Моральная вера

Звездное небо над нами (или наше представление о нем), возможно, и не гарантирует существование Бога, бессмертие и человеческую свободу, но моральный закон внутри нас – это совсем другое дело. Кантовская критика метафизики – критика не только теизма, но и атеизма. С точки зрения Канта, ошибочна всякая метафизика реальности. Он чувствовал необходимость заключить метафизику в скобки, чтобы открыть путь чему-то иному:

Я не могу, следовательно, даже допустить существование Бога, свободы и бессмертия для целей необходимого практического применения разума, если не отниму у спекулятивного разума также его притязаний на трансцендентные знания, так как, добиваясь этих знаний, разум должен пользоваться такими основоположениями, которые, будучи в действительности приложимы только к предметам возможного опыта, все же применяются к тому, что не может быть предметом опыта, и в таком случае в самом деле превращают это в явления, таким образом объявляя невозможным всякое практическое расширение чистого разума. Поэтому мне пришлось ограничить знание, чтобы освободить место вере, а догматизм метафизики, т. е. предрассудок, будто в ней можно преуспеть без критики чистого разума, есть истинный источник всякого противоречащего моральности неверия, которое всегда в высшей степени догматично⁴³.

Кант освобождает место вере в «Основах метафизики нравственности» (1785) и «Критике практического разума» (1788).

Кант отстаивает эту моральную веру, опираясь на наш долг по отношению к высшему благу. Он утверждает, что у нас есть категорические или безусловные нравственные обязанности (некоторые из них будут указаны в одном из последующих разделов, «Космополитизм и религия»). Они не зависят от наших желаний; следовательно, я могу быть обязан не лгать, даже если у меня нет никакого желания не лгать. Рациональная и идеальная цель, к достижению которой должен стремиться моральный деятель, – это высшее благо. Все остальное свидетельствовало бы о своего рода несовершенстве или же отсутствии рациональной и моральной воли. Высшее совершенное благо, по мнению Канта, предполагает идеал счастья и добродетели. С точки зрения морали, мир, в котором порок приносит счастье, а добродетель – несчастье, в каком-то смысле абсурден и трагичен. Отсюда Кант заключает, что если мы должны чего-то хотеть, необходимо, чтобы предмет нашего хотения был возможным. Бессмысленно хотеть невозможного: если мы должны чего-то хотеть, необходимо, чтобы у нас была возможность этого хотеть. Кант руководствуется принципом, который в краткой форме будет звучать так: «должен – значит можешь». Если я должен сделать X, необходимо, чтобы я мог сделать X; если я не могу сделать этого, то, значит, я и не обязан. Абсолютно благая цель моей воли (гармония счастья и добродетели) возможна только в том случае, если в мире есть всемогущий справедливый Бог, который действительно осуществит эту идеальную цель. Бог может сделать наш нравственный, рациональный идеал интеллигибельным. Следовательно, как утверждает Кант, существование рационального, морального деятеля должно предполагать существование справедливого, всемогущего Бога, который позволит примирить добродетель и счастье.

Кант разрабатывает этот аргумент вместе с доказательством жизни после смерти. Загробная жизнь необходима как для примирения блаженства и добродетели, так и для достижения (или тенденции к достижению) святости воли или совершенного блага. Кант изображает загробную жизнь как процесс постепенного приближения к святости, процесс, который является бесконечным.

Кантовский моральный аргумент не ставит мораль в зависимость от божественного произвола. Если вспомнить кедвортовскую трактовку дилеммы Евтифрона (в первой главе), то Кант, подобно Кедворту, считает благость какой-либо вещи качеством, независимым от любви Бога к ней. Подобным образом, не любовь Бога и не Его власть делает праведность нашим долгом. Однако, если бы не было Бога и, следовательно, гарантии того, что в мире есть моральный порядок, тогда свобода нашей воли была бы не вполне интеллигибельной, а мир, с точки зрения морального деятеля, был бы абсурдным и иррациональным. Если мы предполагаем, что нравственные поступки рациональны и не плод воображения, то мы приходим к теизму. Тем не менее этот шаг не равносилен возрождению кантовского теизма докритического периода. Кант все еще считает, что у нас нет возможности обращаться к Богу как к реальности, независимой от наших понятийных схем; с моей точки зрения, существование Бога доказано, но только в качестве ноуменальной реальности. Ноуменальный мир – это не продолжение нашего эмпирического мира. Мы не в силах познать ноуменальный мир, а значит, его можно считать трансцендентной реальностью. Таким образом Кант помещает свою теологию скорее в область практики, а не метафизики:

Нашим долгом было содействовать высшему благу, стало быть, мы имели не только право, но и связанную с долгом как потребностью необходимость предположить возможность этого высшего блага, которое, поскольку оно возможно только при условии бытия Бога, неразрывно связывает предположение о нем с долгом, т. е. морально необходимо признать бытие Бога.

