46. 1983 № 3 (стр. 107 – 115). Гегель и материалистическая философия

Антитеза материализма и идеализма – результат радикальной поляризации философских учений на главные, исключающие друг друга направления. Эклектизм, т.е. попытка «дополнить» одно из главных философских учений другим, дабы преодолеть их «односторонность», есть фактически соединение несоединимого. Поэтому эклектизм характеризует, как правило, незначительные философские учения. Великие философы отстаивали, обосновывали то главное направление, сторонниками которого они являлись. В этом смысле В.И. Ленин говорил о гениально последовательных идеалистах [530], высоко оценивая их философскую партийность, принципиальность, несмотря на всю их враждебность материалистической философии. Гегель является самым выдающимся представителем такого гениально последовательного идеализма.

Учение Гегеля – наиболее развитая, поистине энциклопедическая система идеализма. Это действительно абсолютный идеализм, который по всем проблемам противопоставлен материалистической философии. Гегель – наиболее глубокий среди всех буржуазных философов критик метафизического материализма, хотя он и отождествляет эту исторически ограниченную форму материализма с материализмом вообще. В.И. Ленин подчеркивает, что гегелевский диалектический идеализм «…бьет всякий материализм, кроме диалектического»[531]. И тем не менее идеализм Гегеля, непримиримо противостоящий материалистической философии, представляет собой, как впервые отметил Энгельс, идеалистически поставленный на голову, перевернутый материализм.

Характеризуя прогрессивные формы развития буржуазной идеалистической философии, Энгельс отмечал, что благодаря прогрессу производства и открытиям естествознания эти идеалистические учения «наполнялись материалистическим содержанием и пытались пантеистически примирить противоположность духа и материи. В гегелевской системе дело дошло, наконец, до того, что она и по методу и по содержанию представляет собой лишь идеалистически на голову поставленный материализм»[532].

Следует сразу же предупредить против упрощенного понимания этого положения. Энгельс, конечно, не утверждает, что философия Гегеля в какой бы то ни было своей части, в каком бы то ни было отношении является материализмом. Речь идет лишь о том, что гегелевская философия ассимилировала, разумеется, на идеалистический лад исторический опыт, достижения производства, открытия естествознания, т.е. то, выражаясь словами Энгельса, «материалистическое содержание», которое, собственно, и составляет реальный базис философского материализма.

Приведенное нами положение Энгельса есть развитие идей, высказанных основоположниками марксизма в их более ранних произведениях, в частности в тех, которые относятся к периоду формирования философии марксизма. Так, в «Экономическо-философских рукописях 1844 года» Маркс, характеризуя диалектическое отрицание как принцип построения системы Гегеля, подчеркивает, что «абстракция, постигающая себя как абстракцию, знает, что она есть ничто; она должна отказаться от себя, абстракции, и этим путем она приходит к такой сущности, которая является ее прямой противоположностью, к природе. Таким образом, вся логика (речь идет о „Науке логики“ Гегеля. – Т.О.) является доказательством того, что абстрактное мышление само по себе есть ничто, что абсолютная идея сама по себе есть ничто, что только природа есть нечто»[533].

Маркс, как мы видим, прослеживает логическое развитие основоположения идеалистической системы Гегеля, согласно которому «абсолютная идея» отрицает свое абстрактное, т.е. лишь мыслимое, бытие, и вследствие этого обнаруживается, что ее действительное бытие образует природа.

В «Святом семействе», первом совместном произведении основоположников марксизма, указывается, что в системе Гегеля «существуют три элемента: спинозовская субстанция, фихтевское самосознание и гегелевское необходимо противоречивое единство обоих элементов – абсолютный дух. Первый элемент есть метафизически переряженная природа в ее оторванности от человека, второй – метафизически переряженный дух в его оторванности от природы, третий – метафизически переряженное единство обоих факторов, действительный человек и действительный человеческий род»[534]. Маркс и Энгельс, таким образом, вскрывают реальное содержание, ту природную и социальную действительность, познание которых обогащается, но вместе с тем мистифицируется гегелевским идеализмом. То, что Гегель именует «абсолютной идеей», есть в действительности не что иное, как природа, а «абсолютный дух», трактуемый как высшая ступень самопостижения «абсолютной идеи», есть не что иное, как человечество, высшими формами бытия которого Гегель провозглашает искусство, религию, философию[535].

