Аргументы в пользу дуализма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Как мы видели в Главе I, размышление о человеческой природе было определяющим в понимании кембриджскими платониками творения и было связано с концепцией будущей жизни. Присутствовал страх, что если люди суть то же самое, что и их материальные тела, то тогда физическое разрушение тел ведет к разрушению или уничтожению личности. Физическая смерть означает полный, бесповоротный конец жизни личности. Хотя защита Декартом дуализма может быть независимой от веры (или неверия) в жизнь после смерти, но он считал дуализм и жизнь после смерти взаимосвязанными[204]. Декарт приводил доводы, что он не есть та же самая вещь, что и его тело. Экстраполируя свой собственный случай, он утверждает, что все люди состоят из двух элементов: личность есть ум, или душа, лишенная пространственного протяжения, в то время как материальное тело имеет (или состоит из) пространственное протяжение. Декарт конечно утверждал, что быть человеком подразумевает иметь тело, и в различных местах его работ склонялся к тому, что мы представляем себе человека как единое целое: «Мы подтверждаем, что человек создан из тела и души, не только из-за присутствия или близости одного к другому, но из-за истинного субстанциального единства»[205]. И в одном из своих писем Елизавете Декарт пишет: «Я не мог вообразить, что человеческий дух способен представить себе в одно и то же время с достаточной четкостью и различие между душой и телом, и их единство, так как в этом случае их необходимо было бы рассматривать как нечто единое и в то же время как нечто раздвоенное, что самопротиворечиво»[206]. В конце Декарт рассматривает душу как пространственно непротяженную, хотя и воплощенную в пространственно протяженном теле. При этом он допускал возможность, что если бы кто-то определил «телесное» в расширенном смысле как то, что означает «нечто, что может воздействовать на тело», – то он назвал бы душу телесной[207]. Поскольку же Декарт признавал, что материальные тела получают воздействие от бестелесного (в предельном случае это воздействие со стороны Бога), то он описывал душу как бестелесное.

Существуют по крайней мере два пути интерпретации центрального аргумента Декарта в пользу дуализма души и тела. Первый, я думаю, не точен. Он получил название «доказательство от сомнения», и его можно сформулировать в следующем виде:

1. Я не могу сомневаться, что существую.

2. Я могу сомневаться, что у меня есть тело, которым, как я верю, я обладаю на самом деле; я могу сомневаться, что вообще существуют какие-либо материальные тела.

3. Я не есть ни тело, которое, как думаю, я имею; ни вообще какое-либо тело.

Это, по общему признанию, является ошибкой, поскольку не учитывает проблему референции терминов. Рассмотрим случай с человеком в маске. Вы могли видеть ограбление банка и точно уверены, что банк был ограблен человеком в маске. Предположим, Вы не можете сомневаться в этом факте на основании того, что Вы это видели. Но Вы можете сомневаться, что Ваш отец ограбил банк. К сожалению, это не дает Вам права заключать, что Ваш отец не грабил банк. Критики указывают, что Декарту недостает понимания, насколько наши термины могут быть неясными или недостаточно прозрачными для заключения о вещи, сомнительной, либо достойной доверия. Когда я использую термин «я» и выражение «самый тяжелый человек в комнате», эти два могут относиться к одному и тому же – ко мне – даже в том случае, если я ставлю под сомнение представление, что я могу быть самым тяжелым человеком среди находящихся поблизости.

Я полагаю, Декарт не разделял этого «доказательства от сомнения», и поэтому не является тем, против кого направлено данное возражение. Во Втором размышлении кажется, что он заключает, что он не есть его тело на том основании, что он может сомневаться в существовании своего тела без сомнения в своем собственном существовании. «Я представлю себе, что не являюсь тем сопряжением членов, имя которому «человеческое тело»; равным образом я не разреженный воздух, разлитый по этим членам, не ветер, не огонь, не пар, не дыхание и не что-либо иное из моих измышлений, ибо я допустил, что всего этого не существует. Остается лишь одно твердое положение: тем не менее я – нечто»[208]. Но Декарт отчетливо осознает, что его рассуждение все еще ненадежно, поскольку он не может в данный момент исключить возможности, что он (не осознавая этого) тождественен со своим телом. «Но, быть может, окажется истинным, что те самые вещи, кои я считаю ничем, ибо они мне неведомы, в действительности не отличаются от моего я, мне известного? Не знаю и покамест об этом не сужу: ведь я могу делать умозаключения лишь о том, что я знаю»[209].

