Глава 16 Судьбы советской философии: краткий очерк

Судьбы советской философии противоречивы и во многом трагичны. Любая попытка дать единую оценку этим судьбам заранее обречена на неудачу, так как неизбежно будет упрощать этот сложный процесс. Многое еще нужно изучить, извлечь из архивов и личных коллекций, чтобы переосмыслить общеизвестное, уйти от распространенных предубеждений и общепринятых предрассудков.

Процесс этот труден, особенно в настоящее время, когда политическая обстановка и идеологическая коньюнктура вновь создают предпосылки для черно-белой трактовки.

Наглядным доказательством этого могут служить два основных подхода к оценке советской философии, представленных в современной литературе. Первый подход во многом апологетический, зафиксирован в итоговых работах советских исследователей, например в шеститомной «Истории философии в СССР», где с позиций догматизированного марксизма советская философия (точнее «философия народов СССР») рассматривается как вершина мирового философского развития, преодолевающая заблуждения и тупики западной немарксистской, буржуазной философской мысли (правда, сразу же следует подчеркнуть, что в этом издании много свежего, конкретного материала, плодотворных наблюдений, оценок и выводов, снимающих предубеждения и упрощения предшествующей советской историографии).

Второй подход к оценке советской философии сформулирован в последние годы и получает все большее распространение. Его сущность афористично выражена, например, философом И. Яхотом – «…подавление философии в СССР». Подобная точка зрения освещалась в специальных изданиях советской поры А.П. Огурцовым. Второй подход зачастую воспринимается явно некритически (прежде всего из-за политической предвзятости). Окончательный вывод его сторонников таков: «К началу 50-х годов можно говорить об окончательном подавлении философии в СССР, утверждении авторитарной идеологии сталинизма в советской культуре, философии, искусстве».

Таким образом, получается, что по мере приближения к 50-м гг. XX в. уровень философской мысли в СССР медленно, но неуклонно снижается, фактически аннигилируется под воздействием сложившегося тоталитарного режима, которому, естественно, не нужна критическая, свободная философия, но это вряд ли справедливая оценка данного периода. А последующие десятилетия? Их никак не охарактеризуешь исключительно как период подавления философской мысли. Однако отрицать факт идеологического гнета, зачастую принимавшего формы прямых репрессий, тоже бессмысленно. Трудно составить подлинный мартиролог советских философов (правда, следует оговориться, что среди них подавляющее большинство были марксистами). В истории развития философской мысли в СССР были и высылки (достаточно вспомнить «философский пароход» 1922 года, на котором под давлением властей покинули родину многие видные русские философы – Бердяев, Булгаков, Сорокин, Ильин и др.), и репрессии, и жертвы ГУЛАГа. Однако все это не дает основание для негативной оценки советской философии, которая становится все более распространенной и в бывшем СССР, и на Западе. Так, например, французская исследовательница Ф. Эпельбуэн, издавшая отдельной книгой во Франции в 1989 г. беседы с известным философом М.К. Мамардашвили, мимоходом, как нечто само собой разумеющееся, утверждает: «То, что называлось «философией» в СССР в последние десятилетия, не изрекло ни одного слова, заслуживающего внимания»[412]. И хотя сам Мамардашвили фактически разделяет этот вывод, отмечая «…не только систему подавления», но и привлекательность «…простоты тоталитарного мышления», его собственная духовная эволюция, о которой и идет речь, вынуждает французскую исследовательницу констатировать внутреннюю свободу Мамардашвили вопреки «идеологическому нажиму», сделавшую его «живым звеном в цепи классической традиции», т. е. оригинальным «философом сознания, изнутри преодолевшим тоталитарный феномен и претворившим его в экзистенциальную рефлексию». В итоге философское творчество Мамардашвили оказывается органическим звеном в развитии именно «советской философии»[413].

