3.3.3.2. Философия элеатов

Парменида Элейского (ок. 540-460 гг. до н. э.), бывшего вначале членом пифагорейского союза, по праву можно считать первым европейским философом в собственном смысле этого слова, ибо он первым из греческих фи- пософов поставил основной философский вопрос — вопрос о бытии как таковом. Парменид — философ и «певец» бытия. В отличие от ионийцев и Ксенофана, которые обсуждали вопрос о бытии через призму проблемы фхэ, т. е. исследовали бытие субстанциально, Парменид ставит вопрос о Зытии в специфической, философской форме. Если его предшественники в юпросе о бытии ставили акцент на что есть бытие, подразумевая при этом, гго образует его основу, из чего оно возникло, то Парменид вопрошает о Зытии, акцентируя на логическую связку есть, а именно: что значит, что гго-то есть, когда утверждается, что оно есть, в смысле как возможно то, то есть, т. е. как возможно существующее, сущее? Сама по себе постанов- са фундаментального вопроса философии в такой форме, свидетельствует о гом, что мышление Парменида возводится на абстрактный уровень, а стало Зыть, оно достигает философской зрелости и в целом процесс формировали греческой философии в рамках его учения в основном завершается. Решение этого фундаментального вопроса стало предметом философской поэмы Парменида «О природе», значительные отрывки которой дошли до нас по сообщениям античного скептика Секста Эмпирика и неоплатоника Симплиция. По своему содержанию поэму принято условно делить на три части: «Пролог», представляющий собой аллегорическое вступление, «Путь истины» (здесь содержится учение о бытии), «Путь мнения» (учение о кажущемся мире). От второй части сохранилось 9/10, от третьей — сравнительно очень немногое. Сюжет поэмы вкратце таков: юноша Парменид отправляется в далекое путешествие в поисках истины. По пути он встречает богиню справедливости Дике, которая берет его за руку и ведет его по пути разума, посредством которого Парменид должен узнать совершенную истину и лишенные подлйнной достоверности мнения смертных. После этого начинается непрерывный монолог богини, устами которой Парменид излагает свое учение о бытии, которому полностью посвящена вторая часть поэмы «Путь истины».

Исходной гносеологической точкой, от которой отталкивается Парменид в своих философских рассуждениях, явилось намеченное уже у Гераклита и Ксенофана различие между Разумом и Чувством, иначе, Истиной и ее внешним проявлением — Мнением. Методологической основой этих рассуждений стал метод строгой логической дедукции. Парменид обосновывает основные положения своего философского учения посредством логических доказательств, построенных по образцу математических и начинающихся с аксиоматически несомненного и обязательно непротиворечивого положения. Именно логический метод рассуждений Парменид признает как истинный. Самая существенная черта истинного метода — его абсолютная неотделимость от предмета исследования и получаемого конечного результата. Поскольку истинный метод не допускает противоречия между мыслью и предметом мысли, то мыслить можно только бытие, которое понимается Парменидом как то, что есть, а небытие же, которое не есть бытие, нельзя мыслить.

Логика его рассуждений такова. Чтобы достичь истины, разум должен обладать достоверным методом и строго следовать ему. Мыслимы лишь три пути исследования бытия. Первый путь истинный — признание, что бытие есть, а не-бытия же нет. Говоря словами Парменида, «есть то, что есть, а то, чего нет, то не существует»⁴⁶. Другие два пути, отвергаемые Парменидом, — признание существующим не только бытия, но и не-бытия. Один из них (это путь пифагорейцев) — соединение в умопостигаемом мире бытия и не-бытия, т. е. путь совмещения противоположностей в результате их смешения; другой путь (путь сторонников Гераклита) — их отождествление.

Проблемное поле второй части поэмы образуют два важнейших философских вопроса: 1) вопрос об отношении бытии и небытия; 1) вопрос об отношении бытия и мышления. Не вдаваясь в подробности приводимых в связи с решениями этих вопросов доказательств, сформулирую основные положения философского учения Парменида в следующих утверждениях:

   1) Бытие есть, поскольку оно мыслимо, о нем может быть что-то сказано. He-бытия нет, ибо о нем ничего нельзя сказать, оно немыслимо. Величайшей глупостью было бы говорить о несуществующем, так как тогда нужно говорить о нем, как о чем-то составляющем содержание мыслей, следовательно, как о чем-то существующем, что ведет сразу же к противоречию. Но если всякое мышление относится к существующему, то отсюда следут, что бытие и мышление одно и то же; мысль о предмете и предмет мысли — это одно и то же, мыслить и быть одно и то же, т. е. утверждается тождество бытия и мышления.

