – сын бога; Аид – предостерегает его: будешь идти к свету, не оборачивайся на Эвридику; бог Гермес и вовсе его наперсник – чуть ли не за руку ведёт к цели… И всё-таки главная идея мифа: творческий процесс не от богов зависит – только от самого творящего человека. Решает задачи он сам; обнаруживает проблемы тоже сам» [1, с. 50].

Каковы же те законы, а точнее говоря, этические и эстетические ценности, которые открывают или закрывают путь к творчеству?

Человеческому существу закрывает пути к созиданию и к духовности гипертрофия двух других жизненных императивов: выживания и комфорта и их социально обусловленные проявления. «Невежество. Нечестность. Глупость. Подчинённость. Трусость. Вот пять вещей, каждая из которых способна уничтожить творчество», – пишет М. Веллер [3, с. 43]. Но открывают путь человека к себе их антиподы, которые размыкают внутреннее пространство индивида, превращая его в личность.

«Индивид, – пишет В. Франки, – ощущает истинную радость только тогда, когда эмоции выступают как ценности. Этим объясняется, почему радость никогда не может быть самоцелью: радость саму по себе невозможно преследовать как цель. Как удачно эта мысль выражена в максиме Кьеркегора: “Дверь к счастью открывается наружу”. И тот, кто, пытаясь открыть эту дверь, толкает её вперёд, только ещё плотнее закрывает её! Человек, который отчаянно рвётся к ощущению счастья, таким образом, отрезает себе к нему дорогу. В конце концов оказывается, что никакое стремление к счастью само по себе не может быть ни основным принципом, ни предельной целью человеческой жизни.

Ценность, на которую направлено действие, трансцендентна по отношению к этому самому действию. Она выходит за его рамки, подобно тому как предмет познавательного действия находится за пределами данного когнитивного акта… Другими словами: то, что мы видим, ограничено нашим собственным индивидуальным углом зрения. Возможно, мы недооцениваем всеобщность закономерности, согласно которой человеческая ответственность проявляется только в конкретной жизненной задаче. Объективные ценности становятся конкретными обязанностями, “отливаются” в форму ежедневных требований и индивидуальных жизненных задач, могут быть достигнуты, очевидно, только через их решение» [10, с. 170–171].

За десятилетия работы в востоковедении раскрылась мне с позиций герменевтики вся глубина разброса творческой деятельности, преимущественно воплощаемой на разных цивилизационных территориях рационального Запада и созерцательного Востока. Даже погружённые в одинаковый глобализированный мир современного потребительства и символического производства, мы будем по-разному подходить к реализации свой сущности, к пониманию нашего предназначения, к воплощению своей души, всего того, что в зеркале внутреннего диалога и в зеркале диалога с другими образует нашу личность. В продуктивных творческих действиях формируются наши главные человеческие векторы. Их в нашем жизненном пространстве три: созидательные ценности, ценности переживания и ценности отношений (венец гуманистической иерархии).

Эти последние становятся материалом, территорией работы мудреца. В отличие от таланта и гения, созидательно творящих на просторах внешнего материального мира, знаковых полей и информационных систем, мудрец по преимуществу действует на территории духовного пространства человечества. Он, учитель сознания и врачеватель души, работает с дисгармониями внутреннего мира человека, восстанавливая его нарушенную целостность своим безошибочно точно и вовремя сказанным словом.

Итак, творческий путь к себе начинается со свободного броска вовне, в осваиваемый внешний мир, с которым мы учимся вступать в отношения, призванные талантливо гармонизировать диалог с этим большим природным миром. Переживая перипетии становления личности, человек движется по ступеням понимания и со временем подходит к осознанию важности своей связи с другими людьми. Только теперь он сознательно превращается в учителя, наставника и ученика. Тогда он в диалоге с миром и с собой черпает материал и энергию для решения творческих проблем из своей души и в гармоническом сопряжении с миром природы и человеческой культуры реализует своё предназначение. Для выполнения своего предназначения важны храбрость, внутренняя честность, осознанность, независимость, достоинство. «Ибо действительно значимым является отношение человека к судьбе, выпавшей на его долю» [10, с. 174]. В этом и материализуется триединство того, что человек хочет, может и чем он является сам.