Не следует забывать, что вопреки или же, как это ни кощунственно звучит, благодаря тяжелейшим условиям духовного развития в советский период жил и творил выдающийся мыслитель А.Ф. Лосев, оставивший богатейшее наследие. Причем необходимо обратить внимание на его идейную эволюцию: от богословско-философской концепции имяславия до принятия (пусть и небезоговорочного) марксистской методологии. Причем последнее произошло достаточно поздно, когда преследуемый прежде мыслитель наконец получил возможность реализации своих философских идей. И это уже не объяснить попыткой приспособления к жестким политическим и духовным условиям. Во всяком случае последняя подготовленная самим Лосевым к публикации книга «Дерзание духа» свидетельствует о его марксистских взглядах на отдельные вопросы[414].

В русле советской философии развивалось творчество европейски известного философа В.Ф. Асмуса, постоянно занимавшего принципиальную позицию даже при решении вопросов, имевших политическое звучание. Опыт этих мыслителей, равно как и многих других (Э.В. Ильенков, Ю.Н. Давыдов, З.А. Каменский и др.), убедительно свидетельствует, что советская философия не оказалась в конце концов просто подавленной действительно трудными социальными условиями советского общества: она в лучших своих представителях эволюционировала, развивалась, порождая научно значимые результаты. Последнее касается и официально признанных философов. Достаточно, например, сослаться на многочисленные работы академика Т.И. Ойзермана по истории марксистской философии, немецкой классической философии и особенно по теории и методологии историко-философского процесса. Подобные тенденции в советской философии усматривали даже ее самые нелицеприятные оппоненты. В период холодной войны и открытого идеологического противостояния двух социальных систем наиболее известные западные специалисты по СССР при всем своем принципиальном неприятии советской идеологии (в том числе и философии) зачастую не отказывали ей в развитии и определенных достоинствах. Один из крупнейших западных исследователей советской философии, основатель и издатель журнала «Studies in Soviet Thought»[415] из серии «Sovetica», Ю. Бохеньский в своих многочисленных книгах не только последовательно критикует идеи советских философов, но и признает успехи советской философии и ее возрастающую международную роль, декларирует необходимость диалога с философами-марксистами[416].

Стремящиеся к объективизму западные исследователи продолжают и углубляют подобные продуктивные подходы. Так, например, профессор Массачусетсского технологического института Л.Р. Грэхем, в течение многих лет занимающийся изучением советской философии и науки (причем анализировавший многочисленные советские дискуссии по генетике, кибернетике и т. д., в ходе которых и осуществлялось «подавление» философии и науки), констатирует, что диалектический материализм является универсальной философской системой (разумеется, наряду с другими), имеющей свои достижения, противоречия и трагические тупики. Более того, он пишет: «…в интеллектуальном отношении диалектический материализм является вполне разумной, заслуживающей внимания точкой зрения, она представляется более интересной, чем было принято до сих пор считать философами и учеными за пределами Советского Союза»[417].

Закономерность этого, по мнению Грэхема, очевидна, так как обнаруживается много общего между концепцией диалектического материализма и концепциями, возникшими в ходе развития европейской философии. И это закономерно, как полагает ученый, поскольку «советская наука является частью мировой науки». Последняя постоянно взаимодействует с философией, и тип этого взаимодействия в СССР, считает Грэхем, «…мало чем отличается от типа их взаимодействия в любой другой стране», хотя сам характер, возможности и результаты этого процесса имеют свои особенности[418].

Советская философия при таком понимании все-таки оказывается элементом европейского философского процесса, хотя развивается в принципиально иных социальных и политических условиях и поэтому вынуждена бороться за свободное философское творчество.

Подобные подходы, позволяющие оценить советскую философскую мысль в ее реальных противоречиях, провалах и достижениях и показать меру ее продуктивности, уйти от односторонних ценностных ориентации, становятся все более распространенными в западной историографии. Достаточно сослаться на одну из последних работ крупнейшего американского знатока русской и советской философии Д. Скэплапа", посвященную советскому марксизму.

Таким образом, советская философия, как и всякая другая, развивалась диалектически противоречиво, поэтому не может быть исследована и оценена с позиций черно-белых коннотаций – или апологетически возносящих ее до высот единственной истины, или опускающих в болото подавленного безмолвия.