Согласно А. Маковельскому, парменидово тождество бытия и мышления заключает в себе следующие положения: а) бытие есть предметное содержание мышления; б) нет мышления, которое не было бы вместе с тем и бытием; в) логически значимому соответствует подлинная действительность; г) существует лишь то, что мыслится; д) субъект и объект мышления совпадают (мысль познает в сущности самое себя)[168].

Сразу же замечу, что тезис Парменида о тождестве бытия и мышления имеет не умозрительный, отвлеченный смысл, а вполне конкретный, а именно физический и космологический смысл, ибо для Парменида небытие — то же самое, что пустота, пустое пространство. Когда Парменид утверждает, что небытия нет, то в логике его мышления это следует понимать как то, что в мире нигде нет пустоты, нет ничем не заполненного пространства. Только через призму такого понимания тождества бытия и мышления становится очевидным второй тезис Парменида о едином бытии: из невозможности пустоты, а это значит, из абсолютной заполненности пространства следовал вывод о том, что мир един, в нем нет и не может быть никого множества отдельных вещей. Природа, которая боится пустоты, не оставила никаких пустот, разделяющих вещи друг от друга. В логике рассуждений Парменида этот тезис звучит так:

   2) Поскольку бытие есть, а небытия нет, то существует только одно бытие, т. е. наряду с бытием нет другого бытия, кроме бытия больше ничего нет, «сверх бытия ничего». Стало быть, бытие одно, оно едино. Равным образом бытие неделимо, так как оно всё однородно: всё в одинаковой мере наполнено бытием, всё бытие непрерывно, «ведь бытие плотно примыкает к бытию»[169], и ничем от бытия не отличается, так что все одно, едино.

Но если бытие едино, то оно неподвижно, ибо вне его нет ничего. Движение предполагает пустоту — пустота же есть небытие, которого нет. Бытие не меняет своего места, поскольку передвигаться оно могло бы лишь туда, где его нет, то есть в небытие, а потому оно неподвижно и недвижимо. I «Бытие неподвижно… не имея ни начала, ни конца, так как возникновение и гибель откинуты от него весьма далеко истиной (логического) доказательства»⁴⁹.

- Бытие не возникает, ибо, если что-то возникает, оно должно появиться либо из бытия, либо из небытия. Если оно появляется из бытия, тогда никакого возникновения на самом деле нет — ибо оно уже существует. Если же оно появляется из небытия, тогда небытие уже должно быть чем-то, чтобы из него могло что-то возникнуть. Но такого не может быть, поскольку небытие — это ничто. Таким образом, бытие не возникает ни из бытия, ни из небытия: оно никогда не возникает, оно просто есть, существует.

   3) Если по истине мир един, т. е. в нем нет никакого множества и никаких отдельных частей, то отсюда следовало, что множество, как-будто удостоверяемое человеческими чувствами, есть на самом деле только иллюзия, видимость. Картина мира, навязываемая нам нашими чувствами, иллюзорная. Истинная же картина мира — это мир, удостоверяемый нашим разумом, т. е. это рациональная картина мира. ^

От умопостигаемого единства бытия Парменид переходит к множеству чувственного, становящегося мира, который является объектом исследования третьей части поэмы «Путь мнения». Путь мнения — это путь смертных, на котором допускаются бытие и небытие, противоречия, противоположности, возникновение и гибель, постоянные изменения, переходы и превращения. Чувственный мир — кажущаяся видимость, сущностью которой является не-бытие. Учение о небытии — это есть собственно физика, натурфилософия Парменида. В своем физическом учении он опирается на Анаксимандра и пифагорейскую космологию.

По «истине», Вселенная совершенно однородна, непроницаема, неделима, неподвижна, полна бытия. По «мнению» же, она является человеку состоящей из множества концентрических сфер, частью светлых, частью темных, каковыми выступают «свет» (или огонь, эфирный огонь) и «ночь» (или мрак, земля) как начала чувственного, феноменального мира. Огонь, сопоставляемый с пифагорейским «беспредельным», играет творческую, деятельную роль, а земля, соответствующая «пределу», — роль пассивной материи. Свет (эфирный огонь) и тьма (земля) как противоположности свидетельствуют о противоречивости мира «мнения», а стало быть, и его неистинности. Если эти физические Элементы олицетворяют собой «мнимое» небытие, то «мнимое» бытие олицетворяется богиней Афродитой. Она является центром вселенной и всем управляет. В целом физика Парменида схожа с космологией Анаксимандра и физическим учением пифагорейцев.

