54. 1986 № 1 (стр. 74 – 86). Эмпирическое и теоретическое: различие, противоположность, единство. Статья вторая. Многообразие теоретического знания и его специфические характеристики

[689]

1. К вопросу о типологическом исследовании научно-теоретического знания

В нашей первой статье анализ отношения эмпирического к теоретическому был подчинен задаче исследования основных черт эмпирического знания. В данной статье анализ отношения теоретического к эмпирическому направлен на выявление основных черт теоретического знания. Научность не есть атрибутивная характеристика теорий, поскольку существуют не только научные, но и донаучные, а также антинаучные теории. Нам представляется схоластическим мудрствованием попытка дать дефиницию всех и всяческих теорий, значительная часть которых в принципе несовместимы не потому, что они дают разные ответы на одни и те же вопросы, а прежде всего потому, что они отличаются друг от друга по самому способу высказывания и обоснования своих утверждений. Однако философы-идеалисты, стирающие противоположность между научным и антинаучным, обычно стремятся определить понятие теорий безотносительно к научному знанию. Так, согласно А. Лаланду, теория представляет собой «спекулятивную конструкцию духа, которая связывает выводы с принципами»[690]. С таким пониманием теории согласится любой теолог. Н.Ф. Спиннер – представитель «критического реализма» – также стремится свести воедино научные и антинаучные теории. «Теории, – пишет он, – являются субстратом человеческого познания, которым человек пользуется во все времена и в рамках каждой культуры, чтобы критически понять „мир“ и в том числе самого себя, и обрести когнитивный контроль над окружающими условиями»[691]. С этой точки зрения теории образуют основу всей познавательной деятельности, в то время как действительной основой познания является общественная практика, общественное бытие людей.

В противоположность идеалистической эпистемологии мы рассматриваем теоретическое исследование как научный феномен. Ограничивая задачу типологического исследования рамками науки, мы, конечно, ни в малой степени не исключаем того, что многие из научных теорий, как свидетельствует история науки, оказались ошибочными, несостоятельными. Однако теоретические заблуждения, поскольку они носят научный характер, качественно отличны от ненаучных и антинаучных теорий, возникших вне науки и присущих ей форм познавательной деятельности.

Научные теории отличаются друг от друга не только по содержанию, по форме изложения, но и по способу исследования. Этот тезис мы хотим развить, конкретизировать в данной статье, с тем чтобы то общее, которое присуще всем научным теориям, было постигнуто диалектически-конкретно, т.е. как единство различных, в том числе и противоположных определений. Общее не есть только общее, но также особенное и отдельное.

Законы, открытие и изучение которых составляет важнейшую задачу теоретического исследования, представляют собой, несомненно, формы всеобщности, распространяющиеся, однако, на ограниченную область явлений, которая описывается, объясняется тем или иным законом. Это качественное ограничение форм всеобщности есть внутренне присущее каждой из них особенное, отдельное, специфическое. Существует бесчисленное множество законов природы, и все они отличаются друг от друга именно как качественно ограниченные формы всеобщности. Это различие между законами указывает как на отдельное во всеобщем, так и на всеобщее в отдельном. Таким образом, принцип единства общего, особенного и отдельного дает руководящую нить в типологическом исследовании научно-теоретического знания.

Рассмотрение качественного отличия научных теорий друг от друга не занимает пока еще надлежащего места в наших гносеологических исследованиях. Вследствие этого общая характеристика научной теории приобретает черты нормативности, выступает в качестве эталона, с которым, так сказать по определению, должны сообразовываться все существующие и даже возможные теории. Мы далеки от того, чтобы приписывать философам, изучающим, скажем, гносеологическую структуру классической механики, какую-либо недооценку научных теорий иного типа. Мы, скорее, стоим на той точке зрения, что причиной вышеуказанной ограниченности является недостаточное количество основательных гносеологических исследований в области химии, биологии, психологии и в особенности гуманитарных наук.

А. Зоммерфельд, характеризуя природу физической теории, решительно подчеркивает: «Каждая фундаментальная физическая теория должна в конечном итоге быть дедуктивной. Механика стала первым примером истинно научной методики, когда Ньютон свел ее к небольшому числу аксиом, из которых дедуктивно можно было вывести все явления»[692]. Нет необходимости доказывать, что большинство современных естественнонаучных теорий не образуют дедуктивные системы, что вовсе, однако, не является их недостатком. В этом выражается их качественное своеобразие, наличие существенно различных способов теоретического исследования.