Сегодня можно говорить о нескольких этапах эволюции советской философской мысли: начальный (1920-1930-е гг. XX в.), сталинский (1930-1950-е гг.), зрелый (1960-1990-е гг.), постсоветский (с 1990-х гг.).

Начальный период. Первые годы после Октябрьской революции в стране в целом сохранялась плюралистическая духовная атмосфера, хотя медленно и неуклонно шел процесс идеологической унификации, вытеснения инакомыслия, становления единой партийной и государственной идеологии. В основе его лежала марксистская, затем марксистско-ленинская философия в ее специфическом советском понимании. Для ее пропаганды и развития создаются специальные учреждения. В 1918 г. организуется Социалистическая (позже названная Коммунистической) академия. В ее рамках в 1929 г. создается Институт философии. Необходимость подготовки кадров для пропаганды и преподавания марксистских идей приводит к созданию специальных учебных заведений – коммунистического университета им. Я.М. Свердлова (1919) и многочисленных региональных коммунистических университетов, а также Института красной профессуры (1920). Подготовленные ими кадры должны были обеспечить победу на философском фронте. Особые надежды возлагались на журнал «Под знаменем марксизма», который считался основным философским изданием.

Созданный в 1921 г. Институт Маркса и Энгельса и открытый в 1923 г. Институт Ленина, впоследствии объединенные в Институт Маркса-Энгельса Ленина, при ЦК партии, вели большую работу по изучению и пропаганде наследия марксизма-ленинизма. С учетом того, что классики марксизма-ленинизма не оставили трудов, в которых их философия излагалась бы в систематизированном виде и максимально доступной для неподготовленного читателя форме, началась разработка учебников по диалектическому материализму. Среди первых авторов таких учебников были и выходцы из Беларуси – С.Я. Вольфсон и Б.Э. Быховский. Качество учебников подобного рода и предопределяло уровень и возможности осмысления марксистской философии широкими массами.

Магистральной проблемой марксистской философии в эти годы было осмысление диалектики природы, проблем материалистической диалектики и теории познания, а также выдвинутой Лениным идеи союза материалистов-диалектиков и естествоиспытателей. Проблемы социальной теории (исторического материализма) также обсуждались широко, особенно в связи с работами И.И. Бухарина[419]. В эти годы складывается комплекс идей, составляющий марксизм-ленинизм, а также подвергается осмыслению значение ленинского философского наследия в развитии марксизма. Канонизируется «ленинский этап» в развитии марксистской философии, хотя Ленин никогда не претендовал на создание особой теоретической системы, особой философии (традиционно крупнейшего философа-марксиста видели в Плеханове). Процесс формализации, догматизации марксистской философии приводит к тому, что диалектический материализм превращается в инструмент партии, предназначенный для руководства обществом, становится высшей санкцией в осмыслении любых процессов общественного развития (наука, культура, искусство И Т.Д.), истиной, сквозь призму которой только и можно понять и оценить все происходящее в мире. Это явная политизация и расширительная трактовка философии.

Сначала эти тенденции проявляются на фоне отдельных дискуссий, определенного плюрализма мнений, все более затухающего, свободного философского поиска. Это закономерно, так как в СССР еще в какой-то степени сохраняется идейный плюрализм, существуют явно немарксистские, а зачастую и антимарксистские научные учреждения. Во многих учебных заведениях (особенно высших) продолжает работать профессура, не разделяющая, а порой и критикующая марксистскую идеологию. Например, успешно функционирует Вольная академия духовной культуры в Москве, члены которой, как правило, находятся на позициях религиозно-идеалистической философии. Этим же духом пронизана деятельность философского общества при Петроградском университете, Московского психологического общества и многих других. Существуют сотни частных издательств, интенсивно публикующих литературу, в том числе и антимарксистскую. Широкое распространение имеют труды представителей немарксистской («буржуазной») философии.

