Бог как творец

Лейбниц думал, что ньютоновский Бог должен постоянно вмешиваться в дела космоса, чтобы сохранять его порядок. Ньютоновский Бог должен удерживать звезды от разрушения, и солнечная система нуждалась в регулировании (см. «Оптика», Вопрос 28 и 31). Лейбниц считал, что это недостойная, несовершенная философия Бога:

Г-н Ньютон и его сторонники, кроме того, еще придерживаются довольно странного мнения о действии Бога. По их мнению, Бог от времени до времени должен заводить свои часы, иначе они перестали бы действовать. У него не было достаточно предусмотрительности, чтобы придать им беспрерывное движение. Эта машина Бога, по их мнению, так несовершенна, что от времени до времени посредством чрезвычайного вмешательства он должен чистить ее и даже исправлять, как часовщик свою работу; и он будет тем более скверным мастером, чем чаще должен будет изменять и исправлять ее. По моему представлению, постоянно существует одна и та же сила, энергия, и она переходит лишь от одной части материи к другой, следуя законам природы и прекрасному предустановленному порядку. И если Бог совершает чудеса, то, как я думаю, для того, чтобы удовлетворить требования не природы, а благодати. Судить об этом иначе означало бы иметь довольно низкое представление о мудрости и всемогуществе Бога[343].

Опять же, здесь можно увидеть стремление к согласованности, использование аналогии и сопротивление антропоморфизму. Кларк отвечает:

Слова «исправление» или «реформа» нельзя применять по отношению к Богу, их можно употреблять только по отношению к нам. Строение солнечной системы в настоящее время, например, по ныне действующим законам движения с течением времени придет в беспорядок и тогда, может быть, будет исправлено или приведено в новую форму. Но это исправление следует понимать только относительно применительно к нашим понятиям.

На самом деле современное строение мира, последующий беспорядок и следующее за ним возобновление являются для Бога одинаково частями плана, предначертанного им в первоначальной совершенной идее. Со строением мира дело обстоит так же, как с человеческим телом: божественная мудрость не состоит в том, чтобы увековечить сегодняшнее строение как мира, так и человека, а в том, чтобы оно существовало до тех пор, пока Богу будет угодно.

Мудрость и предвидение Бога не состоят в том, что он первоначально заботится о вспомогательных средствах, которые сами собой должны устранять беспорядки в природе. Ибо, говоря строго и справедливо, для Бога не существует никаких беспорядков и, следовательно, никаких вспомогательных средств и вообще никаких сил природы, могущих что-нибудь сделать самостоятельно, подобно тому как действуют сами по себе, с точки зрения человека, тяжести и пружины. Мудрость и предвидение Бога, напротив, состоят в том, как уже было сказано, что Он заранее полагает в замысле то, что Его могущество непрерывно осуществляет[344].

В своем ответе Кларк толкует Божественные «исправления» не как сдвиги в прямом смысле или непредвиденные божественные маневры. Антропоморфное понимание Бога как плохого часовщика отвергается на том основании, что тогда сотворенный космос является творением некоего творца, который сам не обладает божественным совершенством и неуязвимостью[345].

Вероятно, наиболее известной работой Лейбница по философии религии можно считать Теодицею, в которой он обсуждает проблему зла. Если существует всеблагой, всеведущий, всемогущий Бог, почему тогда существует зло? Некоторые важные черты этой работы необходимо рассмотреть. Первое, в ней проблема зла рассматривается как часть всеобщей теистической философии, включающей позитивные аргументы в пользу существования Бога. Я приведу показательный отрывок «Теодицеи» целиком:

Бог есть первая причина вещей; ибо ограниченные предметы, каковыми являются видимые и ощущаемые нами вещи, случайны и не имеют в себе ничего, что делало бы их существование необходимым, так как очевидно, что время, пространство и материя, будучи едины и однообразны в себе самих и безразличны ко всему, могли бы принимать совершенно другие движения и фигуры и в ином порядке. Следовательно, надо искать причину существования мира, являющегося совокупностью случайных вещей; и искать ее надо в субстанции, имеющей в себе основание своего бытия и, следовательно, необходимой и вечной. Надо также, чтобы эта причина была разумной; ибо так как существующий мир случаен и так как бесконечное число других миров было равным образом возможно и равным образом, так сказать, заявляло притязание на такое же существование, как и настоящий мир, то необходимо, чтобы причина мира принимала все это во внимание и ставила себя в то или иное отношение к этим возможным мирам для избрания из них одного.

А это созерцание, или отношение существующей субстанции к чисто возможным мирам, могло принадлежать не чему иному, как только разуму, имеющему идеи об этих возможностях; избрание же одного мира могло быть только актом действенной воли. Только могущество этой субстанции дает воле осуществление. Могущество приводит к бытию, мудрость или разум к истине, а воля к благу. И эта разумная причина должна быть бесконечной во всех отношениях и абсолютно совершенной по могуществу, мудрости и благости, потому что она обнимает все, что возможно. И так как все соединено одно с другим, то нет места для допущения другой разумной причины. Ее разум служит источником сущностей, а ее воля служит началом существования. Вот в немногих словах доказательство бытия единого Бога с его совершенствами, а равно и происхождения вещей через него[346].