Итак, согласно Пармениду, в природе есть нечто, постигаемое мнением, а есть нечто, постигаемое умом: постигаемое мнением — это ненадежное и шаткое представление о чувственном мире в силу того, что он подвержен многочисленным изменениям и переменам и по-разному воспринимается в чувствах различными людьми, а умопостигаемое — истинно и достоверно в силу вечности, неизменности сущего.

Подводя общий итог реконструкции учения Парменида, можно констатировать факт того, что он установил принципиальное различие между Разумом и Чувствами, а именно: не всегда можно доверять показаниям чувств, иной раз разум опровергает их показания. Из обнаружения этого факта Парменид сделал вывод о том, что разум является единственным свидетелем истины. Говоря языком методологии науки, он построил первую дедуктивную систему, реконструированную К. Поппером в следующих тезисных формулировках:

«(1) Есть только то, что есть.

(2) Чего нет, того не существует.

, (3) Небытие, т. е. пустота, не существует.

   (4) Мир полон.

   (5) Мир не имеет частей; это одна громадная глыбы (поскольку он полон).

   (6) Движение невозможно (ибо не существует пустого пространства, в котором что-то могло бы двигаться)»[170].

Безусловно, с точки зрения логики эти рассуждения Парменида представлялись безупречными, но для его современников, продолжавших «мыслить», если можно так сказать, «чувственным», «созерцательным разумом», они казались неприемлемыми. И действительно, очевидные данные нашего чувственного опыта свидетельствуют об изменении, движении, множественности вещей, а потому столь смелое заявление Парменида о неподвижности единого бытия вызывало у его современников лишь насмешки.

Ученик и приемный сын Парменида, Зенон Элейский (489-430 гг. до н. э.) взял на себя труд доказать фундаментальные положения своего учителя, а именно: идеи о том, что бытие едино и неподвижно. Известные аргументы, доводы Зенона в защиту идей Парменида нашли свое выражение в сочинениях, написанных им в диалогической форме. Правда, дошли они до нас в многочисленных и небольших по объему фрагментах. Античная доксография приписывает ему следующие труды: «Споры», «Изъяснение учений Эмпедокла», «Против философов», «О природе».

В отличие от своего учителя, применявшего прямые доказательства, а это значит, что Парменид доказывал существование единого и неподвижного бытия, Зенон прибег к эленктическому искусству («искусство — через противоречие загонять противника в безвыходное положение»)[171], к защите своих положений путем раскрытия противоречий в учениях своих оппонентов в лице пифагорейцев. При этом Зенон проявил себя как искусный спорщик: он умел находить противоречия в мыслях собеседника, что дало основание Аристотелю назвать его «изобретателем диалектики», весьма далекой от пустой, чисто формальной и бессодержательно эристики софистов.

В этих спорах он применил по сути тот способ доказательства, который сегодня принято именовать «доказательством от противного». А это значит, что, если Парменид шел от истинного умопостигаемого мира, доказывая существование единого и неподвижного бытия, то Зенон, напротив, шел от кажущегося чувственного мира, доказывая не существование многого и движения и входя тем самым в логическую структуру «мира мнения», к истинному умопостигаемому миру.

Логика рассуждений от противного («приведения к абсурду») сводится к следующему. Если надо доказать истинность исходного утверждения (тезиса), допускают в качестве истинного обратное, т. е. истинность антитезиса. Если в ходе доказательства предположение (допущение) оказывается ложным, то отсюда логически следует истинность исходного утверждения (тезиса). Задача Зенона при этом заключалась в том, чтобы показать, что условно принимаемый им антитезис оппонента, который вначале кажется менее парадоксальным, чем явно недопустимый тезис, при его логическом развитии приводит к явной нелепости.

