3.4.1. Философия софистов

Античными атомистами завершился первый период в развитии греческой философской мысли — натурфилософский, на смену которому пришел период антропологический. Этот существенный сдвиг в проблемном, предметном, методологическом поле греческого мышления объясняется прежде всего теми изменениями, которые произошли в Древней Греции в эпоху высшего господства афинской демократии. Народовластие принципиально изменило место грека в античном космосе: он стал социально и политически востребованным. Очень точно выразил суть грека классической эпохи Аристотель, определив ее как существо политическое. Широкое участие эллинов в общественной и политической жизни страны с необходимостью поставило вопрос об их всеобщем просвещении. По словам известного немецкого исследователя античной культуры Теодора Гомпер- ца, «наиболее влиятельным орудием в политической жизни большей части Эллады… стала речь…, умелое пользование которой доставляло победу»[241]. Поэтому вполне естественно, что в эту эпоху впервые стали культивировать искусство риторики, заключающееся в умении разбираться в различных точках зрения, критически мыслить, отказе от апелляции к авторитету. В целом можно сказать, что появилась насущная потребность во всеобщем образовании эллинов, достигаемом посредством рефлексии. Осуществить эту задачу взяли на себя софисты (странствующие учителя мудрости).

Для адекватного понимания места и роли софистики в античной культуре, духа их философствования следует еще раз особо подчеркнуть, что образование, просвещение эллинов не было самоцелью софистов. Главной, конечной целью образовательного процесса была научная и риторическая подготовка к политической и общественной деятельности. Эта практическо-политическая цель обучения предопределила и переориентацию внимания софистов с самостоятельного исследования бытия и метафизических размышлений на популярное изложение уже существующих теорий. Но это лишь внешняя сторона греческой софистики.

Дело в том, что немалую роль в переориентации греческой мысли и появлении софистов сыграли и внутренние факторы историко-философского процесса. Сформировавшееся в рамках досократической натурфилософии по вопросу об архэ многообразие мнений, неудачные попытки, которые предпринимались Эмпедоклом, Анаксагором и атомистами с целью примирить ионийскую и элейскую школы, всё это свидетельствовало о том, что философия фюзиса в своем развитии исчерпала себя, достигла своих пределов, что, безусловно, завело греческую мысль в тупик. Выход из него указали как раз софисты, переориентировав философию с проблемы бытия как проблемы субстанциального начала на вопрос о бытии не как проблемы сознания, самосознания. Как точно заметил в этой связи

А. Ф. Лосев, «в софистах античный дух впервые обращается к самому себе_ь внутрь себя, рефлектирует над самим собою вместо фиксирования той или другой внешности»¹²⁵.

Таким образом, софисты вывели греческую мысль на новую ступень развития — на первую ступень самосознания греческого духа, переориентировавшегося с объективного космологизма на субъективный антропологизм. В этом смысле они совершили подлинную духовную революцию, основным результатом которой явились ломка традиционных ценностей и рождение первой в истории человеческого духа философии самосознания, давшей начало новой греческой науке — науке о духе, логике.

Рассмотренный выше аспект греческой софистики можно было бы назвать ее положительным смыслом, на который впервые указал Гегель после многовекового господства негативной исторической оценки софистики. Именно Гегель привлек внимание историков философии к понятию софистики, обозначавшему в древности не просто философию, а греческое образование: софисты фактически были учителями Греции и лишь благодаря им образование вообще там появилось. Их предшественниками были народные учителя: поэты, рапсоды философы, художники, музыканты. Софисты же давали уроки мудрости, преподавали вообще все искусства и науки: музыку, риторику, поэтику, физику, астрономию, математику, Медицину и т. д. Но в первую очередь они были учителями словесности и главным, высшим их искусством была риторика как искусство производить мнения, убеждать посредством слов.

Имея своей целью образование, направленное на подготовку к практической жизни, софисты составляли как бы особое сословие профессиональных наемных преподавателей добродетелей» и «красноречия», они занимались преподаванием профессионально и в данном качестве заменяли собою школы. В этой своей роли они фактически явились первыми греческими просветителями, учившими пользоваться собственным разумом, учили людей мыслить самостоятельно, тому, что знание может быть приобретено свободной мыслью, которая возможна лишь на пути критики и сомнения.

Следует особо отметить, что практическая направленность образовательной деятельности софистов была той призмой, через которую преломлялось обучение всем наукам и искусствам: философия и наука как таковые, в чистом виде считались недостойным занятием для зрелого мужа, они имеют только прикладное значение в качестве образовательного средства. Философия не может и не должна быть целью сама по себе, она служит только средством для развития формальной рассудочности. Упраздняя ее положительное содержание, софистика превращает философию в средство для достижения внешней выгоды. Вся ее сила лежала в практической сфере. Рассматриваемое в этой плоскости, философское учение софистов есть менее всего умозрительное учение.