Медленно, но неуклонно марксистская философия становится господствующей, государственной, для чего власти все чаще прибегают к насильственным мерам. В целом начальный период развития советской философии оказался противоречивым, идейно многоголосым, продуктивным для самых различных направлений философской мысли, однако именно в те годы сложился комплекс идей, ставших в дальнейшем непосредственным обоснованием жесткой идеологической регламентации сталинского периода. Относительная свобода философских поисков 20-х гг. фактически заканчивается к 1931 г., когда прошли последние дискуссии (в том числе и в Институте философии) по выяснению истинного смысла марксистской философии, который пытались увидеть именно в ленинизме. Однако план реконструкции марксистской философии под углом зрения потребностей того времени, видимо, был глубже: марксизм-ленинизм закономерно эволюционировал, превратившись в марксизм-ленинизм-сталинизм с тем, чтобы в конечном итоге оказаться ленинизмом-сталинизмом. Это наглядно видно на примере дискуссии школы диалектиков во главе с А.М. Дебориным и школы так называемых механистов (И.И. Степанов-Скворцов, А.К. Тимирязев и др.)

Сталинский период. В советской философии сталинского периода вначале господствовали деборинцы, которые занимали чуть ли не все руководящие посты в философских учреждениях. Исходя из основополагающих идей Г.В. Плеханова, они последовательно и плодотворно критиковали попытки ликвидировать философию как пережиток эксплуататорского прошлого, позитивистские попытки растворения философии в конкретных науках, много делали для осмысления и систематизации диалектики как науки. В результате деборинцы смогли разгромить механистов, доказывая антимарксистский, антиленинский смысл их философских интерпретаций. Однако это была «пиррова победа», так как вскоре сама школа Деборина оказалась под огнем критики так называемых молодых философов (М.Б. Митин, П.Ф. Юдин и др.), которые, опираясь на поддержку Сталина, чисто организационными методами при помощи политических инсинуаций разгромили деборинцев, обвинив их в «меныпевиствующем идеализме». Показательно последнее понятие, в котором определяющей в решении философских проблем является политическая окраска носителей тех или иных взглядов. В дальнейшем партийные приоритеты и политические потребности становятся определяющими в осмыслении философии. Культ личности Сталина требует прежде всего личной преданности и согласия с генеральной линией партии, которую опять же формулирует ее вождь, а пропагандируют и внедряют идеологические кадры и прежде всего философы. Сталин превращается в главного творца марксизма-ленинизма, продолжателя основоположников, чуть ли не создателя новой философии, хотя внешне все это прикрыто ссылками на классиков марксизма, что наглядно видно, например, в изданном несколько позже сборнике статей Института философии[420], в котором трудно найти страницу, где неоднократно (и всегда с превосходными эпитетами) не упоминалось бы имя вождя.

Подобное возвеличивание Сталина-теоретика, Сталина-философа становится особенно наглядным после издания учебника «История ВКП(б). Краткий курс» (1938), в котором была опубликована приписываемая генеральному секретарю глава «О диалектическом и историческом материализме». Вскоре она была объявлена вершиной марксистской философии, хотя построена явно схематично, полна очевидных упрощений. Зато эта глава понятна и легка для заучивания, поскольку, как святцы, схематизирует и доступно объясняет излагаемый материал, требуя веры, а не знания, размышления. Жесткая система политического просвещения фактически заставляла всех граждан в том или ином виде бесконечное количество раз изучать это «бессмертное произведение вождя».

Так складывается апологетическая версия марксизма, которую правильнее назвать сталинизмом, ставшая определяющей на данном этапе развития советской философии. Всякое инакомыслие (даже в рамках марксистской философии) исключается и преследуется. Отсюда систематические репрессии (причем прежде всего философов-марксистов), призванные исключить любую попытку поставить под сомнение провозглашенный истиной вывод. Отсюда многочисленные дискуссии, которые, как правило, носят разгромный характер, поскольку организуются ради выявления и уничтожения неугодных и предостережения всех остальных. Философия начинает использоваться как своеобразная идеологическая дубинка для контроля за развитием всей духовной жизни общества. Именно она санкционирует и разрешает (а чаще запрещает) те или иные науки, искусства. В результате «философски обоснованного» идеологического гнета оказались разгромленными генетика, кибернетика, подверглись гонениям выдающиеся советские писатели, художники. Да и сама философия периодически встряхивалась разгромными дискуссиями. Достаточно вспомнить, например, дискуссию по книге Г.Ф. Александрова «История западноевропейской философии», которая скорее была политической акцией, чем научным мероприятием. Примечательно, что сразу после издания книги в 1946 г. автор был отмечен Сталинской премией, а уже в 1947 г. подвергся репрессиям[421].