Нетрудно заметить, что Маркс и Энгельс указывают на те реальные факты, которые в учении Гегеля трансформируются в спекулятивно-идеалистические конструкции. Это разграничение субъективного и объективного, являющееся, как известно, одним из отправных положений исторического материализма, играет громадную роль в историко-философском исследовании. Маркс указал на это обстоятельство в своем известном письме к Ф. Лассалю, сославшись на учение Спинозы, который пантеистически отождествляет бога и природу, обосновывая тем самым материализм и атеизм, хотя субъективно он, по-видимому, не был атеистом именно потому, что признавал существование бога в качестве… природы[536].

Пантеизм, как это видно из приведенного выше положения Энгельса, представляет собой способ, которым Гегель осваивал материалистическое содержание естествознания. Следует при этом иметь в виду, что поляризация пантеизма на противоположности материализма и идеализма делает это учение наиболее подходящим способом идеалистического освоения достижений материализма, так же как и материалистического содержания естествознания. Рассмотрим в этой связи отношение Гегеля к пантеизму.

В «Лекциях по истории философии» Гегель категорически утверждает, что «всякая философия пантеистична, ибо она доказывает, что разумное понятие находится внутри мира»[537]. Несмотря на идеалистическую интерпретацию пантеизма, его основная, по существу враждебная христианской теологии идея выступает со всей очевидностью: абсолютное не существует вне природы. Христианская теология и религия немыслимы без представления о трансцендентном, т.е. вне мира находящемся высшем существе. Пантеизм же явно или скрытым образом отрицает эту основную посылку христианства. И Гегель, следуя пантеистической традиции, оспаривает теологическое представление «будто бог есть некий субъект, некая для себя сущая действительность, пребывающая далеко от мира»[538].

Конечно, отношение Гегеля к пантеизму далеко не однозначно. Он неоднократно подвергает его критике, считая несостоятельным отождествление бога со всякой всячиной, существующей в мире. Он выступает также против абстрактного представления о тождестве бога и природы, разъясняя, что тождество диалектично, т.е. содержит в себе различия, противоположности. Некоторые из критических замечаний Гегеля в адрес пантеизма носят косвенный характер, так как Гегель не собирался вступать в открытый конфликт с теологией, осуждающей пантеистическую ересь. Главное же в данном случае состоит в том, что спинозизм, по Гегелю, есть непременное основоположение истинной философии, а пантеизм фактически сводится к спинозизму. «Спиноза, – пишет Гегель, – является таким основным элементом современной философии, что можно в самом деле сказать: „ты или придерживаешься спинозизма, или ты не придерживаешься никакого философского учения“»[539]. Отсюда понятно, почему Маркс характеризует спинозовское учение о субстанции как первую составную часть системы Гегеля.

Гегель, разумеется, истолковывает спинозизм идеалистически. Он вообще игнорирует противоположность материализма и идеализма внутри пантеизма. Это обстоятельство особенно рельефно обнаруживается в его характеристике окказионализма. «Философия Мальбранша, – пишет он, – имеет совершенно то же содержание, что и спинозизм, но в другой, благочестивой, теологической форме»[540]. Гегель заблуждается: Спиноза и Мальбранш принадлежат к противоположным философским направлениям. Гегель же старается доказать, что догмат о вездесущности бога имплицитно заключает в себе спинозизм: «Катехизис говорит: бог вездесущ; если мы разовьем это положение о вездесущности [бога], то оно приведет к спинозизму, и, однако, теологи выступают после этого против системы тождества и поднимают вопль, обвиняя ее в пантеизме»[541].