Констатируя неоспоримые, на наш взгляд, качественные различия между фундаментальными науками, различия, которые будут специально рассмотрены во втором разделе данной статьи, мы полагаем, что могут быть выделены два основных типа научных теорий. О первом из них говорит Зоммерфельд, подчеркивая при этом, что система дедуктивных выводов складывается лишь «в конечном итоге». Но то, что складывается в конечном итоге, предполагает не только дедукцию, но и индукцию. Логическая упорядоченность, стройность, последовательность выводов есть, конечно, результат, способ подытоживания исследования. Как разъясняет К. Маркс, касаясь специфики теоретического исследования в политической экономии, «способ изложения не может с формальной стороны не отличаться от способа исследования. Исследование должно детально освоиться с материалом, проанализировать различные формы его развития, проследить их внутреннюю связь. Лишь после того, как эта работа закончена, может быть надлежащим образом изображено действительное движение. Раз это удалось и жизнь материала получила свое идеальное отражение, то может показаться, что перед нами априорная конструкция»[693]. Физическая теория, каким бы строго дедуктивным ни было ее изложение, не есть, конечно, априорная конструкция. Поэтому ее дедуктивным образом изложенные результаты ни в малейшей степени не исключают генетического отношения теоретического к эмпирическому в самой фундаментальной физической теории, типические характеристики которой, таким образом, не могут быть сведены к системе одних лишь логических заключений. Впрочем, если не физика, то, во всяком случае, математика действительно представляет собой совокупность дедуктивно построенных теорий, основу которых составляют аксиомы, постулаты, короче говоря, теоретические положения, отношение которых к опытным данным в рамках так называемой чистой математики не рассматривается. Таким образом, в научных теориях первого типа, которые с известной степенью условности именуются дедуктивными, мы встречаемся с существенными отличиями, обусловленными различными способами исследования – физическими и математическими. Тем не менее объединение физических и математических теорий в одну группу оправдано хотя бы потому, что физика, имея дело с эмпирическим, экспериментальным материалом, анализирует его математическими средствами и благодаря этому открывает законы природы, которые иной раз интерпретируются как математические законы, хотя в действительности они носят физический характер.

Второй тип научной теории, наиболее распространенный, мы бы сказали доминирующий (поскольку к нему относится большая часть наук), предполагает в качестве своей основы опытные данные, результаты эмпирического исследования и является, по существу, его продолжением, однако же в качественно иной форме. Что же отличает научную теорию этого типа от анализа, осмысления, обобщения наблюдений и экспериментов, т.е. собственно эмпирического исследования? Мы полагаем, что это отличие следует прежде всего искать в характере применяемых абстракций, так же как и в самом эмпирическом материале.

Научная теория пользуется абстракциями более высокого уровня, чем эмпирическое исследование; она восходит от эмпирически данных предметов к идеализированным объектам, широко применяет понятия, не имеющие эмпирических коррелятов; ее объяснения и выводы включают в себя гипотетические представления. «Теория, – отмечают М. Попович и В. Садовский, – отличается от других форм знания тем, что в ней возможен переход от одного утверждения к другому без непосредственного обращения к чувственному опыту; в этом, в частности, коренится источник предсказательной силы теории»[694]. Эмпирический фундамент научной теории несравненно многообразнее, обширнее, чем материал, которым оперирует любое отдельное эмпирическое исследование, сознательно и целесообразно ограничиваемое необходимым минимумом фактических данных. Характеризуя, например, эволюционную теорию Ч. Дарвина, обычно подчеркивают как громадное ее достоинство то, что она суммирует, обобщает «Монблан фактов», в том числе и такого рода факты, которые в принципе не могут быть согласованы друг с другом на эмпирическом уровне.

Однако отмеченные выше особенности научной теории – лишь одно из ее существенных отличий от эмпирического знания. Второе, не менее существенное отличие, специфически характеризующее научную теорию, состоит в том, что она – продолжение предшествующих теорий, которые частью пересматриваются, перерабатываются, короче говоря, развиваются. Как бы ни была обширна эмпирическая основа научной теории, ее важнейшая особенность заключается в том, что она опирается на результаты предшествующих теоретических исследований. Конечно, эмпирическое исследование также не обходится без теоретических предпосылок; оно подтверждает или опровергает определенные предположения, допущения или даже общепринятые теоретические положения. Однако развитие теоретического знания – качественно иной тип исследования. Его основную черту составляет сочетание анализа эмпирических данных, не укладывающихся в существующие теории, с разработкой новых теорий, осваивающих достижения предшествующего теоретического развития и элиминирующих его заблуждения. Гипотеза как специфическая форма развития научной теории наглядно выражает присущую ей тенденцию выйти за границы наличного опыта, предвосхитить еще не известные эмпирические открытия. Разумеется, гипотезы широко применяются и в рамках эмпирического исследования. Что же отличает гипотезу как способ теоретического исследования? Масштабность, уровень объяснения, глубина проникновения в сущность явлений, обобщение качественно разнородного фактического материала.

