5.5.1. Философия Дж. Бруно

Дальнейшее развитие ренессансный неоплатонизм получил в творчестве итальянского философа и ученого Джордано Бруно (1548-1600). Среди множества теоретических источников философского учения Бруно важнейшим была философия Николая Кузанского. Центральная идея философской системы Бруно — идея Единого, которую итальянский мыслитель воспринял у неоплатоников, по-своему истолковав ее. Развернутое ее изложение дано в работе «О причине, начале и едином», пятый диалог которой начинается со следующих слов: «Итак, вселенная едина, бесконечна, неподвижна… Она не движется в пространстве, ибо ничего не имеет вне себя, куда могла бы переместиться, ввиду "того, что она является всем. Она не рождается, ибо нет другого бытия, которого она могла бы желать и ожидать, так как она обладает всем бытием. Она не уничтожается, ибо нет другой вещи, в которую она могла бы превратиться, так как она является всякой вещью… она есть всё без различий, и поэтому она едина; вселенная едина»⁴⁸. И эта единая Вселенная «не может иметь ничего противоположного или отличного в качестве причины своего изменения»⁴⁹. Таким путем Бруно снял всякое различие между Богом и Вселенной, растворив его в ней. Тем самым Ноланец в отличие от Кузанского, который растворял Вселенную в Боге, придает пантеизму натуралистическую форму, выводя фактически Бога за пределы бытия.

Итак, единое совпадает с Вселенной, в которой «всё,, что есть, существует при помощи всего»⁵⁰. В этом рассуждении Бруно не трудно усмотреть методологический принцип мышления Кузанского: «все во всем», конкретизированный йм в учении о совпадении противоположностей. Правда, в отличие от Кузанского, считавшего субстанцией вещей божественный максимум, Бруно принимает минимум в качестве основы мировых явлений: «Всё самое великое и главнейшее не может осуществиться без малейшего и ничтожнейшего»[491].

Итак, в отличие от Кузанского Бруно применяет принцип совпадения противоположностей непосредственно миру: общий носитель всех противоположностей — природа. «Все вещи, — утверждает Бруно, — находятся во вселенной и вселенная — во всех вещах; мы — в ней, она — в нас. Так всё сходится в совершенном единстве»[492].

Раскрывая содержание учения о совпадении противоположностей, Бруно ссылается на Гераклита, «утверждающего, что все вещи суть единое, благодаря изменчивости всё в себе заключающее»[493]. И далее: «Кто не видит, что едино начало уничтожения и возникновения? Разве последняя ступень уничтожения не является началом возникновения?… уничтожение есть не что иное, как возникновение, и возникновение есть не что иное, как уничтожение; любовь есть ненависть; ненависть есть любовь… Следовательно, в субстанции и в корне любовь и ненависть, дружба и вражда одно и то же… Кто хочет познать наибольшие тайны природы, пусть рассматривает и наблюдает минимумы и максимы противоречий и противоположностей. Глубокая магия заключается в умений вывести противоположность, предварительно найдя точку объединения»[494].

Именно принцип Кузанского «всё во всем» и образует методологическое основание доказательства Бруно идеи бесконечности Вселенной. Прежде всего Ноланец подвергает критике Аристотеля, утверждавшего, что за пределами небесной сферы ничего не существует и что она существует в себе самой. На самом же деле вне небесной сферы существует бесконечное пространство, не имеющее какой-либо формы и какой-либо внешней границы. В этом бесконечном пространстве и находится Вселенная. «Вселенная, — по словам Ноланца, — есть бесконечная субстанция, бесконечное тело в бесконечном пространстве, т. е. пустой и в то же время наполненной бесконечности. Поэтому вселенная одна, миры же бесчисленны»[495]. Бесконечность Вселенной принципиально отличается от бесконечности бога, ибо он бесконечен в свернутом виде и целиком, а вселенная же есть всё во всём в развернутом виде и не целиком. Она не «целокупно бесконечна», ибо каждая ее часть конечна и из бесчисленных миров, которые она содержит, каждый конечен.

Вне Вселенной нет ничего, ибо она представляет собой всё сущее, всё бытие. Она вечна и неподвижна. Ее неподвижность означает невозможность перемещения ее в другое место, поскольку такого места, такой пустоты вне ее не существует. В самой же вселенной происходит непрерывное движение. Так как Вселенная бесконечна и неподвижна, то она не нуждается ни в каком-либо двигателе. Бесконечные миры, содержащиеся в ней, движутся «вследствие внутреннего Начала, которое есть их собственная душа»[496].

Принятие Бруно идеи бесконечности Вселенной предопределило и новую постановку вопроса о центре мира. Решая его, он скорее сближается с Н. Кузанским, чем с Коперником. Первый, как известно, представлял бесконечность как некую сферу, центр которой повсюду, а окружность нигде. В бесконечной Вселенной нет места для фиксированного центра. «Нет никакого основания, — подчеркивал Ноланец, — чтобы бесцельно и без крайней причины неисчислимые звезды, являющиеся многочисленными мирами, даже большими, чем наш, имели бы столь насильственную связь единственно с нашим миром»[497]. И далее: «Земля является центром не в большей степени, чем какое-либо другое мировое тело… То же Самое относится ко всем другим телам; они в различных отношениях все являются и центрами, и точками окружности, и полюсами, и зенитами, и прочим. Земля, следовательно, не находится абсолютно в центре вселенной, но лишь относительно этой нашей области»[498].

Эти мысли кажутся нам сегодня во многом несовершенными и привычными. Но не следует забывать, что во времена Бруно они были делом интеллектуальной смелости и мужества. Своими смелыми рассуждениями Ноланец не только разрушил аристотелевскую космологию, а в целом и его физику, но и подготовил метафизическую почву для гелиоцентризма Н. Коперника. В отличие от господствовавшей в те времена традиции расценивать космологическую систему польского ученого не более как удобную математическую гипотезу, Бруно отстаивал в трактовке гелиоцентризма реалистическую позицию, рассматривая его прежде всего как физическое учение. Волею судьбы именно Бруно выпала честь первым в истории европейской мысли вскрыть метафизический, философский характер копер- никанства, который он связывал со своим учением о бесконечности Вселенной, что и нашло свое выражение в его гелиоцентрической концепции бесконечности космоса.