Нравственные основы творчества с христианской точки зрения

Стефан ДОМУСЧИ,

священник, заведующий кафедрой православного вероучения Православного института св. Иоанна Богослова, преподаватель Московской духовной академии и семинарии, доцент, кандидат философских наук, кандидат богословия

Аннотация

Статья посвящена богословскому осмыслению творческих способностей человека и их роли в нравственной жизни человека. Способность творить осмыслялась в святоотеческом богословии как один из аспектов богообразности человека, реализуемый в сотворчестве. Грех, вошедший в мир, не уничтожает самой способности творить, но позволяет человеку избирать ложные основания и цели для научного, и художественного, и любого другого творчества, которые могут быть оценены с нравственной точки зрения. Самым важным и обязательным видом творческой деятельности для человека признается духовная работа над собой.

Ключевые слова: творчество, искусство, образ Божий, антропология, этика, нравственность.

Несмотря на то что плоды творческой деятельности человека наполняют всю его жизнь, разговор о самом творчестве не так прост, как может показаться. Естественно, что в святоотеческую эпоху теоретических работ о феномене творчества не появлялось и оно понималось как любая форма созидательной или даже обрабатывающей деятельности: от строительства городов и выращивания растений до изобретения ремесел, наук и искусств. В то же время отсутствие систематического описания какого бы то ни было феномена в святоотеческом богословии не говорит о невозможности такого описания.

Не претендуя на полноту изложения христианского учения, представляется, что можно говорить о творчестве как о способности человека, данной ему Богом при творении, которая заключается в разумном (сознательном), свободном и волевом созидании новых явлений материального и идеального мира. Причём все эти аспекты оказываются очень важны, так как отсутствие любого из них делает творчество ущербным, если вообще позволяет ему именоваться таковым.

Прежде чем подробно рассмотреть данное определение, стоит подчеркнуть, что творчество в своей глубине апофатично, то есть таинственно и до конца непознаваемо. Его таинственность признается как богословами, так и философами. Однако если для нерелигиозного мыслителя таинственность в первую очередь связана с природой гениального[312] или соотношением научного творчества и художественного[313], то для христианина она обосновывается не антропологически, но теологически. Творчество для богослова непостижимо, не в силу того что непознаваем человек, но в силу того что непознаваем Бог, по образу Которого человек создан.

Кроме того, обращаясь к нравственным основам творчества важно понимать, что в этом контексте исследоваться может только творчество человеческое. Это так, в силу того что нравственность исключительно человеческая реальность. Животное находится вне нравственного мира, совершая действия, которые похожи на нравственные, оно не выбирает между должным и недолжным. Бог же с христианской точки зрения сверхнравственнен, о Нём можно сказать, что Он определяет нравственность, но нравственностью не определяется.

Итак, говоря о творчестве, христианство учит, что, во-первых, истинным Творцом является Бог, и, во-вторых, что сотворённость – одна из фундаментальных черт всего, что «не есть Бог»[314]. Это утверждение имеет основания в языке Ветхого Завета, знающем несколько глаголов[315], связанных с творчеством. Основные из них: ???? – bara – творить, ??? – asa– делать, ??? – yatsar– производить. Однако особенно интересным оказывается именно глагол ???? – bara, исключительной характеристикой которого является употребление только в отношении Бога. По выражению прот. Л. Гриллихеса, «всякий раз, когда сказуемое выражено глаголом bara, в качестве подлежащего будет выступать либо слово Бог, либо Господь»[316]. Родственные слова[317], связанные, с одной стороны, с вычленением и отделением, а с другой – с тучностью и жирностью, косвенно указывают на важные характеристики всего тварного: оно принципиально отделено от Бога и сотворено полноценным, богатым, добротным.

Однако, по общему мнению исследователей, глагол ???? – bara отличается не только тем, что подлежащим при нём всегда выступает Бог, он также обозначает творение чего-то принципиально нового. В рассказе о творении мира он употребляется тогда, когда речь идёт о создании материи, животных и человека. Причём в повествовании о творении человека он используется трижды, в чём многие видят подтверждение особой значимости человека, который, в отличие от всего мира, является носителем образа Божьего[318].