Теоретическая преемственность, без которой невозможна научная теория, абсолютизируется интерналистской концепцией истории науки, отвергая которую, не следует недооценивать внутренней логики развития теоретического знания. Так, гипотеза о существовании эфира, возникшая в античной философии, стала абсолютно необходимым теоретическим допущением классической механики. «Для полного механического истолкования явлений необходим светоносный, гравитационный, электромагнитный эфир, – писал С.И. Вавилов. – Без эфира, протягивающего механические нити между дискретными массами в пустом пространстве, нет возможности механического понимания движения»[695].

Развитие теоретического знания путем синтетического обобщения многообразия теоретических положений ведет к созданию обобщенных научных теорий, их взаимному согласованию и развитию, что нередко представляет собой выход за границы старой системы знаний, создание новой фундаментальной науки. Так, Ньютон объединил в единое теоретическое целое гелиоцентрическую систему Коперника, закон свободного падения тел Галилея и законы планетного движения, открытые Кеплером. Земная механика Галилея была применена Ньютоном к движению планет вокруг Солнца, орбиты которых описывают законы Кеплера. Постоянство ускорения падающего тела, установленное Галилеем, – инвариант, осмысление которого привело Ньютона к закону всемирного тяготения. Идея притяжения между телами высказывалась и до Ньютона, который научно разработал эту идею, установив, что два тела притягиваются друг к другу с силой, прямо пропорциональной произведению их масс и обратно пропорциональной квадрату расстояния между ними. Таким образом, Ньютон доказал, что падение тел на Земле и движение планет вокруг Солнца определяются одним и тем же законом. Понятие тяжести, известное из повседневных наблюдений, было интерпретировано как сила притяжения и распространено на всю Вселенную. Эта экстраполяция означала отказ от близкодействия, т.е. признания непосредственного воздействия тел природы друг на друга. Для преодоления же восходящего к схоластике представления об actio in distance понадобился гипотетический эфир, о роли которого было сказано выше. Ньютон возродил атомистику, с помощью которой удалось механически объяснить явления диссоциации и ассоциации, изомерии, светового излучения, диффузии, теплопроводности. Теоретический синтез Ньютона стал основой детерминистской интерпретации механического движения: знание положения и скорости всех частиц любой замкнутой системы (Солнечной системы, например) однозначно определяет ее состояние в будущем. Астрономические вычисления-предсказания, основанные на законах Ньютона, с оптимальной точностью подтверждались наблюдениями.

Замечательным образцом теории, возникшей в процессе критического анализа, освоения и коренной переработки предшествующих теоретических достижений, является марксизм. Его теоретические источники – наиболее выдающиеся философские, экономические и социально-политические учения XIX в. – отражали эпоху буржуазно-демократических революций в Западной Европе. Противоположность между марксизмом и теми учениями, которые были его источниками, показывает, что теоретическая преемственность, как ни велико ее значение, составляет все же лишь один из основных элементов того сложного творческого процесса, результатом которого является качественно новая теоретическая система.

Выделяя два основных типа теоретического знания, отметим, что каждому из них имманентно присуще специфическое отношение теоретического к эмпирическому. Поэтому мы не можем согласиться с теми исследователями, которые полагают, что научные теории «можно разделить на два класса – эмпирические и дедуктивные…»[696]. Физическая теория, как уже говорилось выше, обобщает в системе дедуктивных выводов, опытный, в частности экспериментальный материал. Теоретическое и эмпирическое – диалектические противоположности, отношение между которыми наиболее адекватно может быть выражено знаменитым ленинским определением диалектики: «Диалектика есть учение о том, как могут быть и как бывают (как становятся) тождественными противоположности, – при каких условиях они бывают тождественны, превращаясь друг в друга…»[697]. Противоположность между теоретическим и эмпирическим может быть разительной, чуть ли не взаимоисключающей, как это в известной мере имеет место в чистой математике. И вместе с тем эта противоположность в рамках качественно иного теоретического исследования как бы сходит на нет. В одних случаях превалирует различие, в других – тождество. Важно, однако, и в том и другом случае уметь вскрыть специфическую форму единства теоретического и эмпирического.

Мы в основном согласны с авторами недавно опубликованной коллективной монографии, которые заявляют: «1. Граница между теоретическим и эмпирическим не совпадает с границей между „теоретическим языком“ и „языком наблюдения“. 2. Не существует строгих критериев различия между теоретическим и эмпирическим. 3. Типология теоретического и эмпирического является слишком глобальной: она не учитывает многообразия существующих в научном познании типов терминов и предложений и уровней познавательной деятельности и должна быть замещена более дифференцированной типологией»[698].

