Особенности русского стиля философствования

Безусловно, мышление человека едино, оно не имеет ни государственных, ни национальных границ. И, тем не менее, философия как «квинтэссенция эпохи», культурной эпохи всегда несет в себе колорит национальной культуры. Именно особенности русской культуры, ее самобытность наложили свой отпечаток и на русское философствование, на национальное своеобразие русской философии.

В свою очередь своеобразие, самобытность русской культуры были детерминированы особенностями русской истории, а именно: особенностями российской государственности, экономики, которые во многом определялись особым географическим положением России. Широта географических просторов России, которые протянулись на многие тысячи километров с Запада на Восток и с Севера на Юг, нанесли национальные штрихи Запада и Востока на общий облик России, который очень тонко и точно выразил Н. А. Бердяев (1874-1948): «Россия есть целая часть света, огромный Востоко-Запад, она соединяет два мира»[1812]. И далее: «Россия стоит в центре Востока и Запада, она — Востоко-Запад»[1813]. В этом смысле можно говорить о России как о русском Востоке и русском Западе.

Эти своеобразия, самобытность России предопределили и важнейшую проблему русской духовности, которая, как сквозная проблема, красной нитью проходит через всю историю русской культуры. Эта проблема — проблема судьбы России. Славянофилы рассматривали эту проблему в свете антитезы «Восток и Запад». Не случайно русская мысль в течение всего XIX в. вращалась вокруг споров славянофильства и западничества. В таком направлении русской мысли нашла свое выражение идея о том, что для русского сознания основная тема — тема Востока и Запада, тема о том, является ли западная культура единственной и универсальной и не может ли быть другого и более высокого типа культуры?

В отличие от таких крупных европейских государств, как Германия, Франция, Великобритания, которые изначально связывали судьбы своих стран с общей мировой исторической судьбой всего человечества, русское национальное самосознание в лице славянофилов уже в самых своих истоках было мессианским: русскому человеку издавна было присуще чувство, что Россия имеет особенную судьбу, что русский народ — народ особенный, что ему предначертана особая судьба в истории человечества.

В глубине народного сознания была заложена мессианская идея православного царства, призванного хранить в мире истинную веру. Однако оригинальность русской мысли не исчерпывалась одним мессианизмом. С последним тесно связана историософическая тема русской философии: она пытается разгадать, что помыслил Творец о России, каков путь России и русского народа в мире, какова судьба человека, всего человечества?

Мессианизм и историософия, задавшие основные ориентиры русской мысли, наложили свой отпечаток и на характер, способ русского философствования. Если европейская философия — философия разума, а восточная — философия чувства, созерцания, то русская философия не есть ни то, ни другое, она, скорее есть их синтез. И как их синтез ее можно было именовать философией мыслечувствования, в которой своеобразно преломляются и сочетаются черты западного и восточного способа философствования. Этот срединный путь развития русской философии тонко подметил В. Ф. Эры (1882-1917): «Русская философия занимает среднее место между философской мыслью Запада, находящейся в неустанном течении и порыве, и философской мыслью Востока, парящей в орлиных высотах и находящейся в неустанной напряженности вдохновенного созерцания»[1814]. На эту характерную черту русской философии указывал и А. Ф. Лосев (1893-1988), который усматривал ее основание в метафизическом и божественном Логосе. В связи с этим он писал, что «русская самобытная философия представляет собой… борьбу между западноевропейским абстрактным ratio и восточно-христианским, конкретным, богочеловеческим Логосом»[1815]. Стало быть, она зиждется на столкновении между Рацио и Логосом, являя собой сверхлогическое, интуитивное творчество. Это столкновение у каждого мыслителя выражалось по своему: у одного на первый план выходил Разум, у другого — Логос. В одном случае имели дело с абстрактным рационализмом, в другом — с интуитивизмом, скорее, с алогическим мистицизмом.

Интуитивный, даже можно сказать, мистический характер русской философии делает ее бессистемной. Даже такой величайший русский философ Владимир Соловьев (1853-1900), которому принадлежат фундаментальные работы по основным вопросам философии, не оставил после себя завершенной философской системы, мы находим у него скорее только общий план системы. Причину такой бессистемности русской философии многие усматривают во внутреннем строении русского философского мышления. Так, Н. А. Бердяев, характеризуя творчество теоретической главы славянофильства А. С. Хомякова (1804-1860), отмечал, что философия основателей славянофильства была отрывочной, полна глубоких интуиций, ибо «духовная жизнь России рождает из своих недр высшее постижение сущего, высшую, органическую форму философствования»[1816].

Таким образом, русская философская мысль не была систематической и совершенной по форме, она фрагментарна и отрывочна. Русская философия — это протест против созерцательности, отвлеченности, абстрактности,) схематизма. В отличие от европейской философии ей чуждо стремление к чисто интеллектуальной систематизации взглядов, она суть чисто внутреннее, интуитивное познание сущего, которое может быть постигнуто не и в логических понятиях, а в образе посредством силы воображения и внут- ; ренней жизненности.