В Шестом размышлении Декарт рассуждает следующим образом:

Прежде всего, поскольку я знаю, что все, мыслимое мной ясно и отчетливо, может быть создано Богом таким, как я это мыслю, мне достаточно иметь возможность ясно и отчетливо помыслить одну вещь без другой, чтобы убедиться в их отличии друг от друга: ведь, по крайней мере, они могли быть разделены меж собой Богом; при этом не имеет значения, с помощью какой способности мы можем установить их различие. Таким образом, из одного того, что я уверен в своем существовании и в то же время не замечаю ничего иного, относящегося к моей природе, или сущности, помимо того, что я – вещь мыслящая, я справедливо заключаю, что сущность моя состоит лишь в том, что я – мыслящая вещь. И хотя, быть может (а как – я скажу позднее, наверняка), я обладаю телом, теснейшим образом со мной сопряженным, все же, поскольку, с одной стороны, у меня есть ясная и отчетливая идея себя самого как вещи только мыслящей и не протяженной, а с другой – отчетливая идея тела как вещи исключительно протяженной, но не мыслящей, я убежден, что я поистине отличен от моего тела и могу существовать без него[210].

Здесь Декарт предлагает доказательство, отличное от «доказательства от сомнения». Он доказывает отличие себя самого от своего тела на том основании, что ему кажется (или точнее, он видит), что одно может существовать без другого. Если он имеет твердые основания полагать, что он может существовать без своего тела, тогда у него есть причина верить, что он есть самостоятельный индивидуум, отличный от своего тела. Ключевым моментом в аргументации является установление того, что есть нечто истинное о нем самом, но не истинное о его теле.

Доказательство основывается на принципе, получившем название «неразличимости тождественных». В отношении тождества между Цицероном и Туллием, как двух имен одного и того же римского государственного деятеля и философа, то, что истинно относительно Цицерона, истинно и по отношению к Туллию. Если вы видели Цицерона, то видели и Туллия. То, что этот принцип устраняет – это собственная идентичность, когда нечто истинно для Цицерона, но не истинно для Туллия. Рассмотрим следующую формулировку картезианского доказательства различия между кем-то и его телом.

А. Возможно, что я существую, а мое тело не существует. (В альтернативных утверждениях: (1) я могу существовать вообще без какого-либо физического тела, или (2) я могу иметь отличное от меня тело).

Б. Невозможно для моего тела существовать без моего тела. (В альтернативных утверждениях: (3) мое тело не может существовать без того, чтобы быть некоторым телом, или (4) мое тело не может стать нематериальным телом).

В. Я не есть мое тело.

Декарт стремится сохранить принцип: то, что он ясно осознает, как возможное, на самом деле возможно. Если этот принцип (или ближайшим образом с ним связанный) является приемлемым, тогда Декарт может на этом пути защищать дуализм.

Подобную аргументацию в пользу дуализма часто называют «модальным доказательством» (где «модальный» понимается как относящийся к возможности), но иногда его представляют как «доказательство от отделимости», или «доказательством от постижимости».

Как можно защитить декартовские посылки А и Б? В предложенной терминологии, здесь подразумевается привлечение мысленного эксперимента, нарративного описания положения дел, которое видится как возможное. Сегодня многие люди – как и в XVII столетии – верят, что когда они умирают, их тело будет лишь трупом, а не личностью. Также многие верят, что они переживут разрушение из тел. Картезианец не нуждается в собеседнике, чтобы убедиться, что подобное положение дел действительно имеет место; все, что ему необходимо, это лишь возможность отделимости для сохранения актуального различия личности и тела.

В порядке дальнейшего рассмотрения этого доказательства – иными словами, чтобы оспорить утверждение о том, что данное доказательство умерло еще при рождении – мы кратко коснемся некоторых возражений и ответов на них. Поскольку моей целью является скорее заинтересовать в доказательстве, нежели убедить в нем, то я использую форму его изложения в виде возражений и ответов, вместо краткого изложения.