Приведенное положение правильно подчеркивает взаимообусловленность, взаимопроникновение теоретического и эмпирического. Нельзя не согласиться и с тем, что имеются различные виды и уровни как эмпирического, так и теоретического знания. Возражение, на наш взгляд, вызывает не вполне ясно выраженная мысль о целесообразности замены «слишком глобальных» понятий теоретического и эмпирического «более дифференцированной типологией». Мы полагаем, что более дифференцированная типология призвана быть типологией теоретического и эмпирического знания, основанной на разграничении их видов и уровней.

2. Теоретическое знание и качественное различие между фундаментальными науками

Научное знание в современном значении этого слова складывается из отдельных, качественно отличных друг от друга наук. Без анализа, осмысления этого факта нельзя, по нашему мнению, конкретно ставить вопрос об отношении между теоретическим и эмпирическим. Рассмотрим, с нашей точки зрения, некоторые специфические характеристики отдельных фундаментальных наук.

Математика – наиболее наглядный пример своеобразия специальной науки. Математика, указывает А.Д. Александров, изучает логически возможные формы и отношения безотносительно к эмпирическим объектам, к которым они могут быть применены. Геометрический шар – идеальный объект, не обладающий физическими свойствами шарообразных предметов. Конечно, пространственные формы и количественные отношения наличествуют в самой объективной действительности, но математика «имеет своим непосредственным предметом не сами объекты и явления действительности, а идеальные объекты, которые она рассматривает умозрительно, исключая из своих аргументов ссылку на опыт»[699]. Эмпирические данные, послужившие исходным материалом для геометрии и других математических дисциплин, разумеется, недостаточны для объяснения всех последующих математических открытий, которые были сделаны без привлечения нового эмпирического материала. Чтобы понять закономерность этих открытий, необходимо всесторонне проанализировать, осмыслить тот факт, что математика изучает логически возможное, безотносительно к тому, возможно ли его фактическое существование. Математика стремится, если можно так выразиться, выявить, исчерпать все мыслимо, формально возможное, благодаря чему другие науки, исследующие реально возможное и действительно существующее, находят в математике способы и средства его наиболее адекватного выражения.

Абстрактная возможность, вопреки убеждению Гегеля, не есть невозможность. Некоторые абстрактные, формальные возможности, при известных условиях, становятся реальными. Рационалисты отождествляли реальные основания с логическими основаниями, т.е. полагали, что все логически доказанное обладает эмпирическим существованием. Математики не разделяют этих иллюзий и, дедуцируя формально возможное, предоставляют тем самым всем другим наукам широкий выбор строго логических выводов, некоторые из которых могут быть эмпирически интерпретированы, т.е. постигнуты как отражение объективной реальности.

Отличие математического знания от эмпирического абсолютно очевидно. И столь же очевидно значение математики в эмпирических исследованиях, результаты которых она нередко умозрительно предвосхищает. В этом случае можно сказать, что абстрактные математические положения опосредованным образом связаны с объективно совершающимися процессами. Эту связь необходимо исследовать с позиций диалектико-материалистической теории отражения. Утверждать, что законы природы являются математическими правилами, как это делают некоторые идеалисты, значит попросту устранять гносеологическую проблему, значение которой для понимания сущности и возможностей теоретического исследования трудно переоценить.

Физика, которая исследует процессы природы экспериментальными и математическими методами, рассматривая эти процессы по возможности в чистом виде, отвлекается от многих эмпирически констатируемых свойств и отношений. Последние, однако, становятся предметом специального изучения, как только физическая теория делается основой прикладного исследования. В этом смысле объекты физики – теоретические конструкции, результаты идеализирующей абстракции, отражающие, как справедливо подчеркивает В.А. Лекторский, реальные свойства реальных объектов. «Идеализированные теоретические объекты, т.е. объекты, не существующие объективно реально, имеющие лишь „внутритеоретический“ смысл, конструируются лишь по отношению к реальным, т.е. выступают в качестве таких, в которых отсутствуют те или иные характеристики реальных объектов, или же, наоборот, которым присущи свойства, невозможные у реальных объектов»[700]. Так, понятие идеального газа образовано путем эмпирически оправданного допущения: расстояние между отдельными молекулами газа значительно превосходит их собственную величину. Такое допущение позволяет отвлечься от взаимодействия между молекулами как от физически незначительной величины. Абстракция идеального газа может быть эмпирически интерпретирована как в достаточной степени разреженный газ. Поскольку физики изучают не только идеальный газ, но и реальные, отличающиеся друг от друга газы, сопоставление результатов теоретических и эмпирических исследований позволяет сделать вывод, что теоретический анализ идеализированного объекта дает наиболее точное описание законов, определяющих его эмпирический прообраз.