Таким образом, не разграничивая материалистический и идеалистический пантеизм, Гегель осваивает спинозистский материалистический принцип субстанциальности природы и вопреки идеалистической интерпретации этого принципа приходит к признанию неразрывной связи материи и движения, хотя и отказывается от признания самодвижения материи, на чем настаивали французские материалисты XVIII века. «Материя, – пишет Гегель, – есть первая реальность, налично сущее для-себя-бытие»[542]. Гегель разграничивает конечную материю, отдельные вещи, движение которых вызывается внешним источником, и «свободную материю», которая обладает имманентно присущим ей движением и поэтому «бесконечна в пределах своей сферы»[543]. Эти положения нельзя истолковывать в том смысле, что Гегель признает онтологическую первичность материи. Его воззрения в данном случае аналогичны аристотелевскому представлению о первой материи, которая, однако, предполагает независимую от нее форму форм, духовное первоначало. Это значит, что материя совечна духовному первоначалу, так как она представляет собой его внешнее выражение, в то время как это первоначало есть ее, материи, внутреннее субстанциальное содержание.

Представление о свободной и бесконечной материи служит Гегелю для обоснования иерархии материальных форм. Существуют, по Гегелю, низшие и высшие материальные реальности; переход от низшего к высшему есть процесс дематериализации материи, в ходе которого обнаруживается, что сущность материального духовна. Уже свет, говорит Гегель, представляет собой материальную идеальность, а животные – победу идеального над материальным.

Материя, по Гегелю, инертна, неадекватна своему понятию. Субстанция материи – тяжесть, говорит Гегель. Но, будучи отчужденным бытием духовного первоначала, материя в конечном счете оказывается его собственным состоянием, самовыражением. Бесконечная мощь «абсолютной идеи» необходимо проявляется во всех материальных процессах. Отсюда и принцип единства материи и движения. «Точно так же как нет движения без материи, так не существует материи без движения»[544]. Это положение, взятое само по себе, является, конечно, материалистическим, но в системе Гегеля оно включено в идеалистическую конструкцию, в которой движение материи, материальное движение выступает как производное от движения абсолютизированного, обожествленного мышления, онтологизированного логического процесса. Вот почему Гегель утверждает, что материя есть, в сущности, материал, посредством которого осуществляет себя духовная субстанция, субстанция-субъект. И «материал этот истинен не в том виде, в каком он является вне и до понятия, а исключительно в своей идеальности или в (своем) тождестве с понятием»[545]. Поэтому, хотя Гегель и утверждает, что «материя составляет подлинную природу самой вещи»[546], он стремится доказать, что вещи и образующая их материя представляют собой лишь сферу единичного, многообразие которого составляет внешнее бытие «абсолютной идеи», аналогичной платоновскому миру идей.

Таким образом, Гегель, с одной стороны, наполняет свое учение реальным, материалистическим по своему смыслу содержанием, а с другой стороны, идеалистически искажает, мистифицирует это содержание, пытаясь доказать, что установленные естествознанием факты, по существу, подтверждают идеалистическое миропонимание. В этом, собственно, и заключается «перевертывание» материализма, т.е. признание и интерпретация его содержания вопреки принципам материалистического миропонимания. Важно отметить, что это перевертывание характеризует не только метафизическую систему Гегеля, но и его диалектический метод. Именно поэтому Маркс подчеркивал: «У Гегеля диалектика стоит на голове. Надо ее поставить на ноги, чтобы вскрыть под мистической оболочкой рациональное зерно»[547].