Возражение 1. Мысленные эксперименты могут вести к ужасным заблуждениям. Может представиться, что Вы можете существовать без Вашего тела, но в действительности Вы не можете этого. Антуан Арно (1612–1694) утверждал, что нетрудно понять треугольник как прямоугольный даже без знания того, что он удовлетворяет теореме Пифагора и бесконечному множеству других теорем относительно этой фигуры. Но этот человек будет ошибаться, делая вывод, что прямоугольный треугольник, возможно, мог бы и не удовлетворять этой теореме[211].

Ответ. Я полагаю это серьезным, но не решающим возражением. Некто может думать, что мог бы существовать треугольник, не удовлетворяющий теореме Пифагора. Даже если это так, самое элементарное рассуждение обнаруживает, что любая явная возможность здесь не истинна. Декартовское утверждение не является лишь тем, что он может помыслить самого себя без представления о своем теле, но что он может помыслить самого себя как не имеющего тела. Аналогией в геометрии было бы утверждение, что некто может понять круг без четырех прямых углов скорее, нежели более умеренное утверждение, что некто может помыслить круг без понимания четырех прямых углов. Даже если это так, если Вы рассмотрите некое положение дел и все сопутствующие ему обстоятельства и не просто не способны увидеть несогласованность этого, но и в состоянии представить (вообразить, понять, увидеть) появление этого положения дел, то я полагаю, что существует, на первый взгляд, по меньшей мере основание верить, что подобное положение дел возможно. Мгновенное размышление обнаруживает, что не-пифагорейский треугольник не может существовать, но картезианский мысленный эксперимент является более твердым[212].

Возражение 2. Доказательство опирается на ошибку. Рассмотрим иной случай: Джордж Буш является сорок третьим президентом Соединенный Штатов. Но возможно (или было возможно), что Буш существует и не является сорок третьим президентом (представим, что Соединенные Штаты были захвачены Канадой в 1812 г.) и мог быть сорок третий президент, но не Буш. Простая возможность независимого существования или их отдельности еще не гарантирует различия в объектах.

Ответ. Контрпример действителен только потому, что «сорок третий президент Соединенных Штатов» отсылает к той роли, которая может быть выполнена любым количеством людей. Но термин «я», когда я пользуюсь им в отношении себя, не относится ни к роли, ни к «моему телу». Если мы использовали выражение «сорок третий президент» строго референциально в отношении определенного человека (Буша), нежели той роли Председателя Верховного Суда, тогда (в этом применении) Вы не смогли бы опознать Буша без признания его сорок третьим президентом.

Возражение 3. Доказательство полагает спорный вопрос решенным. Если вы уже являетесь дуалистом, то будете верить в то, что можете существовать без вашего тела, и наоборот. Но очевидно, что ни один материалист не примет это. Доказательство является бесполезным.

Ответ. Удивительно, но многие материалисты соглашаются, что, как кажется, возможно существовать без своего тела. Вот признание современного материалиста Д. М. Армстронга:

Но кажется, что бестелесное существование является совершенно постижимым предположением… Рассмотрим случай, когда я лежу в постели ночью и размышляю. Очевидно, что логически возможно, что я мог бы быть имеющим те же самые переживания, но при этом вообще не обладать телом. Несомненно, что в этот момент у меня есть определенные соматические, то есть телесные ощущения. Но до тех пор, пока я лежу, они не будут особенно отчетливыми по своей природе, и я не могу видеть ничего самопротиворечивого в том предположении, что они ни с чем не согласуются в физической действительности. При этом я не нуждаюсь в каких-либо сомнениях в моей идентичности[213].

Очевидная отделимость души и тела признана рядом материалистов в качестве проблемы. Они, конечно же, полагают, что должны быть более веские причины, чтобы не принимать какую бы то ни было доказательную силу мысленного эксперимента, признавая подобную ситуацию действительной трудностью.

Возражение 4. Мысленный эксперимент все же предполагает то самое, что он стремится обосновать. Вспомним, что мы говорили о декартовской методологии. Вы оспорили то, что Декарт знает нечто (что он существует) потому, что он не может в этом сомневаться. Не должны ли Вы прежде уже знать, что Вы и Ваше тело различны для того, чтобы знать, что возможно существование одного без другого? Знание различия является основанием или оправданием для принятия мысли или эксперимента, но не наоборот. (Подобное следует из Вашего более раннего знания Вашей безусловной любви к Пэт).

