Креативность, техника и творчество

В одной из предыдущих работ [7, с. 331–344] я уже отмечал, что современная эпоха характеризуется усилением (увеличением) роли техники и ослаблением роли науки. В чём это проявляется наиболее отчетливо? В специфике отношения человека к реальности, которое в эпоху господства науки проявлялось в преобладании роли открытия законов, зависимостей, явлений и фактов природы, а в эпоху господства техники- в преобладании конструирования человеком «новой природы», конечно же в соответствии с законами, открытыми наукой.

Какое отношение эта специфика технического отношения человека к реальности имеет к обсуждаемой теме? Должен признаться прямое. Дело в том, что в условиях господства техники и само творчество становится техничным. Это означает, что в эпоху господства науки, которая опиралась на открытие законов и явлений, и творчество понималось как открытие человеку некоторого ноу-хау, умения, хитрости, наконец, machenschaft, данных либо свыше, либо самой природой. Подтверждением этому может служить объяснение природы техники как органопроекции, которое мы встречаем у Эрнста Каппа [8] во второй половине XIX в. Природа, с его точки зрения, подсказывает человеку технические решения. Человек в своих механизмах копирует природу, подражает ей. Таким образом, природа выступает источником открытия техники и её мира. Хотя признаемся, что в «органопроекции» Павла Флоренского [9, с. 421] мы уже видим поворот от Каппа в сторону современной креативности – иудео-христианская прививка тут явно сказывается, – ведь, согласно Флоренскому, техника есть «телостроительство души»: человеческая душа овеществляет свои технические «идеи-функции». Однако отметим, что сам термин «органопроекция» Павел Флоренский по-прежнему использует.

В наше время – эпоху начала господства техники – творчество становится чем-то таким, что оказывается предметом технического конструирования. Творчеству, как чему-то такому, что не дано, не открыто человеку извне, а уже присутствует в нём и виде «задатка креативности» – ведь «креативный человек» сотворён Богом, который сам творил мир из «ничего», – оказывается, можно «научить». Специалисты «по творчеству» ломают голову над тем, чтобы выработать технологию творчества. В самом деле, творчество становится, как и всё в нашем техническом мире, технологичным. И не в том только смысле, что доказывать теоремы в математике помогают современные программы и компьютеры, на базе которых они используются; аранжировать музыкальные произведения помогают также компьютерные программы и т. д. и т. п. Дело ещё и в том, что современные «специалисты по творчеству» – конечно, самые амбициозные из них – пытаются угадать алгоритм творчества. Ведь угадав его, они смогут стать вровень со своим Богом, который сотворил мир из «ничего». Хотя мне думается, что и здесь их подстерегают серьёзные трудности, ибо творение не может превосходить Творца [10]. Но это уже другая тема.

Итак, как мы только что увидели, в эпоху господства технического отношения человека к миру ценности меняются радикально. Творчество становится только (и только) изделием самого человека. В основании такого отношения к творчеству, на мой взгляд, лежит неприкрытая антрополатрия. Фигурально выражаясь, само творчество может «твориться» или выделываться человеком из самого себя так же как, допустим, выделывается из дерева стул, а из глины – ваза. Суть этого проекта проста: творчество из искусства превращается в ремесло (умение), которому организаторы «творческого процесса» берутся научить окружающих. Здесь уже нет никакой внешней зависимости человека – от божественного дара или замысла природы. Творчество, согласно этому подходу, имеет своим истоком человека, только его способности и только его намерения и цели. Таким образом, творчество превращается в креативность, а ещё точнее, редуцируется к креативности, целью которой является пересотворение (переконструирование) по человеческим лекалам окружающего мира и самого человека. В англоязычной литературе это получило уже устойчивое название – Redesigning of Nature.

В русском языке этот процесс можно увидеть и заметить гораздо лучше, чем в большинстве западноевропейских языков, которые получили в течение многих столетии латинизированную облицовку.

Дело в том, что русский язык обладает своеобразной совестью и стыдливостью которые не позволяют ему оглуплять понятия [193] «творчество» и «творческий». Именно поэтому русский язык привносит новый, а по сути чужой, термин «креативный», заимствованный от английского creative. Незамеченная подмена терминов может ввести, а по существу уже вводит, неподготовленное сознание в заблуждение. Дело в том, что креативность, лишь внешне напоминает творчество, по сути им совершенно не являясь.