Всеобщее, по учению Гегеля, не может быть материальным. Поэтому и философия, поскольку она есть учение о всеобщем, есть отрицание материализма, который представляет собой рассмотрение мира как множества единичных вещей. Но единичное не может быть сущностью, ибо последняя есть общее, всеобщее, внутренне присущее совокупностям вещей как их родовое определение. Отвергая номинализм и идеалистически истолковывая общее как понятие, которому приписывается онтологический статус, Гегель сводит единичное к видимости. «Подлинный философский идеализм, – пишет он, – состоит не в чем ином, как в следующем утверждении: истина вещей заключается в том, что предметы как непосредственно единичные, т.е. чувственные предметы, суть лишь видимость, явление»[548]. Но явление и даже видимость существенны, что не просто признает, но настойчиво подчеркивает Гегель вопреки Канту, который вырывает пропасть между явлениями и их якобы непознаваемым, трансцендентным субстратом, или «вещью в себе»[549]. Гегель же, напротив, доказывает, что в сущности вещей нет ничего такого, что не являлось бы так или иначе. Но в таком случае несостоятельно абстрактное противопоставление общего единичному. Ведь единичное повсеместно, всеобще. И, кроме того, диалектика учит, что всеобщее не только всеобще, а единичное не только единично.

Исключение единичного из всеобщего опустошает последнее, лишает его многообразия определенностей, элиминирует конкретность его содержания. Это сознает и сам Гегель, который пишет: «Не только абстрактно всеобщее, но всеобщее такое, которое воплощает в себе богатство особенного, индивидуального, отдельного». Приводя это положение в своем конспекте «Науки логики» Гегеля, Ленин называет его прекрасной формулой[550]. Выдающееся значение этой формулы Гегеля заключается в том, что она указывает на органическое единство общего, особенного и единичного. Единичное тем самым перестает быть просто видимостью; оно приобретает онтологический статус, становится, следовательно, существенным определением общего, всеобщего. Но в таком случае совершенно несостоятельны гегелевские обвинения против материализма, который отнюдь не совпадает с номинализмом, т.е. вполне совместим с признанием объективности форм всеобщности, каковыми являются законы природы, причинность и т.д. Единичное также является всеобщим, что вынужден в конечном итоге признать и Гегель, вводя понятие подлинной единичности, которая «есть вместе с тем всеобщность в самой себе»[551].

Таким образом, гегелевское отрицание существенности единичного превращается с помощью закона отрицания отрицания в отнюдь не чуждое материализму признание подлинной, т.е. существенной, единичности, которая находится в единстве с особенным и всеобщим. Соответственно этому Гегель фактически изменяет свое отношение к материализму в этом вопросе, т.е. соглашается с тем, что всеобщее не существует по ту сторону единичного, что оно не трансцендентно, а имманентно единичному. Ведь именно материализм, вопреки идеализму Платона, всегда утверждал, что не существует дерева вообще, животного вообще и т.д. Показательно, однако, что Гегель в одном и том же параграфе своей «Философии природы» пишет, солидаризируясь с Платоном (и явно модернизируя его воззрения), что «платоновские идеи существуют в единичных вещах как их субстанциальные роды, а не где-либо вдали от этих вещей», и вместе с тем формулирует, по существу, противоположное воззрение. А именно он утверждает: «Мысля предметы, мы тем самым превращаем их в нечто всеобщее; вещи же в действительности единичны и льва вообще не существует. Мы превращаем их в нечто субъективное, в нечто, произведенное нами, свойственное нам, и именно свойственное нам как людям, ибо предметы природы не мыслят и не являются представлениями или мыслями»[552]. С этим последним воззрением согласится и материалист, так как оно правильно указывает на то, что общее, как оно существует в познании, есть результат познания единичных вещей, которое посредством абстрагирования и обобщения приводит в конечном счете к познанию объективно общего. Это глубоко раскрывает Энгельс, полемизируя с естествоиспытателем-агностиком К. Негели. Энгельс говорит: «И в самом деле, всякое действительное, исчерпывающее познание заключается лишь в том, что мы в мыслях поднимаем единичное из единичности в особенность, а из этой последней во всеобщность; заключается в том, что мы находим и констатируем бесконечное в конечном, вечное в преходящем»[553].