Физическая теория, как бы ни был совершенен ее математический аппарат, проверяется, подтверждается, а значит, в конечном итоге и доказывается эмпирически. Постулат теории относительности – скорость света в вакууме абсолютна, неизменна, превышает скорости всех других физических процессов – факт, установленный многочисленными экспериментами. Это, следовательно, физический, а не математический постулат, хотя из него логически следуют основные положения теории Эйнштейна. Констатация этой специфической характеристики физической теории в ее совершенном математическом виде подсказывает следующее заключение: математические методы – форма развития теоретической физики, содержание которой может быть почерпнуто лишь из опытных, экспериментальных данных. В этом смысле теоретическая физика, независимо от уровня развития ее математической формы, обусловленной необходимостью измерения физических величин, т.е. высшей степени существенной определенности природных процессов, является в основе своей экспериментальной наукой. Однако форма и содержание – относительные противоположности, которые превращаются друг в друга. Поэтому утверждение, что математика составляет не содержание, а форму развития теоретической физики, представляет собой не решение, а только постановку гносеологической проблемы. Но примат содержания по отношению к форме указывает направление исследования этой проблемы.

Таким образом, физическая теория в отличие от математической не только исторически предваряется опытом, но и осуществляет единство теоретического и эмпирического в самом процессе исследования. Уместно в этой связи сослаться на создателя теории относительности: «Для того, чтобы какую-нибудь теорию можно было считать физической теорией, необходимо лишь, чтобы вытекающие из нее утверждения в принципе допускали эмпирическую проверку»[701]. Этот методологический императив физической теории качественно отличает ее от математического знания.

Теоретические конструкты, которыми оперирует физическая теория, по определению ненаблюдаемы, как справедливо отмечает В.С. Швырев, опровергая неопозитивистскую догму, согласно которой теория, в отличие от эмпирического исследования, имеет дело с объектами, принципиально недоступными наблюдению[702]. При этом неопозитивисты имеют в виду не идеальный газ, абсолютно черное тело и аналогичные идеализированные объекты, а реальные физические предметы и процессы, которые не могут быть редуцированы к непосредственным чувственным данным. Позитивизм, следовательно, признает нечто ненаблюдаемое. Однако наблюдение, поскольку оно носит косвенный, опосредованный характер, не ограничено какими-либо абсолютными пределами. Границы наблюдаемого определяются уровнем развития познания и его технических средств. Нет непознаваемой «вещи в себе», которая как-либо не проявлялась бы в доступных наблюдению предметах. Наука, справедливо подчеркивает П. Дирак, отнюдь не склонный к переоценке возможностей эмпирического исследования, «имеет дело лишь с наблюдаемыми вещами»[703]. Принцип наблюдаемости, который формулируется теоретической физикой с учетом ее новых объектов исследования (в частности, внутриатомных процессов, элементарных частиц и т.д.), убедительно раскрывает единство теоретического и эмпирического на современном этапе развития физической теории.

В физике XVIII – XIX вв. ученые избирали объекты своих исследований среди явлений, в значительной своей части доступных прямому, нередко даже донаучному наблюдению. Новые объекты физического исследования выявлялись обычно эмпирически, путем совершенствования средств и методики наблюдения, посредством экспериментов, результаты которых указывали на нечто ранее не наблюдавшееся. Но по мере того как физика начала свое проникновение в глубь материи, новые объекты наблюдения все чаще и чаще стали выявляться теоретически, посредством выдвижения гипотез, направлявших наблюдения и экспериментальную работу, в результате чего, вместе с подтверждением (а иногда и опровержением) гипотезы, обнаруживались ранее не наблюдавшиеся или даже недоступные в прошлом наблюдению физические процессы. Теория, поскольку она делает возможным (разумеется, с помощью определенных технических средств) изучение недоступных прямому наблюдению явлений, представляет собой феномен прогрессирующего процесса повышения теоретического уровня науки. М. Планк характеризует это поступательное движение как прогрессирующее отдаление теории от чувственно воспринимаемой картины природных процессов. В прошлом теоретическая физика не могла обходиться без аналогий, почерпнутых из повседневного опыта. Электричество, например, рассматривалось как особого рода жидкость, текущая по проводам. Дальнейшее развитие физики выявило неудовлетворительность этих чувственных образов, втискивающих новое содержание знания в старые, привычные формы. Понятие о наглядности результатов исследования, об их принципиальной наблюдаемости качественно изменилось. Планк пишет: «Хотя причиной для всякого улучшения и упрощения физической картины мира всегда является новое наблюдение, т.е. процесс в мире ощущений, однако физическая картина на мира по своей структуре все больше удаляется от мира ощущений, все больше лишается она своего наглядного, первоначально совсем антропоморфно окрашенного характера. Чувственные ощущения исключаются из нее во всевозрастающей мере – напомним только о физической оптике, в которой о человеческом глазе уже вовсе нет речи»[704].