Само понятие образа Божиего, как уже отмечалось, не может быть аналитически исследовано и описано во всей полноте. В связи с этим, резюмируя многовековую традицию размышлений, прот. Сергий Булгаков писал, что «образ не ограничивается какой-либо одной стороной его или свойством, но проникает во всю его[человека] жизнь»[319].

И всё же, несмотря на апофатизм и несводимость образа к какому-то одному свойству, и святые отцы древности, и современные богословы, рассуждая о нём, указывали на различные свойства Божии, отблески которых проявляются в природе человека. Среди них упоминаются духовность, разумность, свобода[320], способность к творчеству и др. Так, говоря о человеке как творце, прп. Анастасий Синаит пишет, что человек «созидает… дома, города, [выращивает] растения, [изобретает] ремесла, творит слова и науки – [и всё это он делает,] будучи по образу Божию»[321].В свою очередь этого означает, что как и всё, что даровал Бог, эта способность к творчеству качественно добра и дана человеку для реализации той цели, которую предусмотрел для него Бог.

Кроме того, говоря о способности творить, представляется важным хотя бы конспективно упомянуть те аспекты Образа Божьего в человеке, на которых эта способность зиждется: разумность[322], свободность и вольность.

Человек сотворён существом разумным (слав. словесным, греч. ???????), способным осмыслять себя и свою деятельность. В то же время, будучи сложным духовно-материальным существом, он способен к действиям рефлекторным, и инстинктивным, и бессознательным, роднящим человека с животным миром [323].

Говоря о свободе, прп. Иоанн Дамаскин называет её украшением[324] человека, потому что благодаря ей он направляет свои способности самостоятельно, по-своему и к собственной цели. Об этом же пишет прп. Антоний Великий: «Бог создал душу свободною и самовластною, и она вольна поступать, как хочет – хорошо или худо»[325]. В то же время уже для древних было очевидно, что свобода и воля не одно и то же. Дело в том, что в самом общем смысле свобода действия означает, что его совершение не обусловлено внешними для человека причинами. В таком случае действие, которое формально является свободным, может не быть вольным в том смысле, что оно может совершаться без волевого целеполагания. Напротив, человек может проявлять волю к поступку, совершая его вынужденно, т. е. несвободно. Прп. Иоанн Дамаскин приводит в пример таких действий моряков, которые при кораблекрушении выбрасывают за борт ценные вещи, делая это по собственной воле, но несвободно, т. к. их к этому принуждают обстоятельства. Таким образом, несознательное, вынужденное или невольное действие не может считаться творческим, даже если внешне оно выглядит таковым.

И вновь всё это оказывается очень важным, потому что позволяет напрямую соотнести творчество с нравственной сферой. Творческий акт, как и поступок, т. е. действие нравственно наполненное, обязательно связан со свободным сознательным решением и проявлением собственной воли.

Последним аспектом, которым обязательно характеризуется творчество, является новизна. Однако если для светского взгляда этот критерий оказывается одним из определяющих[326], то для христиан абсолютной новизной обладает только акт творения Богом мира, в то время как всякая новизна человеческого творчества относительна. Удивительно высоко ставит в этом смысле человеческое творчество свт. Григорий Палама. Говоря о том, что люди больше, чем ангелы, сотворены по образу Божьему, он утверждает: «В самом деле мы только одни из всех [разумных] созданий имеем, кроме ума и рассудка, ещё и чувства. То, что естественно соединено с рассудком, открывает разнообразное множество искусств, наук и знаний: земледелие, строительство домов, творчество вещей из ничего, разумеется, не из совершенного небытия, ибо это уже дело Божие, – всё это дано только людям» [327]. Иными словами, человек оказывается способен не только претворять, т. е. преображать и совершенствовать мир, но и создавать принципиально новые вещи, творить буквально из ничего, хотя бы и относительного. В этой возможности творить нечто новое открывается доверие Божье к человеку, та высота на которую он поставлен. По мысли В. Н. Лосского, люди «ответственны за мир. Мы – то “слово”, тот “логос”, в котором он [тварный мир] “высказывается”, и только от нас зависит, “злословит” он Бога или молится Ему»[328].