Итак, там, где Гегель абстрактно, абсолютно противопоставляет всеобщее единичному (а тем самым бесконечное конечному, вечное преходящему), он изменяет своему диалектическому методу ради того, чтобы обосновать абсолютный, или панлогистский, идеализм. Но, когда Гегель вновь обращается к диалектике, он фактически отказывается от метафизического противополагания всеобщего и единичного, бесконечного и конечного, вечного и преходящего. В этом случае он воспринимает, разумеется, с идеалистических позиций, материалистические положения, перевертывая их, т.е. включая в идеалистическую систему взглядов. Отсюда можно сделать вывод, что гегелевская философия как идеалистически перевернутый, поставленный на голову материализм заключает в себе неустранимую двойственность. Последняя состоит, конечно, не в том, что Гегель пытается соединить идеализм с материализмом, примирить их друг с другом. Ничего подобного нет у этого, повторяем, гениально последовательного идеалиста. Двойственность гегелевской философии заключается скорее в том, что он вводит в свою систему идеалистически истолкованные материалистические положения, косвенно признавая тем самым фундаментальное значение этого философского учения. Эта двойственность гегелевского идеализма, как видно из предшествующего изложения, неразрывно связана с противоречием между метафизической системой Гегеля и его диалектическим методом.

Остановимся подробнее на этой фундаментальной определенности абсолютного идеализма, без уяснения которой его действительное отношение к материализму не может быть полностью раскрыто. Гегель, как известно, доказывал, что идеализм есть признание внутренней идеальности конечного. «Эта идеальность конечного есть основное положение философии, и каждое подлинно философское учение есть поэтому идеализм»[554]. Казалось бы, такое категорическое заявление (правда, не безоговорочное, поскольку вводится различение подлинного и неподлинного философского учения) обязывает мыслителя отбросить материализм как якобы чуждое подлинной философии учение. И Гегель, действительно, третирует материализм как убеждение обыденного сознания, которое должно быть разрушено философской рефлексией.

В.И. Ленин отмечает предвзятость гегелевского отношения к атомистическому материализму, содержание которого явно обеднено и искажено в гегелевском изложении. И тут же Ленин подчеркивает гегелевскую оценку атомистики, оценку, которая фактически представляет собой признание выдающегося значения материалистического понимания природы. Вот это положение Гегеля: «Естествознание впервые чувствует себя в атомистике освобожденным от необходимости указать основание существования мира. Ибо если мы представляем себе природу как сотворенную и поддерживаемую другим, то мы ее представляем себе как существующую не сама по себе, как имеющую, следовательно, свое понятие вне себя, т.е. как имеющую чуждое ей основание…»[555]. Не требуется большой проницательности, дабы увидеть, что Гегель, по существу, соглашается с основной мировоззренческой интенцией атомистики, хотя для него совершенно неприемлем ее материалистический характер, без которого, конечно, невозможна атомистическая гипотеза. Не следует рассматривать это положительное отношение к атомистике (и естествознанию вообще) как непоследовательность идеалиста Гегеля. Здесь налицо та самая двойственность, которая неизбежна для идеализма, если он признает, положительно оценивает теоретические выводы наук о природе. Поскольку эти выводы носят материалистический характер, идеализм вынужден «перевертывать» материализм, чтобы включить эти выводы в контекст идеалистической системы взглядов посредством их соответствующей интерпретации.

Приведем еще один пример, свидетельствующий о своеобразной последовательности Гегеля в его отношении к отвергаемому им материализму. В.И. Ленин характеризует гегелевскую критику материализма Эпикура как «образец извращения и оклеветания материализма идеалистом»[556]. Однако, продолжая далее рассмотрение гегелевского изложения философии Эпикура, Ленин обращает внимание на высказывание Гегеля: «Эпикур открыл эмпирическое естествознание, эмпирическую психологию». Приводя в этой связи обширную выдержку из Гегеля, Ленин указывает, что Гегель отмечает и плюсы, положительные стороны материализма. Подытоживая характеристику гегелевской позиции, Ленин пишет: «Это почти вплотную подход к диалектическому материализму»[557].