Развивая мысль об отходе физической картины мира от чувственно воспринимаемой реальности, Планк вместе с тем подчеркивает, что этот процесс «означает не что иное, как дальнейшее приближение к реальному миру»[705]. Речь, следовательно, идет о диалектическом отрицании (снятии) ограниченности чувственного отражения внешнего мира посредством теоретического мышления, которое, несомненно, глубже отражает сущностные характеристики природных процессов, чем чувственный опыт. Планк иллюстрирует свою мысль простым и вместе с тем весьма убедительным примером. Температура в современной физике определяется безотносительно к тепловому ощущению при помощи абсолютной тепловой шкалы. Так же, т.е. независимо от чувственных восприятий, определяются тон и цвет на основании числа колебаний и длины волны.

Элиминация чувственного элемента из теоретического исследования предполагает, что вся содержащаяся в чувственном опыте информация осмыслена и усвоена новыми понятийными средствами более высокого уровня абстракции. Элементарные частицы не являются предметом чувственного восприятия, но показания приборов, регистрирующих эти частицы, фиксируются нашими органами чувств. Иное дело, что эти показания недостаточно воспринимать, их надо понимать. Речь, следовательно, идет о более высоком уровне теоретической переработки чувственных данных в концептуальной картине объективной реальности. В.И. Ленин гносеологически раскрывает эту закономерность: «Мышление, восходя от конкретного к абстрактному, не отходит – если оно правильное… от истины, а подходит к ней. Абстракция материи, закона природы, абстракция стоимости и т.д., одним словом, все научные (правильные, серьезные, не вздорные) абстракции отражают природу глубже, вернее, полнее»[706].

Чтобы полнее представить себе качественное многообразие теоретического знания, а тем самым и многообразие отношения «теоретическое – эмпирическое», остановимся также на биологии. Теоретическая биология, первым великим достижением которой был дарвинизм, возникает как концептуальная систематизация и обобщение фактов, зафиксированных преимущественно прямым наблюдением. Внимание Дарвина прежде всего привлек такой многократно описывавшийся феномен, как целесообразное строение живых организмов и их, во всяком случае на первый взгляд, поразительная приспособленность к условиям обитания. Метафизические материалисты отрицали существование такого рода целесообразности, признание которой, считали они, равнозначно согласию с креационизмом. Идеалисты, напротив, постоянно ссылались на этот феномен, разрабатывая различные варианты телеологии[707]. По другому пути пошел Дарвин: он объяснил этот якобы сверхъестественный по своему происхождению природный феномен историческим развитием, совершавшимся на протяжении миллионов лет.

Дарвин не просто ссылался на развитие: он разработал специальную, биологическую теорию естественного (стихийно совершающегося) отбора, в ходе которого неизбежно исчезают недостаточно приспособленные к среде обитания популяции, в то время как более приспособленные успешно размножаются. Теория естественного отбора как специфическая форма прогрессивного развития была разработана по аналогии с многовековой практикой искусственного отбора в сельском хозяйстве, посредством которого создавались многочисленные виды культурных растений и домашних животных.

Теория Ч. Дарвина основывалась не только на громадной совокупности эмпирических, преимущественно описательных исследований, значительная часть которых была проведена самим создателем эволюционного учения. Дарвин теоретически осмыслил эмпирические исследования в области сравнительной анатомии, эмбриологии и палеонтологии. Он критически подытожил предшествующие эволюционные воззрения, в особенности гипотезы своих непосредственных предшественников Сент-Илера и Ламарка. Исследования по классификации животных и растений, которые привели к выработке такого центрального для учения Дарвина понятия, как понятие вида, были подвергнуты им основательному анализу. Пересмотр понятия вида, отрицание неизбежности, абсолютного постоянства этой последней, как полагали тогда, разграничительной линии в мире животных и растений, исторический подход к межвидовым различиям, – все это стало первой методологической посылкой теории эволюции.

Выдающийся французский зоолог Ж. Кювье, разработавший понятие вида, сознательно противопоставлял его эволюционным концепциям своей эпохи. Поэтому он не придавал существенного значения различиям между особями, образующими вид, считая их случайными, не заслуживающими внимания. В противоположность Кювье Дарвин выдвинул гипотезу, согласно которой эти действительно случайные различия могут превращаться в существенные, способствующие выживанию, а также изменению вида. Дивергенция внутривидовых признаков ведет, по Дарвину, к изменению вида, а в конечном счете и к возникновению нового вида.

