299
299
Примечание к №281
Уильям Джемс писал … что он ребёнком внезапно упал в обморок от вида струи конской крови
20 марта 1911 года в пещере под Киевом нашли труп ученика Киевософийского духовного училища Андрюши Ющинского. На теле обнаружили 43 укола, смерть наступила от потери крови. Последние видевшие Ющинского живым Женя и Валя Чеберяк, сказали, что мальчика похитили на их глазах. Женя и Валя через несколько дней после своих показаний «умерли от дизентерии».
В проворачивании дела Менделя Бейлиса было два уровня. Первый – это поток пустопорожней риторики и грубой ругани. Вот из речи Милюкова в Государственной Думе:
«Пусть бесстыдные агитаторы, не пропускавшие ни одного случая, чтобы не осквернить трибуны Государственной Думы наглыми лживыми словами кровавого навета, получат достойное возмездие. В противном случае Третья Дума унесет с собой в историю клеймо морального сочувствия изуверной легенде, пущенной в обращение профессиональными преступниками, поддерживаемыми профессиональными погромщиками». И т. д.
Интересно, что эту черновую работу выполнял приват-доцент Московского университета. А казалось бы, «туда умного не надо».
Второй, «серьёзный» уровень проворачивал версию совершенно нелепую, немыслимую, все достоинство которой заключалось только в том, что она хоть как-то могла объяснить злополучное дело. А именно: мальчика убили воры, которые боялись разоблачения и которые, чтобы замести следы, сделали ритуальные надрезы и которых поддержали антисемиты, которым было выгодно поддержать легенду, которая распространяется антисемитами, и которая не имеет под собой никакого основания. Эту версию и провернули. Конечно, не в таком голом виде, с массой боковых тупичков, заглушек и ходов. Но суть именно эта. Все хотели друг друга обмануть, всё это специально. Но мальчик-то убит по-настоящему. И дыры в его теле проколоты по НЕСУЩЕСТВУЮЩИМ правилам ритуального убийства. Так был ли вообще мальчик? «Может быть, никакого мальчика и не было?»
«Дело Бейлиса» это, конечно, блестящий черновик будущих «московских процессов». Тут уже «ни убавить, ни прибавить». До Киева русский суд, доводивший Достоевского до эпилептических припадков, всё же был несовершенен, хотя и подарил миру такие перлы, как процесс Засулич. Процесс в Киеве, когда обезумевшие от ужаса присяжные, трясущимися от страха губами пролепетали оправдательный приговор тут же сидевшей, нагло ухмылявшейся им в рожу еврейской мафии, до таких глубин в России ещё как-то не доходило. «Язык до Киева доведёт».
Нежная незрелость русской мысли, её ломание еврейской лобной костью. (300) И тут еще Милюков, пивший кровь, повязанный кровью и орущий про «кровавый навет». Безнадёжно. Русская мысль была испорчена евреями, и её нужно выбросить, как безголового пьяно зачатого младенца (и выбросили).
Ну как же так? В христианстве, таком возвышенном и абстрактном, есть постоянные изуверские ответвления. Вот и в русском христианстве весь диапазон ересей: от изуверства скопцов до изуверства хлыстов. Это, повторяю, в христианстве. А вот в иудаизме с его кровавыми, плотско-мясными обрядами, ну как нарочно, никаких уклонов, никаких страшных ошибок.
Я когда с темой «кровавого навета» еще не сталкивался прямо, думал: «Ну, конечно, были в иудаизме какие-то уклоны, ереси. И евреи сами их испуганно скрывали в Средние века, чтобы не компрометировать свою религию в обстановке враждебного окружения. „Не дать информации на себя“. Но внутри, потихоньку, эти секты, конечно, строго преследовались.» Но когда стал ближе знакомиться с литературой по этому вопросу, то мне там, в литературе, сказали: стоп! нельзя!
«Обвинительный акт по делу Бейлиса является не обвинением этого человека, это есть обвинение целого народа в одном из самых тяжких преступлений, это есть обвинение целой религии в одном из самых позорных суеверий».
И тогда я подумал – э-э-э! ВОТ как у вас! Вот как пошло. Тут дело не в «уклонах». И чем громче, чем оглушительнее нарастало оправдание, тем мрачнее и мрачнее становилось у меня на душе. «Да можно ли себя больше разоблачить, Родион Романович?»
Вот в Брокгаузе сказано: «Исчезал ли где христианский ребенок, сейчас начинали ходить слухи, будто евреи умертвили его для употребления его крови в пасхальных опресноках, хотя еврейский закон в течение тысячелетий внушал и привил им глубокое отвращение ко всякой крови».
Это у евреев-то отвращение к крови?! Как тут не вспомнить одного из героев рассказа Бабеля «Карл– Янкель» (310):
"Отрезая то, что ему причиталось, Нафтула не отцеживал кровь через стеклянную трубочку, а высасывал её вывороченными своими губами. Кровь размазывалась по всклоченной его бороде. Он выходил к гостям захмелевший. Медвежьи глазки его сияли весельем. Рыжий, как первый рыжий человек на земле, он гнусавил благословение над вином. Одной рукой Нафтула опрокидывал в заросшую, кривую, огнедышащую яму своего рта водку, в другой руке у него была тарелка. На ней лежал ножик, обагренный младенческой кровью, и кусок марли. Собирая деньги, Нафтула обходил с этой тарелкой гостей, он толкался между женщинами, валился на них, хватал за груди и орал на всю улицу.