Ответ. В философии часто возникают случаи, когда модальные мысленные эксперименты являются определяющими в установлении различия свойств и объектов. Представьте, что Вы и я обсуждаем, является ли нечто благим только лишь потому, что доставляет удовольствие. Вначале мы оба можем быть неуверенными в том, что думать. Но потом мы проводим мысленный эксперимент, в котором есть великое наслаждение, но не кажется, что в нем есть вообще какое-либо добро (например, воображаем профессора, получающего удовольствие от представления мучения студента). Мысленный эксперимент может продемонстрировать нам, что приносить наслаждение отличается от быть благим. Возможно, существует некоторое начальное чувство, которым мы схватываем различие еще прежде самого мысленного эксперимента, но я полагаю, что мысленные эксперименты служат для обоснования или обнаружения различия, поскольку представляется очевидным, что до проведения мысленного эксперимента можно не быть полностью уверенным в различии. Модальные мысленные эксперименты играют исторически ключевую роль в процессе прояснения и установления свойств и объектов[214].

Возражение 5. Все, что доказательство обосновывает, – это то, что понятие «быть телом» отлично от понятия «быть личностью» (или «быть мной»). Возможно, единственным заключением, выведенным в данном доказательстве, является то, что я случайно связан со своим телом. Вполне может быть, что я есть мое материальное тело, но остается возможность, что я отличен от него.

Ответ. Вероятно, это излишне скептическое утверждение, если принять его в предельном смысле. Если Вам кажется, что Вы в состоянии представить Эмпайр Стэйт Билдинг существующим без Биг Бена, то разве нет здесь основания полагать, что они суть отдельные вещи? Было бы слишком скептическим заключить, что представление одного без другого доказывает лишь то, что понятие об Эмпайр Стэйт Билдинг отлично от понятия Биг Бен. Что же касается случайного тождества, то совершенно не очевидно, как я могу быть тождественным своему телу в определенное время, но также, возможно, и не тождественен ему в это же время. Если я сейчас есть мое тело, тогда его разрушение вызывает и мое разрушение. И если сейчас возможно, что я могу пережить его разрушение, тогда, наоборот (что противоположно первоначальному утверждению), я не есть то же самое, что и мое тело. Напомню, что здесь я имею в виду предварительный, а не окончательный ответ. Некто может утверждать, что способен представить утреннюю звезду без звезды вечерней, и на этом основании сделать вывод (ошибочно), что они являются различными видами, вместо одной и той же вещи (планеты Венера). Но возможность подобной ошибки не делает предложенное здесь картезианское доказательство бесполезным.

Возражение 6. Генри Мор возражал Декарту на том основании, что разум (я, или личность) является пространственно протяженным. Не является ли насилием над нашим опытом и обычным языком говорить о личности как о непротяженной?

Ответ. Некто мог бы все же оставаться дуалистом (каким был Мор) и при этом доказывать, что «я» является нефизическим пространственно протяженным субъектом. Время от времени философы предлагали понимать пространственно протяженные объекты как нефизические – чувственные восприятия цвета, остаточные изображения[215], галлюцинации, чувственные образы, образующие сновидения и т. п. Если взять пример, используемый Декартом: когда у вас ампутирована нога, но вы можете иногда ощущать, что у вас все еще есть пространственно протяженная нога (так называемая, фантомная конечность). Модальное доказательство может быть использовано в той мере, в какой кто-либо может представить себе свое физическое тело погибшим, в то время как Вы сохраняете чувство его протяжения, некий род фантомного тела[216]. В нашем обычном словоупотреблении мы обращаемся друг к другу как к имеющим пространственную протяженность и тело, но наш язык не является сплошь материалистическим. Было бы странным думать, что я могу видеть, измерять и пространственно локализовать ваши мысли и эмоции таким же образом, как мы видим, измеряем и локализуем чьи-то материальные процессы, части или состояния. Также и картезианец может указать на то, что дуалистичный язык кажется подходящим в экстраординарном, но вполне обыденном случае, например, в случае чьей-то смерти. Вера в посмертное существование является слишком общепринятой во всех культурах и временах, чтобы ее можно было искоренить только потому, что она нарушает обычное словоупотребление»[217].

Даже если все вышеприведенные возражения были приняты, Декарт сталкивается с еще более серьезным возражением: каким образом объяснить взаимодействие чего-то физического (тела) и нефизического (личности, ума, или души)?