Несмотря на то что человек введен в тварный мир последним, он явился его главой и получил заповеди, через исполнение которых должен был реализовывать замысел Божий о себе самом. Среди заповедей, которые человек получил от Бога в саду Эдемском, была заповедь о наречении имен животным. Комментируя её, прп. Ефрем Сирин говорит: «Человек мог дать многие имена многим родам гадов, зверей, скотов и птиц… Бог даровал человеку владычество, соделал его участником в творчестве, облёк славой…»[329]. Ещё подробнее говорит об этом Василий Селевскийский: «Бог говорит Адаму: “Будь, Адам, творцом имен, коль скоро ты не можешь быть творцом самих тварей… Мы делим с тобой славу творческой премудрости. Пусть познают Меня как Зиждителя по закону естества, тебя же, как владыку по смыслу наименования. Давай имена тем, кому Я дал бытие”»[330]. Из этих слов совершенно очевидно, что заповедь наречения имён раскрывает творческие способности человека, способности создания нового в сфере идеального. Одновременно с этим из заповеди о «хранении и возделывании рая» следует, что человек должен был заботиться не только о живой, но и о неживой природе, т. е. оформлять материю. Реализация этой заповеди до грехопадения не описывается, но очевидно, что сама возможность претворения материи предполагается.

Грех Адама и Евы не уничтожает способности к творчеству ни в них самих, ни в их потомках. Однако он изменяет человека, его мысли и намерения, из-за чего и само творчество, и его плоды могут получать очень разное содержание. С этого момента человек оказывается способен исходить в творчестве из безнравственных предпосылок и направлять результаты своей деятельности ко злу. Собственно и сам грех уже был проявлением этой способности: сотворить из себя бога вопреки замыслу о тебе самом – что это, как не попытка творчества, хотя бы и ложного?

Сразу после описания грехопадения мы сталкиваемся с материальным творчеством человека: «И открылись глаза у них обоих, и узнали они, что наги, и сшили смоковные листья, и сделали себе опоясания» (Быт. 3, 7). Из этих слов следует, что добрую саму по себе способность к творчеству Адам и Ева начинают использовать для недобрых целей. Они сотворяют одежду, чтобы прикрыть наготу. Но что такое нагота в библейском смысле? По мысли Доменика Барталеми, «нагота – это прежде всего позор, и, более того, нагота (нищета, иначе говоря), это состояние незащищённости, растерянности перед лицом опасного присутствия»[331]. Таким образом, сотворение одежды оказывается усугублением того отчуждения от Бога, которое было начато ложным, греховным, творчеством. С этого сшитого из смоковных листьев опоясания началось собственно человеческое искусство, идущее в разрез с идеей творчества в послушании Богу.

Именно о таком творчестве свт. Иоанн Златоуст писал, что оно возникло «по причине нашей немощи… города, искусства, одежды и множество остальных нужд. Всё это привлекла и привнесла смерть вместе с собою»[332]. Однако, читая эти слова святителя, важно понимать, что они не отменяют творчества, но указывают на то, что многие его виды стали особенно актуальны для человека после грехопадения.

Итак, после греха творчество человека, становится нравственно противоречивым как по своим основаниям, так и по содержанию, и по плодам. Вероятно, проще всего было бы сказать, что всякий раз, когда человек реализует свои творческие способности, он выбирает между послушанием («возделывает и хранит» рай) и утверждением самости («сшивает себе смоковные листья»), В таком случае всё творчество отпавшего от Бога человечества можно было бы назвать заменой Бога и способом ухода от Него. Особенно легко сделать такой вывод, прочитав, что дальнейшее развитие творческих способностей и возникновение культуры мы встречаем у потомков Каина: Иувал «был отец всех играющих на гуслях и свирели», в то время как Тувалкаин был «ковачом всех орудий из меди и железа» (Быт. 4:21, 22).