Со словом софистика связана и другая оборотная сторона медали, ибо это выражение пользуется дурной репутацией, несет в себе негативный смысл с унизительным, пренебрежительным, нелестным и даже ругательным оттенками. Софисты получили дурную славу по двум основным причинам. Во-первых, их мудрость была неподлинной, а «кажущейся», поскольку в обучении они не учили поиску истины. Они преследовали практическую цель научить людей сознавать, что доставляет им удовлетворение, благоуспешность, а также руководствовались чисто практически соображениями, чтобы любыми средствами достичь превосходства в споре, прибегая к разным уловкам и особым логическим приемам (нарочитым паралогизмам, или иначе, мнимым силлогизмам), а иногда даже и к шарлатанству, выдавая ложь за правду.

Цель и смысл спора они усматривали «исключительно в опровержении и смущении собеседника»[242] [243]. В угоду этому они в доказательствах часто прибегали к ложным основаниям для опровержения истины. Собственно истина как таковая их не интересовала и в этом смысле софисты не были философами. Другая причина заключалась в том, что они брали деньги, и не малые, за обучение. Это, безусловно, не могло не вызвать упрек в их адрес, поскольку у древних греков существовало предубеждение против всякого труда, направленного на заработок, тем более казалась предосудительной торговля профессиональной мудростью, которую Сократ ставил на один уровень с проституцией. Именно эти обстоятельства имел в виду Аристотель, когда писал, что «софистика есть мудрость кажущаяся, а не подлинная, и софист — это [человек], умеющий наживать деньги от кажущейся, не подлинной мудрости», которая ищет не истины, а своей выгоды, пользы.

Первыми дурную славу софистам приписали ближайшие ученики Сократа Ксенофонт и Платон. Ксенофонт изображал софистов жуликами, а подчас даже дураками и идиотами. Платон дал наиболее отрицательную характеристику софистике, обвинив софистов в шарлатанстве и назвав их «чем-то вроде торговцев или разносчиков тех припасов, которыми питается душа»[244]. Софистике он посвятил ряд диалогов: «Софист», «Протагор» и «Теэтет». Эту же отрицательную точку зрения разделил с ним позже Аристотель, назвав софистику «кажущейся мудростью».

Принципиальное отличие подлинной мудрости от кажущейся становится очевидным, если сравнить мудрость софистов с мудростью великого Сократа. Хотя по своей внешней форме деятельность последнего как философа схожа во многом с софистикой[245], всё же с содержательной и сущностной точки зрения Сократ являет собой прямой антипод софистам. В противовес последним, для которых истина никогда не представляла интерес (софист спорит не для истины, а для победы в споре), Сократ ради истины пожертвовал своей жизнью. Кроме того, он осуждал софистов за то, что они брали плату за обучение, говоря, что мудрость ничего не стоит. В этом смысле Сократ — философ, воплотивший в себе идеал истинного искателя мудрости. Он осудил софистику во имя философии.

Пробуждение свободной, критической, альтернативной мысли греков выразилось прежде всего в пристальном внимании к вопросу об образовании научных понятий и методов, стремлении к логическому обоснованию полученных результатов, к разработке способов доказательства. Стало быть, первой формой греческой науки о духе стала наука логики, которая Донималась софистами как особый род искусства спорить, опровергать и доказывать. Этот род искусства был назван эристикой. По сообщению Диогена Лаэртского, Протагор из Абдеры (480-410 гг. до н. э.)[246] — глава школы софистов — «первым стал пользоваться в спорах доводами;., он же первым ввел в употребление и сократический способ беседы; и первым применил в споре антисфеновский довод, по которому должно получаться, что противоречие невозможно… и первый указал, как можно оспорить любое положение»[247]. Протагор утверждал, что всякое положение можно доказать и опровергнуть одинаково сильными аргументами.

Однако разработка логической и эпистемологической проблематики осуществлялась софистами не в чистом виде, т. е. теоретической форме, а в контексте их практической ориентации на то, чтобы одержать победу в споре. Это, безусловно, накладывало свой отпечаток на характер полученных ими результатов. Например, истина понималась ими не как логическая истина, т. е. как соответствие знания действительности. Понимание истины софистами наиболее точно выразил их учитель, «искусный спорщик» Протагор в единственно сохранившейся из его книги «Антилогии» (другое название «О сущем») фразе: «Человек есть мера всех вещей существующих, что они существуют, и не существующих, что они не существуют». Это, ставшее ныне знаменитым, аксиоматичное положение можно истолковать так: человек может наблюдать, мерить, взвешивать всё существующее как хочет, или кому что кажется, так для него оно и есть, потому что собственно никакого другого «бытия», кроме того, которое нам представляется и воспринимается нами, для нас безусловно не существует. Иными словами, «каков человек, таковы и вещи»[248] — так резюмирует С. Н. Трубецкой общий смысл изречения Протагора.

