538

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

538

Примечание к №487

Личное кривляние Соловьёва миллионократно усиливалось истерическим характером самой русской истории.

В целом теократическая утопия Соловьёва это ослабленный и крайне поверхностный вариант идеального государства Платона. Но сходство с гениально-страшным прожектом античного мыслителя объясняется не столько прямым заимствованием, сколько интуитивным воспроизведением аналогичных разрушительных фантазий.

Вместе с тем у Соловьёва есть и существенные отличия. Прежде всего следует обратить внимание на то, что его утопия носит расовый характер (564). У Платона всё государство делится на три сословия: философов, стражников и собственно народ. Первое и второе сословие это элита, третье – пассивная социальная материя, неинтересное быдло. Соловьёв следует этому же трёхчленному делению, но если у Платона все сословия состоят из эллинов, то у автора «Теократии» каждому сословию соответствует определённая национальность. Так, третье сословие должны образовать русские – народ тёмный, деревенский, неспособный даже к элементарному самоуправлению. Соловьёв пишет, что эта

«деревенская сила без помощи городского разума останется силою слепою и беззащитною против всевозможных бедствий».

Вообще русский народ сам по себе

«не только не в состоянии пересоздать землю и сделать её покорным орудием человеческого духа. но не способен обеспечить себе необходимых средств к существованию».

Для выполнения великой исторической миссии России следует восполнить свои национальные недостатки польскими национальными достоинствами. Поляки, знаменитая польская шляхта – благородная, возвышенная – должна стать костяком государственного аппарата. Чиновничество, офицерский корпус, интеллигенция – всё это в соловьёвской теократии не для русских. Русские должны работать физически, то есть заниматься самым лёгким и приятным делом. Поляки же должны взять на себя тяжкое бремя управления и охраны. Несгибаемые рыцари революции – бдительно должны они стоять на страже завоеваний молодой теократии.

У Платона, как уже сказано, было, кроме стражников, и высшее, царское сословие, сословие философов – подлинных хозяев и вершителей судеб идеального полиса. Нетрудно догадаться, какой именно народности отводит Соловьёв эту тяжелейшую и неблагодарнейшую роль:

«В теократии цель экономической деятельности есть ОЧЕЛОВЕЧЕНИЕ материальной жизни и природы, устроения её человеческим разумом, одушевление её человеческим чувством … И какой же народ более всех способен и призван к такому ухаживанию за материальной природой, как не евреи».

Национальную сегрегацию в своей теократии Соловьёв «обосновывает» чрезвычайно просто:

«И в самой демократической республике министр имеет преимущества перед ночным сторожем, хотя они равны перед законом… Подобным же образом и в гражданстве Божием различные народы могут иметь различные преимущества, смотря по особому историческому положению и национальному призванию. Таким образом между теократическими идеями христианства и еврейства нет непременного противоречия. Если евреи имеют притязание на особое положение и значение во всемирной истории, то нам нет надобности заранее отвергать это притязание.»

И всё. Необходимость иудео-полоно-русского государства доказана.

Е. Трубецкой совершенно справедливо пишет по этому поводу:

«Теократия „вселенская“ незаметно для Соловьёва принимает слишком яркую национальную окраску; отсюда у неё – ряд точек соприкосновения с национальной теократией евреев. Этим объясняется один из величайших парадоксов его учения – сочетание в нём славянофильства с иудаизмом. Иудаизм Соловьёва – черта слишком для него характерная, слишком тесно связанная с его религиозно-общественным идеалом, чтобы мы могли обойти её молчанием … То примирение с евреями, о котором он мечтает, совершается не на христианской, а на ветхозаветной теократической почве. Евреи присоединяются к христианской теократии не во имя победы и силы крестной, а потому, что теократия должна сделать русско-польско– еврейское царство землёю обетованной, страной, текущей мёдом и млеком!»