И всё же история человеческого творчества оказывается сложнее, так как его нравственная оценка зависит от личности создающего, условий его жизни и воспитания, истинных намерений и результатов. Так, несмотря на то что это происходит после грехопадения, на то что речь идёт о потомках Каина, тот же свт. Иоанн Златоуст воспринимает это творчество как реализацию Божиего дара и вложенной в человеческую природу премудрости. Он говорит: «Смотри же, возлюбленный, как мир мало-помалу устрояется, и каждый по вложенной Богом в природу его премудрости делается ещё в начале изобретателем какого-либо искусства, и таким образом вводятся в жизнь искусственные изобретения. Так один изобрел земледелие[333], другой после него – пастушество, иной – скотоводство, иной – музыку, иной – искусство ковать медь, а… праведник [Ной] изобрел искусство возделывать виноград по внушению сокровенной в природе премудрости»[334]. Одним из самых ярких примеров творчества, которое может быть расценено как богоборческое, является Вавилонская башня. Но важно обратить внимание на то, что делает процесс стройки богоборческим? Намерение строящих, а не сам факт строительства. Само строительство есть реализация заложенной Богом способности, но она применяется в недолжных целях, что и является грехом.

Кроме того, в качестве творцов культуры в Священном Писании мы видим не только потомков Каина, изобретших ремесла и музыкальные инструменты, не только тех, кто строил Вавилонскую башню, но и тех, чьё творчество было боговдохновенным, т. е. в определённом смысле, было продолжением первоначального послушания. Так, например, при создании скинии Моисей получил повеление украсить её вышитыми полотнами, а при создании храма Соломон пригласил искусных мастеров. Автор говорит, что он «обшил [храм] деревом кипарисовым, и обложил его лучшим золотом, и выделал на нём пальмы и цепочки. И обложил дом дорогими камнями для красоты» (2 Пар. 3:6). Как видно из текстов, строительство и украшение храма предполагает творческое умение и эстетическое чувство.

Можно с уверенностью сказать, что отношение к красоте как к ценности не просто иногда встречается в Священном Писании, но является для него фундаментальным. Для современного русского читателя книги Бытия, к сожалению, неочевидно то, что было вполне очевидно для читателя Септуагинты: Сам Бог, создавая мир, видит, что он красив (?????). Эта «красота» мира, прочитываемая на страницах Писания, приводила к тому, что: «Бог представлялся первым христианским мыслителям великим художником, созидающим мир как огромное произведение искусства по заранее намеченному плану»[335].

Обращаясь к секулярному творчеству, которое никак внешне не связано с религиозной сферой и не может быть ни названо богоборчеством, ни оправдано религиозно, как иконопись или богослужебная поэзия, стоит подчеркнуть два принципиально важных момента.

Во-первых, секулярное творчество, так же как и религиозное, является проявлением данных Богом способностей.

Во-вторых, в мире, который «во зле лежит», нерелигиозное искусство может не только заменять Бога, создавая иллюзию духовной жизни, но и порождать настоящий духовный поиск, оказываясь «детоводителем ко Христу». В этом смысле всякое творчество вообще может и должно оцениваться в сотериологической перспективе.

Научное творчество в математике, равно как и в физике и биологии, вполне может быть рассмотрено как реализация Божьего призыва к «наречению имен», которое было начато в раю. В таком случае развитие науки не только важно, но в определённом смысле нравственно, т. к. оказывается исполнением заповеди. Однако, во-первых, для человека, пленённого грехом, такое познание затруднено. И, во-вторых, стоит отличать нравственную оценку самой науки от оценки применения плодов творческой деятельности. Очевидно, что с помощью одних и тех же знаний, полученных благодаря внимательному всматриванию учёного в мир, становится возможным создание смертельного оружия, отнимающего жизнь, и медицинских приборов, её же поддерживающих.