– Толстые мамы, – орал старик, сверкая коралловыми глазками, – печатайте мальчиков для Нафтулы …
Мужья бросали деньги в его тарелку. Жены вытирали салфетками кровь с его бороды".
«ГЛУБОКОЕ отвращение ко ВСЯКОЙ крови». И я понял, что евреи всегда правы. (380) У них на все готов талмудический ответ. (382) Это страшный тип мышления. У русских слова расходятся с делом, у евреев – совпадают. Русский бьёт себя в грудь одной рукой и крадёт другой. Еврей же «благостен», «елеен». Он должен подвести «базис». Да, он крадёт, то есть берёт чужое. Но что такое, собственно говоря, чужое? Собственность это вид кражи. Следовательно, воруя, я не нарушаю отношение между собственником и товаром, а наоборот, органически включаюсь в него. И т. д. Это не хитрость, а армянская наивность евреев. Зачем они об этом говорят, разоблачают себя? Ну, воруешь и воруй. Ан нет, им надо оправдаться. Тут удивительная связь с русским характером. Вся разница в том, что оправдание еврея строго целесообразно, а у русского оно бессмысленно и бесцельно (383), превращается в искусство для искусства. Русский вязнет в оправдании. Сухой ум семита в оправдании летит. (384) Но другая крайность: уж слишком рационально, слишком целесообразно. Это восточное нарушение меры. «Восточные сладости» (395), чтобы зубы ломило. Или если острая приправа, так уж такая, чтоб глаза из орбит вылазили.
Рахат-лукумная сконструированность «дела Бейлиса» ясна любому европейцу, Вот, например, один из экспертов заявил на суде, что он мог бы доказать ритуальный характер убийства, но ему нужно для этого амстердамское издание талмуда ХVII века. А ему защитники-евреи «со смехом» ответили, что у них есть все издания.
Это чисто восточная психология. Избыточные сказки, по которым и разыгрывался спектакль.
Белка песенки поёт
Да орешки все грызёт,
А орешки не простые,
Все скорлупки золотые.
А тут из зала заседания:
Что тут дивного ну, вот!
Белка камушки грызёт,
Мечет золото и в груды
Загребает изумруды;
Этим нас не удивишь,
Правду ль, нет ли говоришь.
Редкое издание! Амстердам!! ХVII век!!! (филологическая ценность) – «Знаем, знаем это диво». И у нас есть. И там об убийствах – нет! Ну, всё. Если уж там (!) нет, то всё. Процесс выигран.
Но тут же и разительное отличие от восточных народов. А именно упреждающий демонский динамизм оправданий. Округлый восточный мир в евреях страшно искажён, сплющен и наконец, разорван в пустоту. И это уже не смешно. Это не армянско-арабское спокойное самодовольство, а всё-таки ощущение собственной ничтожности и постоянный «бег вперед», забегание в оправдании-преступлении все дальше и дальше, все быстрее и быстрее.
Этот ритм оправдания и параллельно усиливающейся обречённости и злобы хорошо передан в хасидистском радении Хаима Бялика. (398) Ритм разрывающегося в ничто круга времени:
Ни мяса, ни рыбы, ни булки, ни хлеба.
Но что нам за дело? Мы пляшем сегодня.
Есть Бог всемогущий, и синее небо –
Сильней топочите во имя Господне!
Весь гнев свой, сердец негасимое пламя,
В неистовой пляске излейте, страдая, —
И пляска взовьётся, взрокочет громами,
Грозя всей земле, небеса раздражая.
И нет молока, и вина нет, и мёда…
Но есть еще яд в упоительной чаше.
Рука да не дрогнет! В кругу хоровода
Кричите: «За ваше здоровье и наше!»
И пляска резвей закипит, замелькает, —
Лицом же и голосом смейтесь задорно,
И враг да не знает, и друг да не знает
Про то, что в душе вы таите упорно.
Ни брюк, ни сапог, ни рубашки – но смейтесь!
Ведь лишняя тяжесть от лишнего платья!
Нагие, босые – орлами вы взвейтесь,
Всё выше, всё выше, всё выше, о братья!
Промчимся грозой, пролетим ураганом
Над морем печалей, над жизнью постылой.
В туфлях иль без туфель – всем участь одна нам:
Всем песням и пляскам конец – за могилой!
Ни близких, ни друга, ни брата, ни сына…
На чьё ж ты плечо обопрёшься слабея?
Одни мы… Сольёмся же все воедино,
Теснее, теснее, теснее, теснее!
Тесней – чтоб за ногу нога задевала!
Старик в сединах – с чернокудрою девой…
Кружись, хоровод, без конца, без начала,
Налево, направо, – направо, налево.
…
Ни судий, ни правды, ни права, ни чести.
Зачем же молчать? Пусть пророчат немые!
Пусть ноги кричат, чтоб о гневе и мести
Узнали под вашей стопой мостовые!
Пусть пляска безумья и мощи в кровавый
Костёр разгорится – до искристой пены!
И в бешенстве плясок, и с воплями славы –
Разбейте же головы ваши о стены!