Трубецкой, правда, говорит всё это с оговорками, с заглушками (в конце концов, кто платит деньги?), но говорит… И на том спасибо, чего уж. Начало века…

Да. А с первым сословием тут ещё нюансик. По сути, у Платона оное состоит из одного человека и ясно из кого – самого автора утопии. Фантазия такая прослеживается. Конечно, туманно, но достаточно заметно. Это я о русско-польско-еврейском происхождении Соловьёва.

Во времена Платона экономика была вещью второстепенной, и у него купцы относились к низшему, третьему сословию. Для конца ХIХ века с его капитализмом и политэкономической мифологией предпринимательство по крайней мере было эквивалентно функции государственного управления. Но выше ли? Неясно это у Соловьёва. Может быть, расклад и такой: русское быдло (деревня), второе сословие – польско-еврейское (город) и третье – архистратиг Соловьёв (583), одновременно русский монарх, римский папа и еврейско-масонский первосвященник.

Далее. Уже в «Критике отвлечённых начал» Соловьёв говорит о некоторых конкретных деталях будущего общества. Во-первых, «свободная теократия» должна носить строго иерархический характер не только в элементарно расовом, но и в идеологическом отношении:

«Здесь является великое множество СТЕПЕНЕЙ, и само собою ясно, что в нормальном порядке общественное положение каждого должно определяться не только свойством той идеи, которой он есть выразитель, но и степенью его проникновения этой идеей … Чем более усвоил человек идею, тем более он должен иметь влияние на других … тем высшее положение должен он занимать в обществе. Иными словами: степенью идеальности должна определяться степень ЗНАЧЕНИЯ И ВЛАСТИ (авторитета) лица».

В зависимости от степени идеологического посвящения происходит и распределение материальных благ:

«Как только признано, что материальное благосостояние не есть само по себе цель, а только условие и средство, то очевидно, идея любви не требует в этом отношении, чтобы каждому доставлялось возможно наибольшее экономическое благосостояние. Очевидно, общество очень плохо удовлетворяло бы требованию любви, если бы предоставляло большие материальные средства тем своим членам, которые способны, по степени своего развития, находить в этих средствах высшее благо и последнюю цель жизни и употреблять их только для удовлетворения низших инстинктов … Также несправедливо было бы, если бы лицо, обладающее высшим внутренним достоинством, а потому и высшим значением, в нормальном обществе принуждено было заниматься физическим трудом наравне с другими. Очевидно, справедливость требует, чтобы труд и богатство были распределены в обществе соответственно внутреннему достоинству и гражданскому значению его членов … обладателями капитала являются в нормальном обществе лучшие люди».

В этом отрывке интересен упор на «раздачу шапок». В «нормальном» обществе человек ПОЛУЧАЕТ, а не производит. Соловьёв всегда был антидемократом, что, в частности, и раскрылось в его фантазии о закрытых распределителях.

Интересна также сама пустая идеологическая оболочка номенклатурных мечтаний, пояснённая в XX веке исторической практикой:

«Чтобы церкви (имеется в виду Соломонов храм соловьёвской теократии – О.) быть реально основанной и созданной, необходимо членам её прежде всего так же покорно к ней относиться, как камни относятся к зданию – не спорить с зодчим и не осуждать его планов».

А иметь свое собственное мнение это значит

«совершать чудовищное превращение царства Божия в какую-то человеческую демократию».

Треба хлопцам

«ПРЕЖДЕ ВСЕГО не созидать церковь, а передать свои души как живые камни верному зиждителю».

А всё это вместе называется «демократический централизм», или, как пишет сам Соловьёв, «неограниченный федерализм, совпадающий с безусловною централизацией». (Пойми, кто может. А за руку схватят – диалектика.)

В «Еврействе и христианском вопросе» мыслитель выдвигает тезис о сохранении государства при соловьизме:

«До тех пор, пока Бог не будет всё во всех, пока каждое человеческое существо не будет вместилищем Божества, до тех пор Божественное управление человечеством требует особых органов или проводников своего действия в человечестве».