Разговор о художественном творчестве представляется более сложным, ввиду того что при его изучении необходимо учитывать постоянно возникающую опасность смешения нравственной оценки личности автора с оценкой произведения и его плодов.

Первое – сфера очень сложная и противоречивая. Существуют исследования, посвящённые вопросу соотношения нравственности и гениальности. Например, известна энциклопедия «Безумные грани таланта. Энциклопедия патографий»[336], которая посвящена безнравственности в жизни творческих людей. При чтении подобных исследований стоит помнить, что греховность человека связана сего выбором, а не с тем даром, который он получил от Бога. Кроме того, нарочитая греховность гения – это иллюзия, которая возникает, благодаря тому что к фактам его жизни относятся с особым вниманием. По мысли М. Эпштейна «Не стоит сурово осуждать безнравственного гения и вместе с тем нельзя оправдывать его безнравственность. Нужно быть благодарным ему за то, что он создал как гений, и сострадать ему в том, в чём он не выполнил своего человеческого предназначения»[337]. Он полагает, что рассказ о грешной самарянке, которая напоила водой Христа, может быть примером того, что мы, пользуясь творчеством людей грешных, всё же не должны оправдывать их грехов.

Однако не следует забывать, что грех человека самым непосредственным образом влияет на всю его деятельность. Очень ярко говорит об этом апостол Павел: «И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму – делать непотребства, так, что они исполнены всякой неправды… изобретательны на зло» (Рим. 1:28–29). Конечно, апостол показывает в каком-то смысле крайнюю форму озлобления и удалённости от Бога, но в целом это свидетельство позволяет говорить о влиянии нравственности человека на содержание его творчества.

Например, М. Цветаева с присущей ей искренностью писала: «Художественное творчество в иных случаях некая атрофия совести, больше скажу: необходимая атрофия совести, тот нравственный изъян, без которого ему, искусству, не быть. Чтобы быть хорошим (не вводить в соблазн “малых сих”), искусству пришлось бы отказаться от доброй половины всего себя»[338]. Но идёт ли речь о содержании произведения искусства или всё же о целях, которые преследует автор?

С одной стороны, очевидно, что в мире праведности и святости многие творческие произведения оказываются лишними, а некоторые и попросту недопустимыми. С другой стороны, в мире после грехопадения творчество, не вполне нравственное по содержанию, но имеющее нравственные цели, может оказаться возможным и оправданным, т. к. оно создаёт ситуацию катарсиса, становясь «зеркалом» реальной жизни со всей её трагичностью и сложностью. Видя нечто безнравственное в произведении искусства, человек может с ужасом отшатнуться от этого в своей реальной жизни. Напротив, искусство с нарочито моральным содержанием превращается в морализаторство и обычно воспринимается в штыки[339].

В любом случае творчество не только творится, но и воспринимается, что делает роль слушателя, зрителя, читателя очень важной. Не случайно Ф. Тютчев писал:

Нам не дано предугадать

как слово наше отзовётся, —

и нам сочувствие даётся,

как нам даётся благодать…[340]

Однако, если речь идёт о безнравственности самих целей, которые ставит перед собой автор, творчество его становится недолжным и недопустимым. Впрочем, даже эта недопустимость безнравственного творчества означает лишь то, что общество должно ограничивать его влияние, но не является основанием для его целенаправленного уничтожения. В этой ситуации важно, с одной стороны, понимать, что искусство, принципиально противоречащее нравственной природе человека, несмотря на внешнюю безобидность, разрушительно влияет на окружающих. Однако, с другой стороны, автора невозможно заставить быть нравственным, он может прийти к этому только сам. Из упоминавшихся слов апостола Павла хорошо видно, что Бог оставляет грешника на волю его превратного ума, а не делает его праведным насильно.