и Эта «живость» русской философии предопределила и ее основной j жанр. Подобно европейскому Возрождению, в рамках которого, как из- ; вестно, философия существовала преимущественно в форме искусства, в I* основном в виде живописи, русская философия находит свое выражение в! таком искусствоведческом жанре, как художественная литература, кото- ! рая, по словам А. Ф. Лосева, «является кладезем самобытной русской фи-

; ЛОСОфиИ»[1817].

Есть ли это ее недостаток? Напротив, как представляется, художественная форма русской философии — это не ее недостаток, а преимущество. Западноевропейской философии, имевшей в своем распоряжении развитый понятийный философский аппарат, проще было разрабатывать и разрешать фундаментальные философские вопросы. Русской философии же, в типичной литературной форме которой, по словам С. Л. Франка, «отразилась юношеская непосредственность, так сказать, внешняя незрелость русского духа»[1818], для разрешения великих философских вопросов приходилось схватывать всеобщность сущего посредством художественных образов. Иными словами, она была вынуждена выражать абстрактное через конкретное, что, безусловно, требует неимоверных усилий и большого искусного мастерства. Именно потому своей вершины русская философская мысль достигает не в философии как таковой, а в великой русской литературе, которая есть величайшее творение русского национального духа. А величайшим его творцом, величайшим русским метафизиком и наиболее экзистенциальным был Ф. М. Достоевский (1821-1881), в котором вся русская философия. Его величие в том, что он наиболее тонко уловил и выразил позицию русского духа в области душевного как «духа симфонической соборности»[1819]. Именно Достоевский показал, что проникнуть в тайны и темные бездны человеческой души, в его бесконечные глубины можно лишь на пути метафизического постижения бытия как такового. Таким же метафизическим духом было пронизано и лирическое творчество поэта-мыслителя Ф. Я. Тютчева (1803-1873).

Поскольку русская мысль была более религиозной философией, чем богословием, то она была религиозно направленной и обоснованной. Но ее религиозность следует понимать не как личную религиозность русских философов, а как религиозность первопринципа их способа философствования. И как таковая она существенно антирационали- стическая и антисхоластическая. И хотя русское мышление абсолютно антирационалистично, это отнюдь не значит, что оно иррационалистич- но, оно — эмпирично. Но его эмпиризм особый, он принципиально отличается, например, от английского эмпиризма, для которого опыт идентичен с чувственной, непосредственной данностью, очевидностью. Для русского мышления же опыт есть прежде всего живой, жизненный опыт, получаемый посредством сопереживания в себе данных чувственного восприятия. Стало быть, предмет осваивается не внешним образом, а в его живой целостности, достигаемой посредством его сопереживания, которое понимается как особое интимное, физиологическое состояние субъекта познания. Так, один из самых оригинальных русских философов В. В. Розанов (1856-1919) считал, что истина, истинное знание — то, чем можно умиляться и любоваться, а ложь — это холод, голод, пустынность. Даже Бог как верховная истина познается «физиологически»: «Бог есть самое теплое для меня. С Богом никогда не скучно и не холбдно»[1820].

Стало быть, постижение бытия не возможно посредством ни чувственного восприятия, ни рационального мышления. Для подступа к сущему необходимо внутреннее свидетельство бытия, являющее себя в непосредственной очевидности, в мистическом проникновении. Только таким путем возможно достичь подлинного знания, пронизанного жизненностью. Это истинное, полное знание один из первых теоретиков славянофильства И. В. Киреевский именовал «живознанием», противопоставляя его традиционному абстрактному познанию.

С понятием жизненного опыта, живознания С. Л. Франк связывает другую характерную черту русского мышления как тяга к реализму, точнее, к онтологизму. Онтологизм проявляется в том, что русская философия, в отличие от новоевропейского гносеологизма, утверждает принципиальную обусловленность гносеологии онтологией. В этой своей направленности русская философия выступила с притязанием преодолеть рационализм европейской философии, декартовское «cogito ergo sum» и утвердить взамен него путь от «sum» к «cogito». А это значит, что прежде чем что-то познать, необходимо быть. Именно через это совершенно непосредственное и первичное бытие и постижимо всякое бытие. Стало быть, человек познает постольку, поскольку он сам есть, что он постигает бытие через реальное укоренение в него, которое возможно сквозь призму жизненного опыта. То есть реальная связь между «я» и бытием осуществляется через жизнь. Отсюда понятно, почему понятие жизненного опыта как основы подлинного знания тесно связано с онтологизмом. Согласно последнему, бытие открывается лишь целостной жизни духа, лишь разуму, органически соединенному с волей и чувством, как любил говорить А. С. Хомяков, «волящему разуму» и «разумной воле».

Другая характерная черта русской философии — отрицание субъективизма и любовь к объективному, познанию действительности, а не явлений I только, познанию абсолюта. Только этим можно объяснить, почему философия Канта не смогла прижиться на русской почве и отсутствие интереса к наукоучению И. Фихте и вместе с тем значительный интерес к натур- - философии, эстетике и философии откровения Ф. Шеллинга и в целом к философской системе Г. Гегеля.

