Творчество в жизни великих наших святых

«Остановимся на наставлениях русских святых, обращенных к нам: преп. Сергия, посылающего в княжеское войско двух своих иноков, Серафима Саровского, встречавшего каждого приходившего к нему не иначе как из последней глубины сердца вырывавшимися словами “радость моя”. Вспомним наставления Оптинского старца Амвросия в ответ на вопрос, как надо нам жить: “надо жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать”. Это потому что святые отцы хорошо знали и понимали и другое, сказанное о мире тем же великим апостолом любви: “кто говорит, я люблю Бога, а брата своего ненавидит, тот лжец; ибо не любящий брата своего, которого видит, как может любить Бога, которого не видит” (1 Ин. 4,20).

Разрыв и противопоставление святости и “мира”, трагический дуализм религии и жизни, сакрального и профанного порядка вещей, их нет у отцов, у святых, они надуманы нами, они являются достоянием несовершенного, недоразвитого религиозного сознания, в особенности в форме обычных, довольно ещё распространенных у нас, плоских, большей частью и неискренних, и – во всяком случае – недодуманных до конца обличений “мирской деятельности”.

Мы празднуем память всех святых, сподобившихся многоразличных даров одного Духа. Многоразличнейшими подвигами подвизались они в удалении от мира и в самом миру, каждый по-своему снискав благодать Святого Духа, освятившую его. Светлее звёзд светят они с высоты умного духовного неба, освящая пути нашей жизни в этом мире. Каждого из нас они зовут к святости, т. е. к очищению сердца, к освящению жизни, к освобождению от подавленности грехом, к уничтожению похоти плоти и очес. К святости, которая есть раскрытие в нас образа Божия, данного в присущей каждому человеческому сердцу силе чистой, возвышенной любви, придавленной и обезображенной страстной похотливостью… Святые, сияющие дивной своей светлостью от Света присносущного, зовут и нас к просветлению, к преображению и к озарению, к осиянию жизни своего сердца тем же светом, чтобы таким образом предназначалась во времени жизнь вечная и для каждого из нас. Наши сердца жаждут жизни, достойной вечности.

Да укрепит же Господь в сердцах наших, трепетно отзывающихся на призыв к святости, нашу слабую волю. Да утвердит в безмерности Своей к нам любви наш порыв идти по пути исполнения Его заповедей и, главное, заповеди любви, идти по предлежащему перед каждым верующим пути подвига и труда в напряжении всей своей творческой энергии, всех своих творческих сил на любом поприще – и чисто духовного, но также и мирского делания.

Разве можно себе представить преподобного Сергия без топора, которым он обрубает кору деревьев, делая срубы для своих братьев, служа им?.. Служит в Любви. Всякий труд, конечно, благороден, всякий труд чтим и верующими, и неверующими людьми. Труд создаёт материальное благосостояние человека, конечно. Но разве только материальное? Вот на этот вопрос и отвечает преподобный Сергий. Есть труд в Любви к человеку, и он гораздо большее, чем просто созидающий. Такой труд есть раскрытие в себе образа Божьего, творческой активности, творческой силы в Любви к человеку. И когда раскрывается эта творческая сила в нас, то раскрывается образ Бога – Творца. Поэтому такой труд в любви к человеку, труд, каким подвизался преподобный Сергий, открывает перед людьми путь в Царство Божие. Он спасает человека в вечности, а не только создаёт материальное благополучие здесь. Вот христианское отношение к труду. Выше завещанного нам преподобным Сергием отношения к труду в мире нет! Вот какие духовные ценности стояли перед духовным взором преподобного Сергия, и вот чему он нас учил своею жизнью, житием своим, а не словами»[356].

«Преподобный Сергий был необычайно кротким человеком. Кротость его была той самой, о которой говорит Евангелие. Это именно кротость любви. Он был и глубоко смиренным… Смирение открывает в человеке любовь к Богу и к людям. Он был скромнейшим человеком. Вы все знаете, какие он носил ряски, подрясники. Приходит, рассказывает его житие, мужичок в монастырь и видит: на грядке копается какой-то монах в холщёвом порванном подряснике. Мужичок спрашивает: “А где тут игумен?” А это и был сам игумен, преподобный Сергий! И только когда великий князь приехал и поклонился монаху в ноги, только тогда мужичок уверился, что это игумен. Он и служил службу в холщёвых облачениях. Всё самое скромное. А как он относился к миру? Куда он ушёл от мира и почему, и ушёл ли он от мира?.. Вот главное, что надо помнить нам всем из того, что нам донесло Предание Церковное о жизни Преподобного, духовными чадами которого мы с вами являемся. Он видел дивную, невыразимую красоту Божественной Любви, Любви к человеку, в котором может открыться образ Божий, когда он живёт, трудится, в любви к людям. Потому что в этом труде раскрывается та творческая активность, в которой – образ и подобие Божие в человеке, образ Творца»[357].

«Возможно ли облагодатствование человека? Облагодатствование человека оказывается возможным, и совершается оно впервые в судьбах людей и мира в лице Пречистой Девы Марии в час Благовещения, которое мы сегодня празднуем как “еже от века таинства явление”. И оно-то и является главизной нашего спасения, которого могло и не быть, если бы Пречистая Дева свободно не приняла благую весть.

Не могла не знать Облагодатствованная, ставшая сосудом Духа Святого, какие муки ждут Её в Богоматеринстве, хотя бы от предстоящего Ей сораспятия и страшного соумирания с Божественным Сыном. Если бы хоть тень какого-нибудь из искушений чувства и мысли промелькнула в сердце, прошла бы в уме Пречистой Девы, Благовещение не совершилось бы. Но оно совершилось потому, что ничто не замутило пресветлой глубины свободы Её, в которой родилась и жила беспредельная любовь к Богу. “Се раба Господня, да будет мне по слову Твоему”, – в этих словах выразилась бездонная глубина Её смирения, в котором возникает и живёт любовь к Богу.

Оно – смирение это – открыло сердце Богоотроковицы к принятию Духа. Смирением Её мир удостоился Богоприятия в Благовещении. И Церковь говорит, что сегодня о Ней, оставшей Богоматерью, радуется вся тварь Господня, ангельский собор и человеческий род. И с такой любовью и понятной простотой как бы говорит, что как Её душа, так и всякая душа человека может открыться к приятию Духа силой того же свободного смирения, рождающего любовь к Богу, в которой берёт начало направленность к истинному добру и к истинной красоте, истинно творческая стихия человеческого духа»[358].