Кажется, что Декарт придерживается той точки зрения, что они просто взаимодействуют, и выдвигает следующее предположение, что взаимодействие осуществляется в особом месте тела (шишковидной железе) с помощью «животных духов». Декарт полагает, что взаимодействие души и тела не влечет за собой никакого явного абсурда. Это взаимодействие он сравнивает с причинным отношением Бога к миру. В переписке с Генри Мором Декарт пишет:

Нет ничего позорного для философа в том, чтобы думать, что Бог может двигать тело, даже если он считает Бога телесным; поэтому не будет ничего позорного для него в том, чтобы думать подобным образом о других бестелесных субстанциях. Конечно я не полагаю, что какой-либо образ действия в одном и том же смысле принадлежит Богу и его творениям, но я должен признать, что только эту идею я могу найти в моем уме, чтобы представить способ, каким Бог и ангелы могут двигать материю, – идею, которая показывает мне тот способ, который я сознаю, что я могу двигать мое собственное тело с помощью моей собственной мысли[218].

Общей стратегией современных дуалистов является утверждение, что взаимодействие души и тела является не более непонятным или сверхъестественным, чем взаимодействие между физическими объектами.

Мы в самом деле можем допустить, что существует «нечто глубоко таинственное во взаимодействии, которое декартовская теория подразумевает, между двумя совершенно различными природами, нематериальной душой и железой как частью пространственно протяженного тела» (Б. Уильямс). Но это не более таинственно, чем многое другое, что мы находим вокруг, чтобы на этом основании говорить о «неясности идей о том, что нематериальная душа может двигать какую-либо физическую вещь» (Б. Уильямс). «Непонятность» является унизительным термином, предполагающим, что существует нечто, что может быть прояснено. Однако существует предел объяснения и точка, в которой мы только и можем принимать вещи такими, какими мы их находим на самом деле. Никакое наше собственное объяснение не является исчерпывающим, и если мир является в определенном смысле весьма удивительным, мы должны принять и это[219].

Это может быть убедительное заключение, но исторически широкий круг философов подходил к рассмотрению проблемы соотношения души и тела с других точек зрения. Материалистического подхода мы коснемся в следующей и других главах, обращая внимание на важность этого в философии религии.

В следующей части мы обсудим декартовское понимание отношения Бога к миру. Но ранее обращения к этой теме и к преемникам Декарта я отмечу три элемента в декартовской философии религии, которые можно вывести из двух предыдущих разделов этой главы и которые, как я полагаю, имеют непреходящее значение.

Во-первых, использование Декартом мысленного эксперимента побуждает к философской деятельности, включающей в себя воображение. Философия предполагает более, чем эмпирическое исследование мира; она ставит вопросы о том, что может (и что не может) быть ее предметом, в первую очередь с точки зрения философии науки[220]. Во Введении я отмечал, что привлекательной чертой философии религии является ее обращение к связанной с ней практике, а не лишь к абстрактным мысленным экспериментам. Здесь необходимо отметить, что существует религиозная и философская деятельность, в которых используется воображение, в котором принимаются в расчет различные возможности относительно этой жизни и жизни последующей. (Несколько позже, в Главе IV, я продемонстрирую, что воображаемые мысленные эксперименты играют ключевую роль в теистических доказательствах).

Во-вторых, декартовский подход к доказательству может показаться безличным и жестко регламентированным, но в его сердцевине Декарт выдвигает на первый план важность веры в существование иной, внешней действительности. Философское исследование веры, исторически фрагментарное, все равно возвращалось в различных религиозных и секулярных контекстах[221]. Аннет Байер в важной статье обращает внимание на этот декартовский призыв к вере, демонстрируя, что определенный секулярный эквивалент необходим вместо декартовского Бога:

Если Бог не ручается за наши познавательные способности, что тогда?.. Я предположу, что секулярным эквивалентом веры в Бога, без которой нам не обойтись как в морали, так и в науке или научном исследовании, является вера в человеческое сообщество и в процессе его развития – в направлении расширения умственных запросов и нравственных ожиданий. Декарт невольно отделил себя от других мыслителей, не доверяя влиянию своих учителей и традиции, в которой был воспитан. В совершенном одиночестве он нашел, что не может сделать ни шага за границы бесплодной само-достоверности. Несколько иная мысль должна была придти ему на помощь, прежде чем он мог бы двинуться дальше. Декарт искал абсолютной уверенности, чтобы заменить человеческую убежденность, которой он не доверял, и я полагаю, что мы можем повернуть вспять предложенный им способ. Если мы не доверяем теистической абсолютной гарантированности, мы должны вернуться к тому, что Декарт с презрением отвергал, к поддержке человеческой традиции и сообщества, основанного на связи поколений[222].

