Философия религии в общественной жизни

Тот факт (если это факт), что между солидными философами могут быть серьезные разногласия по поводу религии, играет важную роль в общественной жизни в Соединенных Штатах. Религиозные нормы используются для обоснования одних правовых институтов и практик и для критики других, охватывая практически все аспекты повседневной жизни. Сегодня в фокус общественного внимания попадают, в первую очередь, сферы религиозно-политического взаимодействия, связанные с абортами (или «репродуктивными правами»), эвтаназией и самоубийством, смертной казнью, браком, сексуальной этикой, генной инженерией, образованием (светским или религиозным образованием, в частности, обучением в области естественных наук и истории, предполагающим религиозную или светскую идеологию), налоговым статусом религиозных организаций, а также использованием религиозных обрядов и символов органами государственной власти. В прошлом религиозные доводы высказывались по вопросам рабства (как за, так и против), роли женщин в обществе, полигамии, употребления алкоголя, работы по воскресеньям, отношения к коренным американцам и участия в дуэлях[1080]. Некоторые из ведущих современных критиков религии, описанных в этой книге (например, Маркс и Вебер) предсказывали разложение религии и, следовательно, сокращение случаев необходимости разрешения религиозно-политических конфликтов[1081]. Безусловно, оставались бы вопросы, в которых светское государство могло бы пойти на уступки религиозным убеждениям (например, освобождение от воинской обязанности религиозных пацифистов – квакеров и меннонитов – или медицинское лечение взрослых последователей учения «Христианская наука»), но Вебер и некоторые современные социологи предвидели приватизацию религии[1082]. И все же это предсказание, по крайней мере в Соединенных Штатах и многих регионах, расположенных за пределами Европы, не оправдалось. Напротив, есть впечатляющие социологические данные, подтверждающие гипотезу о росте и жизнеспособности религии (или религий). Более того, это обусловлено не плохим или недостаточным уровнем образования, определяемым по бесспорным стандартам[1083]. Теория секуляризации потеряла по меньшей мере одного из своих главных пропонентов в XX в. (Питера Бергера)[1084], а встреча «Запада» с исламом дала нам достаточно оснований для того, чтобы принимать всерьез отношения между религией и политикой[1085].

Сейчас в англоязычном мире широко распространена версия так называемого либерализма (иначе: политического либерализма или процедурного либерализма), согласно которому граждане не должны оправдывать политическую или правовую политику исключительно религиозными соображениями. В «Политике оправдания» Стивен Маседо пишет: «Единственный способ обеспечить основы общественной морали, принимая во внимание глубокое и неизменное многообразие, – отложить в сторону не только личные интересы и религиозные убеждения, но также и многие философские и нравственные убеждения, с которыми разумные граждане не согласятся»[1086]. По мнению Маседо, при «публичном оправдании» необходимо апеллировать к разумной общественности. «Применение силы должно сопровождаться доводами, с которыми могли бы согласиться все разумные люди» [1087]. Джон Ролз высказывает аналогичную точку зрения: «Идея публичного разума – это не представление о конкретных политических институтах и методах. Скорее, это представление о типах оснований, на которых граждане должны строить свои политические аргументы, оправдывая политический выбор друг друга, когда они поддерживают законы и политику, касающиеся принудительной власти государства»[1088]. Такое мировоззрение в целом разделяют Роберт Ауди, Чарлз Лармор, Томас Нагель, Эми Гутман и Деннис Томпсон. Эта политическая философия считается базовым принципом уважения личности. Роберт Ауди пишет:

Мне кажется, сама здравая этика подсказывает, что из уважения к другим как к свободным и достойным индивидам мы всегда должны располагать и в достаточной мере руководствоваться надлежащими светскими принципами для обоснования наших позиций по таким вопросам права или государственной политики, в которых наш выбор может существенным образом ограничить свободу человека. Если вы вполне рациональны и я не могу убедить вас в моей точке зрения с помощью аргументов, представленных в общих для нас с вами как разумных существ понятиях, то, даже если моя точка зрения выражает мнение большинства, я не должен принуждать вас ее принимать[1089].

Такая секуляризация политического дискурса обладает рядом преимуществ, и говорить в конце этой книги о ее несовершенстве не входит в мои задачи. Вместо этого я выскажу пять соображений касательно того, почему сторонникам, равно как и противникам секулярного тезиса нужно серьезно относиться к философии религии.