Стоит ли говорить, что отмирание теократического государства будет идти через его усиление, по спирали. «Нормальное» общество должно беспощадно расправляться с «ненормальными» гражданами, то есть с еретиками. По этому поводу не понимающий диалектики переходного периода Трубецкой пишет:

«(Для Соловьёва) посадить еретика в тюрьму с целью обращения его в православие – значит совершить „возмутительное“ насилие над совестью; но подвергнуть его тюремному заключению в наказание за нарушение закона, воспрещающего ересь, – вполне дозволительно. Теперь вряд ли нужно кому-либо доказывать, что при этих условиях свобода совести улетучивается как дым».

"Наивность предлагаемой им реформы уголовного правосудия едва ли нуждается в доказательствах, ибо в конце концов она сводится к передаче карательных функций из рук суда в руки тюремной администрации. Вопрос о каких-либо гарантиях против произвола последней в сознании Соловьёва даже не возникает. – Он готов всецело вверить судьбу преступников талантливым и ДОБРЫМ тюремным начальникам, в которых он предполагает «лучших из юристов, психиатров и лиц с религиозным призванием». От представителей пенитенциарных учреждений Соловьёв здесь ждёт душевных качеств и подвигов, которые редки даже между монастырскими старцами. Это – любящие администраторы, которые с исключительным человеколюбием и жалостливостью соединяют ту степень сердцеведения, которая, конечно, не даётся ни психиатрией, ни вообще какой бы то ни было научной подготовкой. Вспомним, что в своей деятельности они не связаны никакими общими нормами, ЗАРАНЕЕ предусматривающими меру наказания за каждое данное преступление. «Способ лечения» преступника зависит исключительно от их оценки индивидуальных особенностей его духовного облика и психического состояния. Подобный проект, очевидно, мог зародиться только в уме писателя, который верит, что государство может всё в большей и большей степени становиться церковью. Только при этом условии возможно требовать, чтобы общие нормы в государстве заменялись ПРОНИКНОВЕНИЕМ В ДУШУ (599)!"

Трубецкой говорит «наивность». Почему же наивность? Не законы, а революционное чутьё, не тюрьмы, а исправительные колонии и психиатрические больницы. Это совсем не наивно. Скорее уж наивными оказались либерально-правовые фантазии самого Трубецкого. А Соловьёв умница. Правда, у него религиозная фразеология. Но это не более чем фразеология, стилизация. Христианства тут ни грана. В самом деле, о каком христианстве может идти речь, когда Соловьёв уподобляет религиозные таинства масонскому лозунгу французской революции! Ведь, согласно его учению, таинства прежде всего выражают мистический смысл «прав человека»: таинство крещения – свобода, миропомазание – равенство, евхаристия – братство. Четыре оставшиеся таинства выражают человеческие обязанности. Причём здесь, как и в советской конституции, тоже диалектика – права это обязанности, а обязанности это права: покаяние – смирение, брак – «интеграция индивидуальная», священство – «интеграция социальная», елеосвящение – «высшая интеграция», связь с Богом. Де. Устав ВЛКСМ это.

Уберите «бозецкое», вставьте «научную» фразеологию зоциальдемократии, и Соловьёв превратится в пророка.

Но, с другой стороны, и паясничание с христианством, хватание за христианство никому даром не проходит. Ведь в этой религии задействованы страшные силы человеческих архетипов, облагороженные логосом, но вовсе не безопасные и в любой момент готовые превратить вечную книгу в ящик Пандоры. Может ли культурный человек безнаказанно совершить убийство? Достоевский достаточно серьёзно ответил на этот вопрос. Ну а вот так кривляться над святынями своего народа можно ли было без последствий?

Тут православная стилизация играет очень важную роль. Она превращает НЕхристианство Соловьёва в АНТИхристианство. Указание именно на антихристианство его философии есть в последней работе этого мыслителя – в «Трёх разговорах» – книге уже не анти-, а нехристианской, и поэтому такой дурашливой, мелкой и несерьёзной по тону. Но очень важной и интересной в другом аспекте – в аспекте подоплёки соловьёвства.