Вулканическая философия религии

Кант родился в 1724 г. и провел большую часть своей жизни в Кенигсберге, в Восточной Пруссии. Его семья и дошкольное образование были пропитаны духом пиетизма – направления в немецком лютеранстве, подчеркивающим неспособность человеческой природы в полной мере сопротивляться злу, потребность в искуплении через духовное возрождение и первичность религиозной практики по сравнению с теорией и спекулятивной теологией. До 1770 г. работы Канта отличались смесью рационализма в широком смысле этого слова и умеренного скептицизма в отношении возможностей метафизики. В 1770-е гг., так называемое «десятилетие молчания»,

Кант посвящает себя разработке, по выражению одного из исследователей, «философского вулкана, подобных которому мир никогда не видел»[512]. В 57 лет Кант публикует «Критику чистого разума» (1781; переиздание вышло в 1787 г.), сделавшую его выдающимся философом своего времени. Кроме того, этой работы оказалось достаточно, чтобы обеспечить ему ключевое место в истории современной философии религии. Мы начнем с главного замысла первой «Критики» Канта, а затем в последующих разделах рассмотрим его знаменитые опровержения теистических аргументов, точку зрения на соотношение морали и религии, понимание искупления и, наконец, международный космополитизм. В конце настоящей главы мы обсудим вызванную философией Канта реакцию, четко оформившуюся в так называемом романтическом движении.

Философию Канта можно назвать вулканической в том смысле, что он сохраняет необходимое и всеобщее знание, популяризирует современную науку и (в итоге) защищает мораль и религиозную веру, отрицая возможность познания независимого от нашего сознания мира. Вещи, которые мы наблюдаем, не могут существовать объективно, независимо от сознания.

…Всякое наше созерцание есть только представление о явлении, что вещи, которые мы созерцаем, по себе не таковы, как мы их созерцаем, и что отношения их сами по себе не таковы, как они нам являются, и если бы мы устранили наш субъект или же только субъективные свойства наших чувств вообще, то все свойства объектов и все отношения их в пространстве и времени и даже само пространство и время исчезли бы: как явления они могут существовать только в нас, а не сами по себе. Каковы предметы сами по себе и обособленно от этой восприимчивости нашей чувственности, нам совершенно неизвестно. Мы не знаем ничего, кроме свойственного нам способа воспринимать их, который к тому же необязателен для всякого существа, хотя и должен быть присущ каждому человеку[513].

В силу своей природы мы воспринимаем и считаем мир, каким он нам является, реальным. То, каков он в действительности, может в различной степени соответствовать его проявлению, однако в мире есть порядок вещей, который в целом не зависит от нашего познания. Точно так же, по мнению Канта, для нас естественно (или по крайней мере привычно) считать, что постижение Бога должно быть теоретическим исследованием, направленным на установление наиболее весомых оснований для веры в его существование (или же несуществование). Но это, с точки зрения Канта, иллюзия.

Первая критика Канта посвящена чистому разуму, поскольку он объясняет познание, используя априорные или чисто теоретические аргументы, независимо от конкретного эмпирического опыта. Он описывает необходимые, по его мнению, условия вообще какого бы то ни было опыта. Этот раздел работы – трансцендентальная дедукция. «Я называю трансцендентальным всякое познание, занимающееся не столько предметами, сколько видами нашего познания предметов, поскольку это познание должно быть возможным a priori»[514]. Кант не отрицает, что в опыте мы познаем некоторые аспекты мира и самих себя. Мы постигаем необходимые математические отношения и истины геометрии и пространства и времени. Как это возможно? Кант находит причину в самих способах нашего познания. Мы просто не можем переживать или осознавать вещи иначе. Наш опыт всегда оформлен, отражая основные категории причины и следствия, времени и возможности, субстанции и атрибута.

Следовательно, все явления как возможный опыт точно так же содержатся a priori в рассудке и от него получают свою формальную возможность, как они в качестве созерцаний содержатся в чувственности и по своей форме возможны только благодаря ей.

Итак, хотя мысль, что сам рассудок есть источник законов природы и, стало быть, формального единства природы, кажется преувеличенной и нелепой, тем не менее она совершенно верна и вполне соответствует предмету, а именно опыту. Правда, эмпирические законы как таковые не могут вести свое происхождение от чистого рассудка, точно так же как безмерное многообразие явлений не может быть в достаточной степени принято из чистой формы чувственного созерцания. Но все эмпирические законы суть лишь частные определения чистых законов рассудка; они возможны, и явления принимают законосообразную форму, только подчиняясь этим чистым законам рассудка и сообразуясь с ними как нормой; точно таким же образом все явления независимо от различий в их эмпирической форме всегда должны сообразовываться с условиями чистой формы чувственности[515].