Проблема зла, таким образом, рассматривается Лейбницем в космологическом контексте. Она также решается в рамках, где Богу приписывается абсолютное знание всех возможностей и признание наличия достаточного основания для каждой характерной черты мира. Везде Лейбниц утверждает этот принцип: «Ничто не может произойти без причины, вполне подходящей для того, чтобы произвести определенное действие»[347]. На основании этого требования к объяснению Лейбниц полагает, что полное описание космоса должно выходить за границы космоса. Но благодаря этому требованию тяжесть проблемы зла также лишь усиливается. Должно быть достаточное основание для существования зла в мире. Лейбниц настаивает на том, что Бог при творении выбрал наилучший из возможных миров. Если бы не было такого мира, то не было бы и творения:

Ибо эта высочайшая мудрость в соединении с благостью, не менее бесконечной, нежели сама мудрость, не может не избирать наилучшего. Потому что как меньшее зло есть в некотором роде добро, так и меньшее добро есть в некотором роде зло, если оно полагает препятствие для появления большого добра; и можно было бы нечто исправить в действиях Бога, если бы было средство сделать это. И как в математике, когда нет ни максимума, ни минимума, или вообще нет ничего определенного, все становится равным, или, когда и это невозможно, уже нет совсем ничего, так и в отношении к совершеннейшей мудрости, которая не менее правильна, чем математика, можно сказать, что если бы не было наилучшего (optimum) мира среди всех возможных миров, то Бог не призвал бы к бытию никакого. Я называю миром все следствия и всю совокупность существующих вещей, чтобы уже нельзя было утверждать, будто могут существовать еще многие миры в разные времена и в разных местах. Потому что все их в совокупности следует считать за один мир, или, если угодно, за один универсум. И когда все времена и все места в этом универсуме будут наполнены, все же остается верным, что их можно было бы наполнить бесконечно разнообразными способами и что существует бесконечное число возможных миров, из которых Бог необходимо избрал наилучший, потому что Он все производит по требованию высочайшего разума[348].

Другой важный момент лейбницевской теодицеи состоит в том, что он апеллирует к большему благу, в виду которого существующее зло допущено Богом для того, чтобы сотворить наилучшее:

Справедливо то, что можно вообразить себе возможные миры, где нет греха и несчастий, и в них можно устроить все, как в утопических романах… Эти миры в отношении блага будут гораздо ниже нашего. Я не могу показать вам этого в деталях, потому что могу ли я знать и могу ли я представить бесконечное число миров и сравнить их друг с другом? Но вы должны признать это вместе со мной ab effectu, потому что Бог избрал этот мир таким, каков он есть. Мы знаем также, что зло часто служит причиной добра, которого не было бы без этого зла. Часто даже двойное зло дает бытие одному великому добру[349].

Теодицея Лейбница стала знаменитой мишенью вольтеровской сатиры в «Кандиде» (1759), где ее герой, добрый и честный Кандид сталкивается с ужасами войны, убийством, страшным землетрясением и т. п. Его наставник, доктор Панглосс, последователь Лейбница, наставляет Кандида, что несмотря на все неприятности «все к лучшему в этом лучшем из всех возможных миров».

Полномасштабную оценку лейбницевской теодицеи невозможно осуществить в ограниченных рамках нашей книги, тем не менее, приведу несколько дополнительных замечаний. Современная философия религии поставила под сомнение последовательность теории лучшего из возможных миров, указывая на то, что она столь же абсурдна, сколь и концепция самого большого числа. В самом деле, любой мир, который Вы можете себе представить величайшим (триллион счастливых людей) может быть превзойден (два триллиона счастливых людей). Р. М. Адамс продемонстрировал, что Божественная благодать допускает творение миров, подобных нашему, где мы менее совершенные. Еще до подобной современной критики Аквинат отрицал возможность существования наилучшего из возможных миров. Тем не менее, лейбницевский взгляд на Божественное совершенство сегодня имеет своих защитников как среди атеистов, так и теистов и агностиков. И если кто-то действительно обращает проблему зла против лейбницевской концепции совершенства и наилучшего из миров, он подходит к проблеме зла в самых сложных условиях. Как таковая, лейбницевская теодицея в случае успеха была бы более значительным достижением, чем если бы кто-то должен был успешно доказать, что для всеблагого Бога допустимо создать и позволить продление существования нашего космоса[350].

Другие важные темы, которые необходимо отметить в связи с лейбницевской теодицеей, касаются соединения смирения и решимости: его спокойное смирение с прошлыми бедами и его нравственная решимость, направленная на предотвращение будущих несчастий. Одной из опасностей теодицеи является то, что если защищать взгляд, что прошлые несчастья были допустимыми (это не является несовместимым с благостью Бога, поскольку Бог попустил их), то тогда нет оснований для предотвращения будущих зол. В этом отношении Лейбниц настаивает на нашей нравственной ценности в стремлении к благу:

Чтобы действовать так, как того требует любовь к Богу, недостаточно обладать терпением, но нужно быть действительно удовлетворенным всем тем, что произошло с нами по Его воле.