Гегель, отрицающий материализм как философию в подлинном смысле слова, тем не менее не может не признать, что философия в своем историческом развитии закономерно поляризуется на противоположности идеализма и материализма[558]. Всячески умаляя заслуги материализма, Гегель все же не может не признавать его выдающегося значения. Так, осуждая материализм за его стремление понять мышление как продукт материи, Гегель все же заявляет: «И тем не менее за материализмом следует признать полное воодушевления стремление выйти за пределы дуализма, принимающего существование двух различных, но одинаково субстанциальных и истинных миров, – стремление снять этот разрыв первоначально единого»[559]. Гегель, следовательно, предпочитает материализм дуалистическим попыткам обосновать субстанциальную независимость духовного и материального и тем самым «примирить» радикальные противоположности материализма и идеализма.

Приведенное выше положение Ленина о том, что Гегель иной раз вплотную подходит к диалектическому материализму, позволяет конкретизировать положение о наличии в гегелевской системе идеалистически перевернутого, поставленного на голову материализма. О каком материализме, собственно, идет речь? В ту эпоху существовал лишь метафизический материализм. И гегелевская критика этого материализма есть редукция его к метафизическому способу мышления, который фактически отождествляется с материализмом. Гегель характеризует материализм как близорукий эмпиризм, признающий существующим и даже субстанциальным лишь то, что является чувственно воспринимаемым. Материализм, указывает Гегель, отождествляет материю с веществом. Для него «субстанциальным является лишь телесное, и ничто другое не обладает реальностью, кроме того, чт? можно ощупывать руками, как, например, камни и дубы»[560]. Это, конечно, упрощенное, даже карикатурное изображение старого материализма, но Гегель, несомненно, фиксирует его метафизическую ограниченность и, конечно, сводит к ней основное содержание материалистического понимания природы.

Как же в таком случае можно говорить, что Гегель воспринял и в известном смысле ассимилировал достижения материалистической философии? Во-первых, как было показано выше, Гегель все же признавал выдающееся значение материалистического миропонимания. Тезис о единстве материи и движения, включенный Гегелем в его философию природы, был выдвинут, обосновывался материализмом XVIII века, и Гегель не мог этого не знать. Это – диалектический тезис домарксовского метафизического материализма. И именно как диалектический тезис он был воспринят Гегелем, который, однако, игнорировал его очевидное значение для обоснования материалистического миропонимания.

Возвращаясь к ленинской мысли о том, что Гегель иной раз вплотную подходит к диалектическому материализму (Ленин неоднократно высказывает эту мысль в «Философских тетрадях»), не следует ли сделать вывод, что гегелевское перевертывание старого материализма, т.е. переработка его с позиций диалектического идеализма, есть в известном смысле предвосхищение отдельных положений диалектического материализма? Не в этом ли смысле Ленин говорил о зародышах, зачатках диалектического и исторического материализма в учении Гегеля? Чтобы подтвердить это положение, обратимся к марксистскому, критическому анализу некоторых, имеющих основополагающее значение положений гегелевской философии.

В «Науке логики» Гегель характеризует телеологическое отношение как единство механизма и химизма, предвосхищая тем самым естественнонаучное и материалистическое решение проблемы целесообразности, которого еще не было в его время. Само собой разумеется, что это материалистическое положение предполагает в рамках системы Гегеля не только идеалистические основания, но и идеалистические выводы. Существенно, однако, что единство механического и химического не просто признается как существующее; оно интерпретируется как сущность телеологического отношения. Известно, что метафизические материалисты отвергали телеологию, полагая, что признание объективно существующей в мире растений и животных целесообразности равносильно согласию с идеализмом и теологией, которая во всех явлениях природы видит перст божий. В «Системе природы» Гольбаха имеется даже утверждение, что в природе не существует никакого порядка, ибо в ином случае существовало бы сверхприродное упорядочивающее начало.

Энгельс указывал, что Гегель покончил с абстрактным, метафизическим противополаганием causa finalis и causa efficiens. То обстоятельство, что причины последнего рода являются «бездушными» причинами, не является существенным с точки зрения Гегеля. Главное для него, отмечает Энгельс, заключается в том, что целесообразность «не привносится в природу намеренно действующим сторонним элементом, например, мудростью провидения, а заложена в необходимости самого предмета…»[561]. Гегелевское понимание телеологического отношения, следовательно, превосходит не только традиционную идеалистически-теологическую концепцию целесообразности, но и негативистскую в данном вопросе позицию метафизического материализма. Гегелевское понимание проблемы целесообразности заключает в себе рациональное зерно, суть которого была выявлена дарвиновским материалистическим пониманием целесообразности живого, а также новейшими представлениями о физико-химической основе биологического процесса.