В ходе доказательства тезисов о существовании единого бытия и его неподвижности Зенон выявил противоречия, возникающие при попытке мыслить такие фундаментальные понятия науки, как «единое» и «многое», «движение» и «покой», «конечность» и «бесконечность» и т. п. Эти противоречия, исключающие друг друга, абсурдные рассуждения и вошли в историю философии как знаменитые апории (парадоксы) Зенона. Всего им было сформулировано 45 апорий[172] (40 против множества и 5 против движения), историческая традиция сохранила 9 (у Аристотеля сохранилось 5, у Симплиция 3 и у Диогена 1), из которых 5 наиболее известны. Одна («апория меры») касается понятия «множество», 4 («Дихотомия», «Ахиллес и черепаха», «Летящая стрела» и «Стадий» связаны с понятием «движение».

Несмотря на те разногласия, которые существуют в литературе относительно характера апорий Зенона (одни их именуют софизмами, другие — паралогизмами, третьи — серьезными аргументами, имевшими значение для той исторической эпохи, в которой они появились), важность их для развития теоретического мышления очевидна. Аргументы Зенона, по словам С. Н. Трубецкого, «имеют первостепенное философское значение… и с ними приходится считаться до сих пор, так как они раскрывают действительные философские задачи, действительные противоречия, связанные с нашими понятиями величины, множества, движения, времени и пространства»[173]. Своими апориями Зенон дал сильнейший толчок развитию основных математических и физических понятий, самих оснований диалектики. Как справедливо заметил известный французский историк науки русского происхождения Александр Койре, «поднятая Зеноном проблема… касается времени, пространства и движения в той мере, в какой включает в себя понятие бесконечности и непрерывности. Эта проблема вновь с необходимостью возникает во всех областях, где эти два последние понятия играют хоть какую-нибудь роль…»[174]

И действительно, парадоксы Зенона не касаются движения как такового, они относятся к нему лишь постольку, поскольку движение происходит во времени и пространстве. Апория «меры», опровергающая невозможность существования множественности бытия, направлена против понятия пространства. Суть ее сводится к следующему. Все существующее находится где-нибудь, то есть в пространстве. А если так, то и само пространство, чтобы существовать, тоже должно находиться где-нибудь, т. е. в другом пространстве. Это второе пространство в свою очередь должно находиться в третьем пространстве, третье в четвертом и так далее до бесконечности. Но это же абсурд. Таким образом, вещи не находятся ни в пространстве, ни в пустоте, и, стало быть, пустота и пространство не существуют. А это значит, что все в одинаковой мере наполнено бытием, т. е. что оно одно, едино.

Первые два парадокса, касающиеся невозможности движения («Дихотомия» и «Алиллес и черепаха»), направлены против непрерывности и бесконечной делимости времени и пространства, два других («Летящая стрела» и «Стадий») — против мнения, согласно которому время и пространство состоят из некоторых конечных, далее неделимых элементов.

Аргументация Зенона является абсолютно строгой, поскольку движение предполагает бесконечную делимость пространства и времени, что включает в себя, следовательно, актуально бесконечного совокупность пространственных элементов и мгновений. За конечное зремя в конечном пространстве движущееся тело пробегает бесконечное число точек. Совершенно очевидно, что Зенон формулирует свои парадоксы так, чтобы подчеркнуть противоречия, в которые впадает мышление при попытке постигнуть бесконечное в понятиях. «Его апории, — справедливо замечает в этой связи П. П. Гайденко, — это первые парадоксы, возникшие в связи с понятием бесконечного»[175]. Правда, весьма вероятно, чгго сам Зенон не осознавал последствий своих аргументов для математики. Он, как предполагает известный французский историк математики, Поль Таннери, скорее направлял свои рассуждения против пифагорейского представления пространства как суммы точек. И тем не менее его аргументы, несомненно, оказали влияние на математическую мысль многих поколений. И это очевидно, поскольку своими парадоксами Зенон затронул сердцевину математики — понятие бесконечности. Математику же нередко, как раньше, гак и сейчас определяют как науку о бесконечном.

Кроме того, вытекающие из парадоксов Зенона вьгводы и следствия фактически свидетельствовали о новом кризисе оснований математики, который мог быть преодолен при условии пересмотра логических предпо- сылок научных понятий, осуществления логической рефлексии над такими важнейшими понятиями, как движение, покой, конечность, бесконечность, пространство, время и т. д. В этом смысле аргументы Зенона сыграли огромную эвристическую роль для последующего развития всей греческой науки. Некоторые историки науки полагают, например, упомянутый уже П. Таннери, что парадоксы Зенона вызвали «настоящий логический скандал» — кризис греческой математики потому, что под вопрос была поставлена вообще возможность математики как точной науки.