Я говорю про такое согласие, имея в виду прошлое. Ибо, что касается будущего, нет нужды быть квиетистом и смешно, сложа руки, ожидать, что сделает Бог (по софизму, который древние называли logon aergon, «ленивый разум»), а следует действовать сообразно предполагаемой воле Бога, насколько мы можем судить о ней, стараясь изо всех наших сил способствовать общему благу и, в частности, украшая и совершенствуя то, что касается нас самих, что близко нам и, так сказать, по нам[351].

В защиту лейбницевской позиции можно сказать еще следующее. Его можно понять в том смысле, что он кладет основание надежды на превалирующую силу добра. Если некто теряет надежду на превосходство добра и достижимость справедливости, то он может просто быть отважным и неунывающим в поисках добра и справедливости. Существует также тенденция уступать силам, которые кто-нибудь считает неизбежными и чудовищными[352]. В той мере, в какой лейбницевская надежда может иметь мелиоративное и гальванизирующее воздействие, усиливающее решимость нравственного поступка, в его теодицеи можно видеть скорее инструмент справедливости, чем приспособление к несправедливости. Не так давно Терри Пинкард предложил следующее умеренное возражение вольтеровской критике Лейбница:

Великое лиссабонское землетрясение (случившееся 1 ноября, в день Всех Святых, 1755 г., унесшее 30 тысяч жизней)… побудило Вольтера к написанию сатирического памфлета по этому поводу (лейбницевской теодицеи) в виде романа «Кандид». После этого стало все более и более затруднительным утверждать, что все в мире находится в должном порядке, в каком ему положено было быть. Однако в этом (лейбницевском) направлении мысли было нечто большее, чем просто неглубокие утверждения, что мир был таким, каким ему должно было быть. Поиск Божественного совершенства в мире подразумевает размышление о Божественной любви к миру, которая, в свою очередь, постепенно начинала подрывать мрачную картину человеческой природы, представленную некоторыми христианскими мыслителями (в частности, кальвинистами) в пользу взгляда, предполагающего, что наличие в мире несовершенств может быть своего рода искуплением грехов уже здесь и сейчас, а не после смерти[353].

Справедливость, политическое согласие и терпимость были основными целями Лейбница, как понимает это видный современный исследователь Лейбница. Николас Решер в своей книге «Философия Лейбница» пишет:

Лейбниц страстно желал убедить своих читателей (обычно своих адресатов) не для того, чтобы приобрести личных последователей, занимающих высокие посты, но чтобы найти эффективных последователей для претворения в жизнь видения истины, которая, как он чувствовал, в состоянии исцелить теологические распри и политические потрясения в Европе его времени. Если бы его главной целью была слава, то он написал бы больше книг, и меньше писем. То, чего хотел Лейбниц, было не публичным признанием, а влиятельными последователями, которые могли бы осуществить на практике его примирительные прозрения в области теории. Всегда рискованно рассуждать о мотивах, но по моему мнению, здесь нет сомнения в том, что двигавшие им побуждения были главным образом не от себялюбивой самости, но от общественного духа[354].

Лейбницевский труд по китайской философии поддерживает такое понимание его экспансивных, универсалистских тенденций[355]. Я вернусь к экспансии философии религии в Главе VII.

Во времена, когда жил Лейбниц, разгорелся спор о статусе китайской философии и религии. Миссионеры-иезуиты в Китае предлагали позитивное понимание конфуцианства, рассматривая его как нечто подобное раннему платонизму и аристотелизму, как дохристианское, но добродетельное язычество. Некоторые иезуиты даже считали, что философия Конфуция основана на божественном откровении. Другие миссионеры, особенно францисканцы и доминиканцы, считали конфуцианство низкопробным. Они преуспели в убеждении Церкви запретить китайским католикам конфуцианскую практику почитания предков[356]. Спор между этими противоборствующими партиями стал известен как «Ритуальный спор» (Rites Controversy). В целом, Лейбниц примыкал к иезуитам и видел в китайской мысли много тех же самых положений, которые присутствовали в его собственной философии. В этом вопросе ему может и недоставало понимания отличного, не-лейбницевского характера китайской мысли, но это убедительно продемонстрировало, что его целью при анализе китайской мысли частично было способствование развитию терпимости в Европе. Д. Кук и Г Роузмонт следующим образом оценивают Лейбница:

Он желал примирить католиков и протестантов и остановить междоусобицы, раздирающие европейские государства в его время.

Он верил, что Китай может оказать поддержку в достижении этой цели, в своих писаниях излагая следующий ход мыслей: «Моя философия полностью совместима с теми элементами христианской теологии, в которых в большой степени существует согласие между католиками и протестантами; моя философия полностью совместима с (ранними) основными верованиями китайцев; следовательно, основные китайские верования полностью согласуются с основными верованиями, разделяемыми католиками и протестантами, и следовательно, в свою очередь, те христианские доктрины, которые являются предметом спора между католиками и протестантами, должны представляться как относительно неважные в общей картине вещей и могут быть разрешены к удовлетворению всех на основе разума, а как результат этого – международный мир и гармония между людьми всего мира[357].