В заключение представляется важным обратиться к вопросу, насколько творчество должно быть всеобщим, является ли оно уделом гениев, или «творцом» должен быть каждый? Можно ли рассматривать его не только как созидание конкретных артефактов, но и как способ жизни, одну из характеристик человеческого бытия?

Как уже было сказано, творческие способности человека являются частью того образа, по которому он был создан. Творчество оказывается ответом на божественный призыв к духовному росту, от образа к подобию[341]. Обязательность этого роста прекрасно иллюстрирует притча о талантах. По словам Христа, всякий человек имеет от Бога способности, которые должен развивать. Каждый человек одарен по-своему, своим даром и в свою меру, но важно подчеркнуть, что людей совершенно бездарных не существует. Но если это так, какое же творчество может быть обязательным для всех, несмотря на их силы и способности? Ответ очевиден: это творчество духовное, сотворчество с Богом в на пути духовного совершенства. Именно это имеет в виду свт. Иоанн Златоуст, когда, будто бы цитируя Творца, говорит: «Я сотворил землю и небо, даю и тебе творческую власть: сотвори землю небом. Ты можешь сделать это… Я сотворил… прекрасное тело; даю тебе власть создать нечто лучшее: соделай прекрасную душу»[342].

Принято считать, что человек может творить только культуру или науку, но, если посмотреть глубже, человек в первую очередь творит себя. Не случайно Христос говорит: «от избытка сердца говорят уста» (Мф. 12:34), человек творит от избытка сердца.

В данном случае творчеством должна оказаться вся человеческая жизнь, смысл которой в том, чтобы ответить Богу на его призыв, сознательно и свободно согласиться с замыслом о себе и через соблюдение заповедей укорениться волей в этом своём решении.

О том, в чём именно выражается это творчество, подробно и очень выразительно пишет апостол Петр: «Служите друг другу, каждый тем даром, какой получил, как добрые домостроители многоразличной благодати Божией. Говорит ли кто, говори как слова Божии; служит ли кто, служи по силе, какую даёт Бог, дабы во всём прославлялся Бог через Иисуса Христа…» (1 Пет. 4:8-11).

Однако может возникнуть вопрос: где же новизна в исполнении того, к чему человек призван? Да и не уничтожается ли смысл творчества, исполнением чего-то внешнего?

Чтобы ответить на этот вопрос, стоит посмотреть на то, как научное или художественное творчество входит в жизнь любого человека. Как известно, всё начинается с ученичества, которое включает в себя повторение довольно простых элементов, будь то таблица умножения в математике или гаммы в музыке. Происходит это потому, что ученику необходимо усвоить законы, которые позволят ему работать в данной области в дальнейшем и научиться свободно ими владеть. Дальше происходит то, что Г. П. Федотов называл «индивидуализацией ценности»[343], правило перестает быть для него внешним законом и становится его собственной нормой, он усваивает его, индивидуализирует. В дальнейшем автор уже не задумывается над применением того или иного правила и действует по вдохновению.

Похожие процессы происходят в сфере духовной жизни. Уже в Ветхом Завете Бог через пророка Иеремию говорит: «вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах их напишу его» (Иер. 31:33). Закон, бывший на первом этапе внешней нормой, должен стать тем, что исходит из сердца. Человек, приходящий к Богу, сначала воспринимает заповеди как внешние указания, но со временем они оказываются для него естественной средой. При этом очень важно, что праведность, которая достигается соблюдением заповедей, не нивелирует человеческих различий, не делает их однообразными. По мысли митр. Каллиста (Уэра), «вопреки преобладающему мирскому взгляду как раз не святость, а именно грех является унылым и скучным. В своей основе зло носит нетворческий и монотонный характер, в то время как святые показывают неисчерпаемое многообразие и оригинальность»[344]. Возрастая духовно, человек учится жить с Богом, он начинает с самых простых вещей, как настоящий ученик, но его истинной целью является искусство святости.