Мне же представляется, что апории великого греческого мыслителя имели далеко идущие последствия не только для математической науки, но для всей научной и философской мысли в целом, прежде всего ддя философского и методологического мышления. В своей сущности они заключают в себе глубокий философский и методологический смысл.

Общий философский вывод, к которому приходит Зенон, очень лаконично и точно сформулировал Г. Гегель: «лишь единое истинно, все остальное неистинно»⁵⁶. Для Зенона и движение, и множество, безусловно, существуют в чувственном мире как мире видимости, мнения. Но как только мы пытаемся их помыслить, а, согласно элеатам, мир мыслимого и есть действительный мир бытия, мир истины, то мы приходим к очевидному абсурду, например, что Ахиллес не догонит черепаху, летящая стрела находится в покое и т. д. Стало быть, мыслить множество или движение, не впадая при этом в противоречие, невозможно, а значит, множества и движения не существует. Вывод Зенона парадоксален в том смысле, что независимо от того, мыслим ли континуум делимым до бесконечности (апории «Дихотомия» и «Ахиллес и черепаха») или же, напротив, состоящим из неделимых моментов (апории «Летящая стрела» и «Стадий»), мы не можем без противоречия мыслить движение нь в том, ни в другом случае. В первом случае в силу бесконечной делимости пространства никакой отрезок пути не может быть пройден. Более того, в апории «Дихотомия» движение не может даже начаться. Во втором случае никакое движение невозможно в силу того, что и время и пространство состоят из неделимых элементов.

Если к апориям Зенона подойти с более общей философской и методологической позиции, то оказывается, что они представляют интерес для философского и научного мышлении прежде всего тем, что они затрагивают их «начала», основные исходные понятия. Так сложилась практика философии и науки, что их основной понятийный и категориальный аппарат по привычке используется как изначально истинный в силу его очевидности, аксиоматичности. На самом деле, как свидетельствуют апории Зенона, это далеко не так. Фундаментальные понятия и категории философии и науки действительно не вызывают никакого сомнения только до тех пор, пока над ними не задумываемся. Но как только попытаемся понять, помыслить, логически выразить, наконец, задаться вопросом, например, что такое движение, сила, время, жизнь, смерть, душа, бог, норма, здоровье и т. п., то оказывается, что они не только не очевидны[176], но даже немыслимы и невыразимы без того, чтобы не впасть в противоречие, они не поддаются определению. А потому мы вынуждены на практике вкладывать в них тот смысл, который навязывается нам нашим чувственным миром, т. е. миром видимости. Иными словами, мыслить их истинным образом не можем, мы можем иметь о них лишь мнение, принимать их содержание, смысл на веру, без их обоснования. Если же мы их принимаем без обоснования, то логично допустить, что в них изначально может содержаться ошибка. Но если даже в аксиоматическом знании, на котором Зиждется всё наше мышление, кроется возможность ошибки, то тем больше ее вероятность в производном от аксиом знании. Стало быть, знание вообще и философское и научное в частности по своей природе по- грешимо. А если это так, то все наши традиционные методологические представления, исходившие из изначальной достоверности знания, оказываются несостоятельными. В этом смысле можно говорить о своеобразном коперниканском методологическом перевороте, который в качестве далеко идущего следствия «просматривается» с позиций современного взгляда на парадоксы Зенона.

Подводя общий итог реконструкции философии элеатов, можно однозначно утверждать, что пройденный от Ксенофана до Зенона путь от начала и до конца знаменует собой путь от адепта учения Парменида до скептика, нигилиста и критициста. Как точно подметил в своем пространном расссуждени Гомперц, «история этой (элейской. — И. Ш.) школы — это история постепенного и мощного развития духа критики… Все три главных представителя элейской школы являются беспокойными умами, задача которых состоит в том, чтобы будить человечество из его тупой лености мысли и догматической сонливости… В этом постепенном возрастании критики заключается истинная ценность и историческое значение элейской школы. Это была первая великая палестра, в которой выковывалось, закаливалось и приобретало сознание своей силы мышление Запада»[177].

Основным гносеологическим и методологическим результатом этого процесса явилось отстаиваемое элеатами строгое различение между знанием-истиной ("достоверностью) и знанием-мнением, значительности которого можно осознать, если обратиться к философии пифагореизма, в которой эти оба элемента были еще смешаны и слиты.