Таким образом, Дарвин диалектически переработал понятие вида, включив в его содержание представление об изменении. Случайные, даже несущественные изменения внутри вида были истолкованы Дарвином как процессы, которые при известных условиях становятся необходимыми и существенными. Такая интерпретация фактов, в общем, известных уже предшественникам Дарвина, выдвигала в качестве важнейшей проблемы задачу исследования видовых различий. Идея изменения видовых признаков означала пересмотр сложившихся представлений о наследственности, которая, с точки зрения Дарвина, не может быть сведена к простому повторению или воспроизводству видовых признаков из поколения в поколение. Уже внутривидовые различия, т.е. различия внутри видового тождества, свидетельствуют о том, что наследственность при всей своей консервативности подвержена изменениям. Дивергенция этих различий, которую Дарвин исследовал с величайшей тщательностью, привела его к выводу, что некоторые из них включаются в процесс наследственности, воспроизводятся в последующих поколениях.

Вопреки абстрактному, метафизическому противопоставлению наследственности и изменчивости, Дарвин настаивает на том, что эти противоположности находятся в единстве. Такое теоретическое допущение, однако, оставалось недоказанным в учении Дарвина. Лишь благодаря открытию Г. Менделем законов наследственности, открытию, изучению и объяснению возникновения мутаций, короче говоря, благодаря созданию и развитию научной генетики стало возможным правильное понимание единства наследственности и изменчивости, которое носит опосредованный, детерминируемый многими условиями и факторами характер.

В теории Дарвина имеется такое теоретическое допущение, которое в принципе исключает проверку путем наблюдений и экспериментов. Существующее в настоящее время многообразие видов животных и растений (сотни тысяч видов) является результатом развития немногочисленных видов простейших живых существ. Это вполне логичное допущение, которое принимает и современная эволюционная теория, опирается на эмпирически доказанное единство клеточной структуры всего живого, изучение одноклеточных и многоклеточных организмов, некоторые палеонтологические данные. И все же здесь налицо такого рода допущение, подтверждением которого, по-видимому, может быть лишь дальнейшее развитие теоретической и экспериментальной биологии, в частности теории происхождения жизни на нашей планете. Эта теория и соответствующие ей экспериментальные исследования призваны воспроизвести переход от неживого к живому и возможность развития различных, все более сложных видов живых организмов.

Энгельс указывал, что диалектическое мышление предполагает анализ понятий. Он также подчеркивал, что естествознание, поскольку оно становится теоретическим исследованием, вступает на путь диалектического мышления. Таким образом, анализ понятий оказывается необходимой характеристикой развитого теоретического исследования, в то время как эмпирическое исследование, как правило, оперирует готовыми, исторически сложившимися понятиями.

Анализ понятий не есть лишь осмысление их содержания, но также его пересмотр, дальнейшее развитие этого содержания, что в конечном счете приводит к созданию новых понятий. Дарвинизм убедительно показал, что теоретическое исследование, в особенности если оно вступает на путь революционного преобразования данной области научного знания, не может обойтись без критической переработки понятийного аппарата, без создания новых понятийных систем. Современная физика также свидетельствует о том, что теоретический анализ новых экспериментальных данных невозможен без пересмотра старых понятий и создания новых. Можно, таким образом, сказать, что понятийное творчество – атрибутивная характеристика теоретического исследования.

Наш анализ качественно различных типов научного теоретического знания был бы принципиально недостаточным, односторонним, если бы мы не остановились, хотя бы вкратце, на науке об обществе, созданной марксизмом. Если Гейзенберг, имея в виду квантовую физику, говорил о теории, которая открывает объекты, подлежащие эмпирическому исследованию, то марксистско-ленинская теория в высшей степени обладает этим качеством. Ведь только марксизм сделал предметом конкретного социологического исследования те социальные процессы, которых как бы не существовало для его предшественников. Только благодаря марксистской теории даже буржуазные историки, экономисты, социологи вынуждены были признать фундаментальный характер таких доступных наблюдению, эмпирическому изучению фактов, как общественное производство, борьба классов, рабочее движение и т.п.

Марксизм является классическим образцом теории, которая, основываясь на громадном фактическом материале, восходит к обобщениям высшего порядка, всемирно-исторического значения. Таково, например, марксистское доказательство существования бесклассового общества, предшествовавшего возникновению цивилизации. Еще более яркий пример: основанное на исследовании законов функционирования и развития капитализма доказательство неизбежности перехода от классово-антагонистического общества к бесклассовому, коммунистическому общественному строю.