Стало быть, именно человек, его эмпирическая чувственная индивидуальность объявляется мерилом всего существующего. Иными словами, достижимая человеком истина находится в пределах человеческой природы, 3 она сплошь пронизана субъективностью, зависит от чувственных восприятий человека. А поскольку восприятия людей разнятся, то можно заключить, что каждому чувственному восприятию соответствует своя истина, - или, выражаясь устами платоновского Сократа: «то, что каждому представляется, таково для него и есть»[249]. То есть для каждого истинно и действительно то, что ему представляется и в этом смысле все наши восприятия субъективны, а следовательно, и все наши суждения, оценки, мнения и знания тоже субъективны. Всякое наше знание о бытии истинно не безусловно, а только относительно для данного человека, высказывающего данное суждение. Итак, существует только субъективная и относительная истина, истина «здесь» и «теперь» и только для меня. Это позиция крайнего индивйдуализма и субъективизма как «прямое основание софистики»[250] вела с неизбежностью к скептицизму.

Протагору крайний субъективизм и умеренный скептицизм были навеяны, по-видимому, Гераклитом, его идеей о текучести и изменчивости всего, а также, возможно, учением атомистов Левкиппа и Демокрита о субъективности восприятий: если всё меняется в мгновение, то ни о чем ничего нельзя сказать определенного. В ней со всей очевидностью проявляется критический характер всей греческой софистики, разрушившей традиционное догматическое мышление эллинов, которое прежде опиралось на уважении к авторитету и отеческим традициям. Отныне последним (конечным) основанием всякой достоверности становится сам человек как индивид. На первый взгляд мысль Протагора может показаться парадоксальной, абсурдной, нарушающей законы мышления и стирающей всякую грань между истиной и ложью. В действительности же ею он пытался привлечь внимание к необходимости установления законов мышления, в частности логического закона противоречия, утверждающего (в контексте логики Протагора), что о всякой вещи существует два противоположных утверждения. Именно этой логике мышления советовал следовать Протагор тем, кто обучался искусству риторики. Его риторическое мастерство заключалось в умении придать вес и значение любому мнению, включая и противостоящее ему. В частности, он выдвигал тезисы и предлагал своим ученикам подыскивать аргументы «за» и «против» них, защищать парадоксы, спорить против очевидности.

В целом можно сказать, что в протагоровом положении проводится мысль о том, что истинным знанием обладает тот, кто может опровергнуть противоположное мнение и защитить от критики, отстоять собственное. Тем самым Протагор учил критике, умению аргументировать, как можно «аргументом более слабым побить более сильный». Этим, по сути, он и его последователи содействовали формированию логического способа мышления, характерного для Сократа и всей послесократовской философии и науки. Т. Гомперц, давая оценку знаменитого протагорова принципа человека-меры, совершенно справедливо отмечает, что в нем «дух позитивной, почти современной научности не проступает так сильно и так ясно ни в одном из творений той эпохи»[251].

Под этим духом современной научности известный историк философии имел в виду, безусловно, субъективизм, альтернативизм мышления, подвижность и изменчивость не только содержания знания, но его нормативной базы, самих его оснований. Софисты были убеждены в том, что объективно истинное познание невозможно, что знание не выходит за пределы субъективных явлений. И так как нет объективной истины, а есть только ее видимость, то можно убеждать всех во всём. Эта субъективная рассудочность с неизбежностью вела к скептицизму и релятивизму.

Абсолютный, «нигилистический релятивизм» (С. Н. Трубецкой) как основоположение теоретической философии Протагора имело далеко идущие последствия прежде всего для практической жизни греков и в частности для обоснования этического скептицизма и релятивизма. Но если сам Протагор был еще далек от крайних релятивистских выводов, то его ученики и последователи (Горгий, Гиппий, Продик — учитель Сократа — и др.) впадают в анархистские «софизмы», вынося мораль «по ту сторону добра и зла»: добро и зло, хорошее и дурное, справедливое и несправедливое — относительны. При определении того, что справедливо, а что несправедливо, следует руководствоваться критерием выгоды и пользы как личной, так и общественной, государственной.

Если истина субъективна, неаподиктична, то не может существовать и общеобязательного нравственного закона: если для каждого истинно то, что ему кажется истинным, то для каждого и справедливо то, что ему нравится. Нравственные законы так же текучи, как и всё существующее. С этой точки зрения нравственный результат софистики содержал в себе негативный оттенок: освобождая человека от предрассудков, обучая его мыслить, софисты не давали ему новых положительных идеалов взамен разрушенных ими правил нравственности и обычаев.

Самодостаточность, правомерность индивидуального мнения, превозносимая софистами, не только подорвала нравственные основы греческого общества, но и содействовала разложению эллинского самосознания. Этому процессу способствовало и религиозное вольнодумство, которое широко распространилось в среде софистов. Оно имело различные оттенки, начиная с умеренного религиозного скептицизма Протагора, заявившего, что ничего не знает о богах, до антропологических, натуралистических, психологических объяснений веры в богов у Продика и Критйя. Для предотвращения этого разрушающего влияния софистики на историческую арену выступила величайшая, мощная личность Сократа, который попытался противопоставить нигилистическому релятивизму софистов прочный фундамент истинного знания и этических норм. .