Очень важной чертой русского мышления, выделяемой традиционно русскими философами — «предубеждение против индивидуализма и приверженность к определенного рода духовному коллективизму»[1821]. Послед- ‘ ний ничего общего не имеет с экономическим коллективизмом, характерным для коммунизма. Этот коллективизм отнюдь не враждебен понятиям личной свободы и индивидуальности. Суть его наиболее полно выражается таким характерным для русской духовности понятием, как соборность (А. С. Хомяков) или, общинность (И. В. Киреевский). Понять смысл этого своеобразного для русской мысли понятия можно, если исходить из его противоположности западноевропейскому духу, который, как известно, по преимуществу (за исключением «я» и «ты» Л. Фейербаха и М. Бубера) исходит из «Я», индивидуализма. Соборность же предполагает в качестве отправной точки духовной жизни не «я», а «мы», в котором каждое «я» не растворяется целиком в «мы», а содержится в нем и в каждом «я» внутренне содержится «мы». Стало быть, соборность можно определить как внутреннюю гармонию между живой личной душевностью и надындивидуальным единством, как «единство во множестве». Очень тонко уловил суть соборности А. С. Хомяков, определив ее как «хоровой принцип» русской жизни. Соборность противостоит как индивидуализму, разрушающему человеческую солидарность, так и коллективизму, нивелирующему личность. Она противостоит западному культу «разумно эгоистической» личности. Как «единство во множестве» соборность оберегает человеческую общность и в тоже время сохраняет неповторимые черты каждого отдельного человека. В дальнейшем это славянофильское понятие соборности, которое было введено А. С. Хомяковым в качестве основного принципа деятельности православной церкви как органического целого[1822], трансформировалось в понятие всеединства как метафизической основы, философии Вл. Соловьева.

Как уже отмечалось выше, соборность отнюдь не исключает индивидуальность, а раскрывается через личность и в личности. В этом смысле можно говорить о своеобразном персонализме как характерной черте русской философии.

Следующая характерная черта — преимущественный интерес к этическим вопросам, притом не теоретическим* а именно к применению этических теорий на практике, к переустройству жизни согласно принятым на веру теоретическим принципам. Все русские мыслители — моральные проповедники и среди них великий морализатор Л. Н. Толстой. В этом смысле слова русское мышление — практическое: оно всегда рассчитано на улучшение мира, мировое благо и никогда — лишь на одно понимание мира. Оно никогда не является «чистым познанием», бесстрастным теоретическим пониманием мира, но всегда эмоционально-страстным познанием, схватывающим конкретно-онтологическую живую истину как конечную цель духовного поиска. А потому знаменитая хпинозовская максима: «не плакать, не смеяться, но понимать», совершенно чужда русскому духу.

Эмоционально-страстное постижение бытия тесно сопряжено с религиозным поиском спасения, в котором выражена, по сути, религиозная сущность русского духа. Религиозность пронизывает все внешние и внутренние сферы духовной жизни. В этом смысле, по словам. С. Л. Франка, «русский дух… насквозь религиозен. Он, собственно, не знает ценностей, помимо религиозных, стремится только к святости»[1823]. Всё -т- мораль, наука, искусство, право и т. д. — как таковое, само по себе не имеет для русского никакой ценности. Оно обретает свою ценность лишь благодаря своему отношению к Абсолюту, Абсолютному В этом состоит принципиальный радикализм русского духа. Он не знает середины: либо всё, либо ничего — вот девиз русского духа. А потому если не существует Бога как абсолютной ценности и абсолютного мерила всего, то всё дозволено. «Русскому, — по словам С. Л. Франка, — не приходит в голову, что можно чувствовать себя связанным автономными моральными, правовыми и государственными…»[1824] Характерен в этом плане анекдот про русского офицера, рассказанный Достоевским: русский офицер, прислушавшись к атеистическим речам, в состоянии глубочайшего сомнения спрашивает себя: «Но если нет Бога, как я могу оставаться майором?». Стало быть, для него выполнение им своего офицерского долга и обязанностей имеет смысл только в связи с Богом.

Религиозность как канва, на которой разворачивается русский дух, характерна для всех русских мыслителей, которые были одновременно религиозными философами и богословами: не профессиональными богословами, а светскими свободными мыслителями и писателями.

Наряду с религиозностью другим центром, вокруг которого разворачивается русское мышление, является человек. Русская философия глубоко антропоцентрична. Человек, его судьба* смысл человеческой жизни — центр духовных интересов, философских изысканий русских мыслителей. Величайшим антропологом был Ф. М. Достоевский, который совершил великие открытия в области постижения человека, заложив тем самым основы новой антропологии — метафизику человека. Ядро этой метафизики образует экзистенциальная диалектика, раскрывающая противоречивую и трагическую природу и сущность человека.