И все же в эти труднейшие годы были опубликованы многие произведения классиков мировой философии, дающие пищу для размышлений и интерпретаций. Была издана «История философии: в 3 т.»[422], началось изучение истории русской философии и философии народов СССР. Реабилитирована была логика, которая, став обязательным образовательным предметом, стимулировала интерес к культуре мышления, к закономерностям гносеологической деятельности. Начинается этап гносеологизации философских исследований, контрастирующий с онтологической моделью, распространенной в предшествующие годы.

Зрелый период. Ослабление идеологических пут в конце 50-х гг. способствует нарастанию новых тенденций в развитии советской философии, которые особенно ярко проявились в 1960-1990-е гг.

И в этот период идеологические оттепели сменялись заморозками, но в целом (особенно в 1980-1990-е гг.) складывались более или менее благоприятные условия для свободного философского поиска. Это, разумеется, не исключало идеологических репрессий, борьбы с инакомыслием, государственного регламентирования идеологии, но все перечисленные явления начиная с 1960-х гг. уже не могли существовать грубо, зримо – шел процесс либерализации и плюрализации советского общества.

Разумеется, обстоятельства холодной войны, идеологического противостояния двух систем периодически обостряли эти тенденции, но они были уже не в состоянии остановить процесс раскрепощения советского общества (прежде всего в сфере духовной). Либерализация советского общества ярче всего проявляется в науке, искусстве и философии. Еще на заре данного этапа в СССР начался процесс дифференциации философского знания. От философии отпочковывается психология, все более автономными становятся этика, эстетика.

Идет процесс институализации социологии, аксиологии. Формируются новые направления философского поиска, например так называемые философские вопросы естествознания, которые в результате превратились в философию науки. Советские философы взаимодействуют со своими западными коллегами на расширяющихся и становящихся регулярными международных конференциях, все более активно сотрудничают с международными философскими организациями. Получаемые советскими исследователями философии науки результаты признаются на мировом уровне (Б.М. Кедров и др.).

Участие советских философов в международном научном сотрудничестве становится традиционным, а это в свою очередь актуализирует философские исследования в СССР. Международное сотрудничество все интенсивнее преодолевает изоляционизм советской философии, столь типичный для сталинского периода.

Советская философия (особенно в конце описываемого периода) медленно, но неуклонно превращается в органический элемент мирового философского разделения труда. Продуктивно развивается в этот период и история философии. Постепенно преодолеваются крайности принципа партийности, который в предшествующие годы играл роль идеологической дубинки. Идет продуктивная разработка теоретических и методологических проблем историко-философской науки (Т.И. Ойзерман, З.А. Каменский, А.С. Богомолов и др.). Интенсивно расширяется предметное поле историко-философских исследований. Постепенно преодолевается прежде широко распространенное противопоставление западноевропейской и русской философии. В исследовании последней критически переосмысляются апологетические подходы[423], она все более активно вписывается в единое европейское философское поле, хотя и с учетом национальных особенностей развития[424]. Это наглядно видно на природе исследования философии русских революционных демократов – приоритетной для этого времени проблематике в изучении русской философии. Создаются и обобщающие исследования по русской философии, адаптированные к восприятию западного читателя и рассчитанные на тех, кто интересуется русистикой[425].

