Дружба в эпоху Просвещения

В Европе конца XVII и XVIII вв. мы сталкиваемся с движением, известным как Просвещение (по-французски Siecle de lumieres; по-немецки Aufklarung). Кант предлагает смелый девиз для этой эпохи: «Просвещение – это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине. Несовершеннолетие – это неспособность пользоваться своим рассудком без руководства со стороны кого-то другого. Несовершеннолетие по собственной вине имеет причиной не недостаток рассудка, а недостаток решимости и мужества пользоваться им без руководства со стороны кого-то другого. Sapere aude! – имей мужество пользоваться собственным умом! – таков, следовательно, девиз Просвещения»[505]. Мы уже видели, что философы, например Локк и Юм, так или иначе высказывали подобные суждения о разуме, доказательствах и нашем долге проводить философские исследования. Некоторые из них, подобно Канту, верили, что человечеству действительно хватит мужества сбросить оковы трусливых самоограничений и необоснованных традиций. Но хотя Кант и не одобрял потребность в опеке[506], он не отвергал поиск помощи и вдохновения во внутреннем осознании морального закона и созерцании величия, сложности и устройства мироздания. Не отвергал он и дружбу.

В 1777 г. в Кенигсберге Канта навестил немецкий философ еврейского происхождения Моисей Мендельсон (1729–1786). После его визита Кант признался своему корреспонденту:

Сегодня уезжает Ваш и, смею льстить себя надеждой, мой достойный друг, господин Мендельсон. Если бы в Кенигсберге можно было постоянно и тесно общаться с таким человеком, как он, – с человеком столь кроткого и веселого нрава и со светлой головой, – какой пищей стало бы это для моей души, абсолютно ее лишенной здесь, той пищей, которой мне с возрастом не хватает все больше и больше!.. Однако мне не удалось в полной мере воспользоваться этой уникальной возможностью насладиться общением со столь редким человеком, отчасти из опасения помешать ему в его здешних делах. Позавчера он оказал мне честь, посетив две мои лекции – a la fortune du pot[507], так сказать, поскольку стол не был рассчитан на столь высокого гостя… Прошу Вас и впредь ради меня поддерживать дружбу с этим достойным человеком[508].

К моменту их встречи Мендельсон был более признанным философом. В 1762 г. он обошел Канта в конкурсе философских сочинений и получил первый приз.

Мендельсон внес вклад в развитие эстетики и теории литературы, а также философии религии. Он выступал в защиту доказательной, рациональной легитимности теистической веры и понятия прекрасного как чувственно воспринимаемого совершенства, а также утверждал, что евреи должны иметь гражданские права, ратуя за общую религиозную терпимость. Современники увидели в его работе «Федон, или О бессмертии души» (1769) реабилитацию платоновского бессмертия души.

В 1780-х гг. Мендельсон оказался втянутым в спор по поводу религиозных импликаций работы еще одного своего друга, Готхольда Эфраима Лессинга (о чем мы уже говорили в связи со Спинозой в третьей главе). Кант выступил на стороне Мендельсона, хотя и не поддержал его доказательство в защиту религиозной веры. Он предложил бы иное доказательство, которое будет изложено ниже, но раз уж мы начинаем углубляться в философию Канта, стоит обратить внимание на два фрагмента из его сочинения, посвященного Мендельсону. Это сочинение называется «Что значит ориентироваться в мышлении?» В его конце Кант дает следующую высокую оценку роли разума:

Вы, друзья рода человеческого и всего того, что для него свято! Вы можете принимать то, что кажется вам после тщательной и добросовестной проверки наиболее вероятным, будь то факты или разумные основания, только не лишайте разума того, что делает его самым высшим благом на земле, а именно права быть окончательным критерием истины! В противном случае вы сами окажетесь недостойны этой свободы, наверняка ее утратите и, более того, ввергнете в это несчастье других своих невинных соотечественников, образ мыслей которых обычно направлен на то, чтобы пользоваться своей свободой согласно закону, а тем самым и на благо всего мира![509]

Однако, как мы увидим, «разум», о котором говорит Кант, это не просто чистый разум: ценности и практика также имеют важнейшее значение. Намек на богатства разума содержится в одном из предшествующих фрагментов данной работы, где Кант дает им внутреннее, субъективное обоснование.

Ориентироваться – значит в собственном смысле слова следующее: по данной части света (на четыре которых мы делим горизонт) найти остальные, например, восток. Если я вижу на небосводе солнце и знаю, что сейчас полдень, то я смогу найти юг, запад, север и восток. Для этого, однако, мне вполне достаточно чувства различия во мне самом как субъекте, а именно различия левой и правой рук. Я называю это чувством, потому что эти две стороны не имеют в созерцании какого-либо заметного внешнего отличия.

Без этой способности описывать круг, не прибегая к каким-либо предметным различиям на нем, тем не менее правильно отличать направление движения слева направо от обратного, а тем самым и определять а priori различие в положении предметов, я не знал бы, следует ли мне искать запад справа или слева от южной точки и тем самым проводить полный круг через северную и восточную точки к южной. Итак, я ориентируюсь географически при всех объективных данных небосвода все же только с помощью субъективного основания различения. И если бы в течение одного дня все созвездия благодаря чуду, сохранив ту же самую форму и то же самое положение относительно друг друга, изменили бы свое направление так, что то, что находилось на востоке, оказалось бы теперь на западе, то в ближайшую звездную ночь ни один человеческий глаз не заметил бы ни малейшего изменения; даже астроном, если бы он принимал во внимание лишь то, что видит, а не то, что одновременно и чувствует, неизбежно был бы дезориентирован[510].

Новая ориентация Канта подхватит ряд основных, рассмотренных в предшествующих главах, тем философии религии и переосмыслит их с точки зрения мышления и практики. В начале первой главы речь шла о философах, которые в своих трактовках Бога и религии выделяли в первую очередь благо, истину и прекрасное. Для Канта также характерен глубокий интерес к данной троице: его «Критика чистого разума» посвящена вопросу о том, что мы можем знать как истинное, «Критика практического разума» – что мы можем знать о благе и как действовать, исходя из этого, а «Критика способности суждения» затрагивает проблему прекрасного. Как-то раз из-за этого акцента на благе, истине и прекрасном его причислили к платоникам, но такая характеристика потребовала бы существенных уточнений[511]. Кант оставил нам корпус текстов, сильно отличающихся от мировоззрения его друга-платоника Мендельсона, написавшего за год до смерти «Утренние часы» – книгу, в которой он выступает в защиту лейбницевского теизма. Но все же Кант хотел прочно обосновать теистическую веру, этику и наше стремление к истине.

Если говорить кратко, философия религии Канта актуальна для нас как минимум по четырем причинам: ему, так же как и Юму, ставят в заслугу критику классических теистических аргументов; он перевел доказательство в пользу религии из области метафизических истин в область морали; он реабилитировал с философской точки зрения такие теологические понятия, как грех и спасение; кроме того, его космополитическое понимание истории поднимает важные вопросы, связанные с ролью религиозной веры во всеобщем республиканизме. И хотя Кант не считал себя обязанным «посторонней помощи» традиции или подотчетным ей, он внес огромный вклад в философско-религиозную традицию.