Во-первых, политический либерализм действительно затрагивает философию религии, оценку ее всеобщего значения или ее разумной доступности. В некотором смысле, пусть и с оговорками, у Ролза и его единомышленников есть философия религии. Это может показаться тривиальным, поскольку очевидно (для некоторых), что религиозные аргументы не являются общедоступными в условиях разумного плюрализма. Но философия аргументов, доказательств и обоснования, а также понятие «религии» (необходимые и достаточные условия религии) попадают в область философии религии.

Во-вторых, секулярная гипотеза не полностью противоречит религиозным представлениям об этике. Как я уже отмечал в четвертой главе, рассматривая разрабатываемую Смитом версию юмовской философии религии, зачастую моральное сознание можно трактовать как попытку достичь точки зрения «идеального наблюдателя», что в свою очередь напоминает поиски так называемой «точки зрения Бога». В этом отношении религиозная этика и светская этика совпадают.

В-третьих, вовсе не очевидно, что оправдание действий, основанных на вере, должно обосновываться положениями, принимаемыми всеми разумными людьми. Представьте себе, что вы верите, вполне обоснованно, что помощь голодающим – это обязанность тех, кто, напротив, находится в благополучных условиях. Теперь представьте себе, что ваша уверенность подкрепляется вашим собственным опытом бедности. Затем представьте, что вы оказались в меньшинстве в обществе, где обеспеченные разумные люди, образование и знания которых подобны вашим, не согласны с вашим убеждением. Я думаю, вы не лишитесь из-за этого оправдания и, вероятно, вашим долгом (на основании ваших убеждений) будет голосовать за законы, принуждающие ваших сограждан помогать голодающим. Уважение к другим людям может побудить вас попытаться убедить остальных, прибегая, скажем, к доводам, но если вам не удастся их убедить, у вас все еще остается право добиваться того, что кажется вам необходимым[1090].

В-четвертых, говорят, что идеал деятельности, строящейся только на секулярных основаниях – на основаниях, лишенных религиозной идентичности, – практически невозможен для религиозных лиц. В «Источниках “я”» Чарльз Тейлор отстаивает это представление:

Говорят, будто бы жизнь в рамках… сильно ограниченных горизонтов, является сутью человеческой деятельности, будто бы выход за рамки этих ограничений был бы равносилен выходу за рамки того, что мы считаем целостной, т. е. неповрежденной, человеческой личностью. Пожалуй, наилучший способ разобраться с этим – сосредоточить внимание на вопросе, который мы сегодня обычно называем вопросом идентичности. Мы говорим о нем так, потому что этот вопрос люди зачастую спонтанно формулируют следующим образом: «Кто я?» Но на него не всегда можно ответить с помощью имени и родословной. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно понять, что для нас имеет решающее значение. Знание того, кто я, – это разновидность знания о том, где я нахожусь. Моя идентичность определяется обязательствами и идентификациями, обеспечивающими структуру или горизонт, в рамках которых я могу в каждом отдельном случае определять, что хорошо, или ценно, или что нужно сделать, или что я поддерживаю и чему сопротивляюсь. Другими словами, в рамках именно этого горизонта я могу занимать какую-то позицию[1091].

С этой точки зрения, наша жизнь сформирована светским или религиозным горизонтом или встроена в него, и мы не можем как-то вывести себя за его рамки, не потеряв саму нашу идентичность. Вероятно, при условии сильной религиозной идентичности либеральная беспристрастность практически недостижима.

В-пятых, религия и философия религии могут содержать ценности, которые важно защищать или поощрять сами по себе, в том числе и в светском государстве. Даже если принятие политических решений не должно проводиться на эксклюзивных, отчетливо религиозных основаниях, доступность религиозных ценностей и практик, а также философских исследований традиций, составляющих существенную часть человеческой истории и все еще определяющих жизнь многих из нас сегодня, может пойти гражданам на пользу. Судя по всему, религиозная грамотность является незаменимым инструментом в контактах с религиозными политическими культурами. С другой стороны, если, на ваш взгляд, религиозные традиции наносят огромный вред (сексизм, расизм, классовость, легковерие), то вы можете утверждать, что общество должно не поощрять религии или, по крайней мере, ограничиться их разрешением. В любом случае, чтобы выработать вашу позицию, вам придется сформулировать и обосновать некую философию религии.

Мне бы не хотелось завершать эту книгу, оставив впечатление, будто бы я в конечном счете вижу перспективы философии религии исключительно с точки зрения ее актуальности для современной политической философии. На основании множества причин, обсуждавшихся на протяжении всей книги, начиная с введения, я считаю, что, хорошо это или плохо, значение религии и философии религии простирается далеко за пределы нашего политического выбора. И я предлагаю вам обратить внимание на эту предметную область, открывающую возможность конструктивной и критической увлекательной философской работы.