Предвидение всегда рассматривается как важнейшее качество научной теории. Но если естественнонаучное предвидение обычно основывается на постоянной повторяемости определенных отношений между явлениями, то наука об обществе предвидит изменение, развитие общественных отношений. Это обстоятельство осложняет и в немалой степени ограничивает возможности социального предвидения, которое не может основываться на простой экстраполяции существующих отношений на будущее.

Марксизм исследует, таким образом, законы развития существующей формации, учитывая их качественное отличие как от законов предшествующей формации, так и от законов последующей исторической эпохи. Законы общественного развития качественно отличаются от законов природы, так как социальная реальность носит субъект-объектный характер. Тем не менее исследование настоящего, которое является продуктом предшествующего развития общества, позволяет в известной мере постигать историческое прошлое. А поскольку будущее состояние общества закономерно вырастает из настоящего, изучение последнего делает возможным предвидение основных тенденций последующего развития. Все это, разумеется, возможно лишь благодаря неразрывному единству марксистско-ленинской теории и общественной практики.

В своем обосновании исторической необходимости, неизбежности социалистического переустройства общества основоположники марксизма не ограничились исследованием общих, социологических закономерностей развития человечества. Объективная закономерность революционного перехода от капитализма к социализму была доказана марксизмом экономически, т.е. путем конкретного исследования законов функционирования капитализма, с одной стороны, и его развития – с другой. Маркс самым скрупулезным образом изучал развитие капитализма в Англии, Голландии, Франции и других странах. Обобщая громадный фактический материал, Маркс показал, что концентрация и централизация капитала, совершающаяся во всех капиталистических странах, представляет собой не что иное, как обобществление средств производства, однако же на частнособственнической основе. Это значит, что развитие капитализма создает экономические предпосылки для последующего социалистического преобразования общественных отношений.

Подытоживая исторический опыт экономического развития капитализма в разных странах, Маркс дал обобщенную картину этого исторического процесса, разработав учение о законах возникновения, развития и гибели капиталистического способа производства. В этом смысле Ленин отмечал, что Маркс ставил своей целью «представить внутреннюю организацию капиталистического способа производства лишь в его, так сказать, идеально среднем типе»[708]. Эта абстрактная модель капитализма конкретна как теоретический синтез многообразия исторических определенностей, внутренне присущих капиталистическому способу производства.

В.И. Ленин, исследуя развитие теории марксизма, наглядно показывает, что оно органически связано с реальным содержанием исторического процесса, которое эта теория анализирует, осмысливает, обобщает. Так, открытая Марксом закономерность слома буржуазной бюрократически-военной централизованной государственной машины теоретически подытоживает, как разъясняет Ленин, исторический опыт буржуазных революций 1848 г. «Не логические рассуждения, а действительное развитие событий, живой опыт 1848 – 1851 годов привели к такой постановке задачи. До какой степени строго держится Маркс фактической базы исторического опыта, это видно из того, что в 1852 году он не ставит еще конкретно вопроса о том, чем заменить эту подлежащую уничтожению государственную машину. Опыт не давал еще тогда материала для такого вопроса, поставленного историей на очередь дня позже, в 1871 году. В 1852 году с точностью естественноисторического наблюдения можно было лишь констатировать, что пролетарская революция подошла к задаче „сосредоточить все силы разрушения“ против государственной власти, к задаче „сломать“ государственную машину»[709]. Как известно, вопрос о государственной форме диктатуры пролетариата был конкретно поставлен Марксом в 1871 г. путем теоретического осмысления опыта Парижской Коммуны. Исходя из марксовой постановки вопроса и обобщая опыт революции 1905 – 1907 гг., первой народной революции эпохи империализма, как отмечается в проекте Программы КПСС, В.И. Ленин открыл государственную форму диктатуры пролетариата – советскую власть. Это было гениальным научным предвидением последующего развития.

В заключение еще раз подчеркнем, что разграничение теоретического и эмпирического знания возможно лишь путем анализа качественного различия между фундаментальными науками и вычленения существенно различных уровней как эмпирического, так и теоретического исследования. В каждой фундаментальной науке, на всех уровнях научного исследования имеет место диалектическое единство теоретического и эмпирического, с одной стороны, и эмпирического и теоретического – с другой. Ведущая роль в этом единстве, в зависимости от предмета, условий и имеющихся уже налицо научных результатов, принадлежит то эмпирическому, то теоретическому исследованию. Единство теоретического и эмпирического, поскольку оно становится единством научной теории и научно-исследовательской практики, является высшей ступенью познавательной деятельности.