Здесь следует отметить, что эта моральная необходимость субъективна (т. е. не является потребностью), а не объективная (т. е. сама не является долгом); в самом деле, не может быть долгом признание существования какой-либо вещи (так как это касается только теоретического применения разума). Это также не значит, что необходимо признать бытие Бога как основание всякой обязательности вообще (ведь это основание, как это было достаточно доказано, зиждется исключительно на автономии самого разума). К долгу относятся здесь лишь усилия, направленные на осуществление высшего блага в мире и содействие этому благу, возможность которого, следовательно, можно постулировать; но наш разум может мыслить эту возможность только при допущении высшей интеллигенции; стало быть, признание его бытия связано с сознанием нашего долга, хотя само это признание необходимо для теоретического разума, для которого оно, рассматриваемое как основание объяснения, может быть названо гипотезой, а по отношению к пониманию заданного нам моральным законом объекта (высшего блага), стало быть, к потребности в сфере практического – верой, и притом верой, основанной на чистом разуме, так как только чистый разум (и в своем теоретическом, и в практическом применении) есть ее источник[546].

И сегодня у кантовского морального аргумента есть как ярые сторонники, так и ярые противники[547].

В качестве примера интуитивного обращения к моральному аргументу в кантианском стиле приведем классическое описание мира без Бога, предложенное Бертраном Расселом:

Что человек есть продукт действия причин, не подозревающих о цели, к которой направлены; что его рождение, рост, его надежды и страхи, его любовь и вера суть лишь результат случайного сцепления атомов; что никакой героизм, никакое воодушевление и напряжение мысли и чувств не могут сохранить человеческой жизни за порогом смерти; что вся многовековая работа, все служение, все вдохновение, весь блеск человеческого гения обречены на то, чтобы исчезнуть вместе с гибелью Солнечной системы; что храм человеческих достижений будет погребен под останками Вселенной – все эти вещи, хотя их и можно обсуждать, столь очевидны, что никакая философия, их отвергающая, невозможна. Только в опоре на эти истины, только на твердом фундаменте полного отчаяния можно теперь строить надежное убежище для души[548].

Рассел высоко оценивает нравственный поступок (его взгляды рассматриваются нами в девятой главе). Действительно, он энергично писал в защиту дела, которое считал справедливым, даже оказавшись в тюремном заключении за антивоенную акцию. Но точка зрения Рассела на судьбу человечества может быть расценена (некоторыми философами) как ослабляющая или даже подрывающая стремление к справедливости и состраданию. Говорят, что теизм, в отличие от натурализма, создает условия для рациональной обоснованности нравственных поступков. Конечно, при более полном развитии аргумента потребовалось бы рассмотреть такие возражения, как, например, довод, согласно которому нетеистическая буддийская система кармы могла бы предоставить столь же хорошее (или даже лучшее) основание для рационально обоснованной морали. Некоторые теисты используют кантовские рассуждения, чтобы доказать, что нужно надеяться на то, что Бог существует[549]. Кроме того, один из ответов на кантовский аргумент приходит к обратному заключению; в XX в. Альбер Камю станет утверждать, что, поскольку теизм ложен, традиционная мораль абсурдна.

Прежде чем перейти к воззрениям Канта на проблему зла, стоит привести одно из его самых сильных доказательств моральной веры:

Он [моральный теизм], безусловно, является критическим, т. е. он шаг за шагом рассматривает спекулятивные доказательства существования Бога и признает их недостаточными; моральный теизм, действительно, безоговорочно утверждает, что спекулятивный разум не может продемонстрировать существование высшего существа с аподиктической достоверностью, тем не менее он твердо убежден в существовании такого существа, и его непоколебимая вера в его существование является практической. Принципы, на которых он строит свою веру, несокрушимы, и их нельзя опровергнуть, даже если бы все люди захотели объединиться, чтобы подорвать их. Это крепость, в которой он может найти убежище, не боясь, что его изгонят оттуда, потому что все посягательства на это убежище ни к чему не приведут. А потому его вера в Бога, построенная на таком основании, столь же достоверна, как и математическая демонстрация. Это основание – нравственность, целая система его обязанностей, которую чистый разум с аподиктической достоверностью a priori познает. Такие абсолютно необходимые нравственные действия вытекают из идеи свободно действующего разумного существа и из природы самих этих действий. Поэтому ни в какой науке нельзя представить себе что-либо более прочное и достоверное, чем наша обязанность совершать нравственные действия. Разум перестал бы существовать, если бы хоть как-то мог отрицать ее… Теперь у человека есть прочное основание, на котором он может построить свою веру в Бога, ибо, несмотря на то что его добродетель должна быть абсолютно бескорыстной, даже отвергнув множество соблазнов, он все еще может таить надежду на вечное счастье[550].