В.И. Ленин, конспектируя «Науку логики» Гегеля, показывает, что изложенное в ней понимание отношения между целью, условием и средствами имеет прямое отношение к сущностной характеристике практики и притом к ее диалектико-материалистической характеристике. Ленин пишет: «Законы внешнего мира, природы, подразделяемые на механические и химические (это очень важно), суть основы целесообразной деятельности человека»[562]. Это материальные предпосылки превращения необходимости в свободу и тем самым осуществления человеческой, в известном смысле субъективной, цели, без чего не может быть понята практика, во всяком случае, в своей развитой форме.

Приводя далее гегелевскую характеристику техники и осуществляемой посредством нее целесообразной трудовой деятельности, Ленин отмечает «зачатки исторического материализма у Гегеля»[563]. К этому вопросу о зачатках материалистического понимания истории у Гегеля Ленин неоднократно возвращается в ряде своих замечаний в «Философских тетрадях»[564]. Мы не можем, конечно, говорить о наличии в философии Гегеля перевернутого, поставленного на голову исторического материализма, которого еще не существовало в те времена. Правильнее говорить о том, что диалектический идеализм Гегеля в ряде пунктов предвосхищает проблемы исторического материализма, который представляет собой не что иное, как диалектико-материалистическое понимание общества, истории человечества.

В «Философских тетрадях» Ленина мы находим замечательные образцы материалистического переворачивания идеалистических положений Гегеля, выявления их реального, приемлемого для материализма содержания. Гегель, например, утверждает, что бытие и сущность суть моменты становления понятия (следует, конечно, не упускать из виду гегелевскую онтологизацию понятия, т.е. превращение его в объективную основу, содержание, творческую силу всего существующего). Ленин, приводя это положение, замечает: «Обернуть: понятия высший продукт мозга, высшего продукта материи»[565].

Гегель подчеркивает, что понятие все же не есть высшая категория. Более высокой ступенью в иерархии духовного является идея, единство понятия и реальности. В.И. Ленин расшифровывает гегелевское понятие идеи, ставя на ее место человеческое познание как исторический, осуществляемый всем человечеством процесс. При этом Ленин применяет гегелевские характеристики идеи (теоретической идеи, практической идеи, субъекта, объекта и т.д.) к характеристике исторически развивающегося процесса познания.

Высшей и последней категорией «Науки логики» является, как известно, «абсолютная идея». Характеризуя эту категорию как высшую, всеобъемлющую тотальность, Гегель подчеркивает, что «абсолютная идея» включает в себя бытие, а последнее как бытие абсолютной идеи (разумеется, отличное от бытия в его непосредственности) есть не что иное, как природа. По словам Гегеля, «абсолютная идея», постигая это свое содержание, решается из самой себя свободно отпустить себя в качестве природы. Материалистически переосмысливая реальный смысл, скрывающийся за этим в сущности мистическим утверждением, Ленин пишет: «Переход логической идеи к природе. Рукой подать к материализму. Прав был Энгельс, что система Гегеля перевернутый материализм»[566]. Это ленинское положение перекликается с приведенным в начале статьи положением Маркса из «Экономическо-философских рукописей 1844 года», которые как известно, были расшифрованы и опубликованы после смерти Ленина.