Кантовский тезис можно понять таким образом, что все категории, которые мы используем в своем опыте мировосприятия, отражают наши собственные концептуальные рамки. Как говорит об этом Кант в кратких, но веских «Пролегоменах ко всякой будущей метафизике»: «…Рассудок не черпает свои законы (a priori) из природы, а предписывает их ей»[516]. Поэтому точка зрения Канта считается трансцендентальной в двух отношениях: во-первых, он идет дальше опытных данных, чтобы определить необходимые условия таковых; и, во-вторых, он видит в этих условиях универсальные и необходимые структуры опыта, а не его случайные особенности.

Таким образом Кант пытается защитить и обосновать наши претензии на знание необходимых истин, вместе с тем отодвигая в сторону метафизические вопросы о реальности, выходящие за пределы наших представлений:

Наблюдение и анализ явлений проникают внутрь природы, и неизвестно, как далеко мы со временем продвинемся в этом. Но если даже вся природа раскрылась бы перед нами, мы никогда не были бы в состоянии ответить на трансцендентальные вопросы, выходящие за пределы природы, так как даже и свою собственную душу нам не дано наблюдать с помощью каких-либо иных созерцаний, кроме тех, которые доставляются нам нашим внутренним чувством, а между тем в ней заложена тайна происхождения нашей чувственности. Отношение чувственности к объекту и трансцендентальное основание этого единства, без сомнения, скрыты слишком глубоко, чтобы мы, познающие даже и самих себя только посредством внутреннего чувства, стало быть, как явление, могли применить столь неподобающее орудие нашего исследования для чего-то иного, кроме того, чтобы все вновь и вновь находить лишь явления, нечувственную причину которых мы так страстно хотели бы исследовать[517].

Такое парадоксальное положение – не случайное свойство разума и не причуда нашей природы. Наше стремление к независимому метафизическому знанию одновременно естественно и недостижимо. В предисловии к первому изданию «Критики чистого разума» Кант пишет: «На долю человеческого разума в одном из видов его познания выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят возможности человеческого разума»[518].

В известном фрагменте из предисловия к «Критике чистого разума» Кант представляет свой проект как революцию, сопоставимую со знаменитым коперниканским опровержением геоцентрического учения о строении солнечной системы:

До сих пор считали, что всякие наши знания должны сообразоваться с предметами. При этом, однако, кончались неудачей все попытки через понятия что-то априорно установить относительно предметов, что расширяло бы наше знание о них. Поэтому следовало бы попытаться выяснить, не разрешим ли мы задачи метафизики более успешно, если будем исходить из предположения, что предметы должны сообразоваться с нашим познанием, – а это лучше согласуется с требованием возможности априорного знания о них, которое должно установить нечто о предметах раньше, чем они нам даны. Здесь повторяется то же, что с первоначальной мыслью Коперника: когда оказалось, что гипотеза о вращении звезд вокруг наблюдателя недостаточно хорошо объясняет движения небесных тел, то он попытался установить, не достигнет ли он большего успеха, если предположить, что движется наблюдатель, а звезды находятся в состоянии покоя. Подобную же попытку можно предпринять в метафизике, когда речь идет о созерцании предметов. Если бы созерцания должны были согласоваться со свойствами предметов, то мне не понятно, каким образом можно было бы знать что-либо a priori об этих свойствах; наоборот, если предметы (как объекты чувств) согласуются с нашей способностью к созерцанию, то я вполне представляю себе возможность априорного знания[519].

Так же, как Коперник смог объяснить, а затем и ниспровергнуть свойственное нам представлением о том, что Солнце вращается вокруг Земли, Кант смог объяснить и ниспровергнуть нашу склонность к традиционному метафизическому исследованию мира в себе.

Безусловно, мы не можем оценить здесь все содержащиеся в «Критике» аргументы Канта. Одна из причин, по которым с ним стоило бы согласиться, состоит в том, что он показывает несостоятельность альтернативных вариантов. Кант также утверждает, что разум порождает противоречивые умозаключения, а значит, он скомпрометировал себя в качестве проводника к метафизике. Некоторые из этих аргументов будут проанализированы ниже. Сначала же рассмотрим негативную критику теистических аргументов, которую Мендельсон назвал «всесокрушающей»[520].