Хотя Байер недвусмысленно отрицает декартовский предпочтительный объект веры, она все же картезианка в том отношении, что признает необходимость для человека поиска внешней поддержки для его развития. Иногда картезианство определяют как антиобщественное, но его направленность к источнику блага, превосходящему индивидуальность, противодействуют подобному пониманию. Декарт видит личности как метафизически индивидуальные, но не изолированные. (Как христианский теист, Декарт понимает Бога как Триединого, и не без различия Лиц в Божестве. Бог не одиночный объект для Декарта)[223].

Третий элемент, как может показаться, противоречит моему представлению веры. Хотя я полагаю, что Декарт не является величайшим защитником философского погружения в самого себя, он обращает к личностям вызов использовать собственный разум для проверки притязаний на истинность. В виду этого некоторым современным критикам Декарт видится неисторичным, не придающим внимания окружающим его физическим и политическим условиям. В своих философских размышлениях Декарт описывает себя как сидящего рядом с камином. Некоторые критики-феминистки замечают:

Но как феминистки спросили, кто зажег огонь в камине Декарта? Вопрос не призывает обратить внимание только на само собой разумеющееся собрание слуг (девушек?) и на весь тот домашний труд, который поддерживает и делает возможной интеллектуальную работу «великого» человека, хотя и это так. Он также поднимает вопрос о материальности и физичности, которая поддерживает само сознание: это физический мир и собственное тело Декарта, без которых он никогда не смог бы развить сознание и рациональность. Похоже, Декарт никогда не задавался вопросом, каким образом он стал сознательным, рациональным субъектом, как он был рожден, вскормлен и воспитан. В лучшем случае, он, кажется, приписал свое существование Богу, т. е. бесконечному субъекту. Но даже согласно христианской мысли, Бог не создал Декарта уже взрослым из воздуха. Его субъективность, как и субъективность любого другого, проявилась в результате его телесного развития, имевшего истоком материнское лоно, была зависима от телесной пищи, училась говорить и думать внутри определенного символического порядка – языка и культуры – который предшествовал ему и внутри которого его субъективность была сформирована. Человеческая субъективность не появляется в мире уже полностью взрослой: она возникает, и не без страданий или платы сознательная субъективность развивается из бессознательной материальности и предшествующих условий каждой человеческой жизни[224].

Виновен ли Декарт в том, в чем его обвиняют?

Существует несколько смягчающих обстоятельств. Да, Декарт полагал (в согласии с большинством римско-католических богословов сегодня), что его душа была сотворена Богом; но вместо того, чтобы это вело к отрицанию тела, это, скорее, может быть понято как возвышение человеческого существования над гендерными, классовыми и расовыми признаками. Душа мальчика-слуги или девочки-служанки не в меньшей мере является творением Бога, чем его собственная. Вопрос о полной поддержке «материальности и физичности» как чего-то всеобщего и беспроблемного не замечает того, что во времена Декарта и позже огромные богатства и право господства получали оправдание в основном посредством таких понятий как наследственность, монархия и потомственное, династическое богатство. Рождение может дать личности привилегию господства над другими и гарантировать эту привилегию. Декартовский акцент на сознание и рациональность, скорее чем на унаследованные права, происхождение и грубую физическую силу может быть понят как признание законной способности индивида ставить под вопрос материальный status quo, включая сюда и предсуществующие политические и религиозные притязания на авторитет. В целом, как я полагаю, существует двойственное наследие картезианства для признания важности веры в то, что превосходит индивида, и важность возможности поставить под вопрос притязания на властный контроль над самим собой в свете привилегированного рождения и материального благополучия. В подобном контексте интересно отметить, что сразу после смерти Декарта королева Кристина отреклась от своей короны[225]. Также интересно, что одним из первых феминистских новоевропейских философов была Франсуа Пулен де ля Барр – картезианка[226].

В следующей части мы обсудим декартовское понимание отношения Бога к миру и затем рассмотрим, как два философа – Мальбранш и Конвей – пытаются создать более единообразную картину отношения Бога и мира.