Гегель в своем анализе суждений и умозаключений не ограничивается их диалектической, иерархической перегруппировкой, выявляющей развитие содержания и формы, присущих этим логическим структурам. Для Гегеля как философа, обосновывающего панлогизм, в особенности важно утвердить свой основополагающий тезис об онтологической объективности логических форм. Поэтому Гегель утверждает, что все вещи суть суждения, все вещи суть умозаключения и т.д. Ссылаясь на это положение Гегеля, а также на столь же несуразный на первый взгляд вывод Гегеля, что практика есть логическое заключение, фигура логики, Ленин пишет: «И это правда! Конечно, не в том смысле, что фигура логики инобытием своим имеет практику человека (= абсолютный идеализм), a vice versa: практика человека, миллиарды раз повторяясь, закрепляется в сознании человека фигурами логики. Фигуры эти имеют прочность предрассудка, аксиоматический характер именно (и только) в силу этого миллиардного повторения»[567]. Таким образом, Ленин переворачивает, ставит на ноги, материалистически перерабатывает эти идеалистические положения Гегеля, доказывая, что логические формы обладают гносеологической объективностью, так как они отражают независимую от познания действительность.

Нет необходимости приводить другие, столь же яркие примеры ленинского анализа гегелевского идеализма, анализа, гениально выявляющего в этом идеализме чуждые ему материалистические интенции, которые, по сути дела, представляют собой отрицание, диалектическое отрицание абсолютного идеализма и идеализма вообще. Мы ограничимся лишь приведением той итоговой характеристики «Науки логики», т.е. главного, по замыслу Гегеля, обоснования абсолютного идеализма, которую дает В.И. Ленин: «Итог и резюме, последнее слово и суть логики Гегеля есть диалектический метод – это крайне замечательно. И еще одно: в этом самом идеалистическом произведении Гегеля всего меньше идеализма, всего больше материализма. „Противоречиво“, но факт!»[568].

В заключение остается, подытоживая наше изложение, ответить на вопрос: почему идеализм Гегеля представляет собой идеалистически перевернутый, поставленный на голову материализм? Это противоречие учения Гегеля, а значит, и противоречивое отношение Гегеля к материализму, является выражением диалектического характера идеализма Гегеля, а также противоречия между его диалектическим методом и метафизической системой. Диалектическое отрицание по природе своей содержательно; оно есть форма связи, преемственности, усвоения позитивного содержания того, что подвергается отрицанию. Неудивительно поэтому, что отрицание материализма Гегелем, поскольку оно в известной мере носило диалектический характер, не могло не заключать в себе хотя бы частичного его признания, а также частичного (хотя и неадекватного) усвоения.

Анализ отношения Гегеля к материалистической философии позволяет конкретнее поставить и более общий вопрос о влиянии материализма на развитие идеалистических учений. Систематическое обоснование детерминизма как философского обобщения достижений естествознания является несомненной исторической заслугой материализма XVII – XVIII веков. Идеалистическая философия, еще в XVII столетии отстаивавшая индетерминистскую концепцию свободы воли, согласно которой воля независима от каких бы то ни было мотивов и является господином своих собственных актов, в XVIII веке под влиянием материалистической критики постепенно отказывается от этого несостоятельного воззрения, которое ни в малейшей мере не объясняет ни вменяемости, ни ответственности, так как последние возможны лишь как мотивированные действия, предполагающие наличие субъекта ответственности. Разумеется, идеалистическое признание детерминизма носит непоследовательный характер. И тем не менее, как это видно на примере Гегеля, интерпретация телеологического отношения как специфической формы физической (механической, химической) детерминации несомненно учитывает как достижения естествознания, так и их философское осмысление в учениях материалистов XVIII века.

Гегель, конечно, является идеалистом от начала и до конца. Несостоятельны попытки некоторых современных интерпретаторов Гегеля изобразить его философию как выход за границы идеализма, переход к атеизму и т.п.[569]. Тем не менее материалистическое прочтение Гегеля выявляет в его учении определенные положения, прозрения, догадки, которые не составляют специфического содержания идеализма. Все это может и должно быть усвоено материализмом, разумеется, диалектическим. В этом смысле В.И. Ленин подчеркивал, что диалектический идеализм ближе диалектическому материализму, чем старый, метафизический материализм. И именно в этой связи следует признать, что задача материалистической переработки диалектики Гегеля сохраняет свою актуальность и в настоящее время.