В истории философии намечаются более глубокие подходы, чем ее осмысление исключительно сквозь призму дихотомии материализм-идеализм (рационализм и иррационализм, рационализм и эмпиризм, сциентизм и антисциентизм и другие). Переосмысляется значение классической немецкой философии. Преодолеваются расширительные тенденции, подтягивающие многих мыслителей прошлого к марксизму. Интенсивно исследуются идеализм и религиозная философия (в том числе и русская). Все более распространенными при исследовании истории мировой философской мысли становятся проблемно-категориальный и «страноведческий» подходы.

Накопленный при исследовании истории философии теоретический и методологический материал реализуется в фундаментальных работах, зачастую имеющих этапный характер («История философии: в 6 т.», «Философская энциклопедия: в 5 т.», «История философии в СССР: в 5 т.» и др.). Последнее не значит, что вышеперечисленные труды лишены противоречий, тупиков и ценностной предвзятости. Разумеется, в советской философии легче и продуктивнее развивались те направления, которые были максимально удалены от политических и идеологических проблем, но и в других разделах философского знания наблюдались качественные подвижки, приводящие к научно значимым результатам (проблемы теории познания и место «гносеологистов» в этом процессе, разработка диалектической логики, исследование понятий «информация» и «моделирование», теории деятельности, категориального аппарата познавательной деятельности и др). В советской науке медленно, но неуклонно идет процесс формирования антропологической традиции, которая свидетельствует не просто о повороте к человеку («проблема человека» как общефилософская интенция), а о концептуальном переходе к новой философской парадигме, получившей в результате по аналогии с термином, принятым на Западе, не совсем корректное название «философская антропология». Разработка этой проблематики фактически привела к формированию новой философской школы, интенсивно развивавшейся в 1980-1990-е гг.

Таким образом, в «зрелый» период своего развития советская философия во многом преодолела негативные тенденции предшествующих эпох. С большей или меньшей степенью продуктивности и оригинальности она делает попытки более глубокого, диалектически тонкого осмысления марксистской теории, зачастую выходит на новые позиции, включающие ее в предметное поле европейской и мировой философской мысли.

В конечном итоге оказалось, что внутри официально господствующего в стране и государственно санкционированного единого философского мировоззрения (диалектического и исторического материализма) фактически существуют и развиваются различные философские школы. Будущее скорее всего принадлежало им, что, впрочем, не исключает и присутствия диалектического материализма как философской рефлексии, имеющей право на существование в проблемно-мировоззренческом поле современного мира.

Постсоветский период. Распад советского государства породил глубокий идеологический кризис. Прежде казавшиеся незыблемыми мировоззренческие ориентиры стали объектом критики, зачастую предвзятой и политизированной. Идеологический вакуум интенсивно заполнялся нетрадиционными религиями, мистикой, околонаучной фантастикой и просто псевдоэзотерическим шаманством. И все же марксистская философия продолжает существовать в нынешнем многополярном идейном мире, в котором органично развиваются различные философские школы и направления. В постсоветском обществе марксистское мировоззрение представлено определенным умонастроением (особенно свойственным старшему поколению), в котором марксистско-ленинские философские выводы существуют в виде привычных апологетических и примитивизиро-ванных штампов («бытие определяет сознание», «материя первична, сознание вторично» и т. п.). Особенно это относится к социальной философии с ее ставкой на общество равных и счастливых. Подобная ностальгия неизбежно окрашивает недавнее советское прошлое в привлекательные тона. В условиях социального кризиса легче всего возвратиться к прошлому. Этому способствует и деятельность коммунистических партий, постоянно акцентирующих внимание на определяющем значении теории (прежде всего философии) в развитии и преобразовании общества, а также в борьбе с «диким капитализмом». Однако сам марксизм (и прежде всего его философская основа) подвергается качественной деформации. Прикрываясь необходимостью развития философской теории, которая должна постоянно обогащаться нововведениями, отражающими современные обстоятельства, марксистско-ленинские идеологи эклектически размывают и извращают марксизм в угоду собственным политическим потребностям. Марксистская философия, оказывается, может сочетаться с идеями мыслителей типа Н.Я. Данилевского, ранее безоговорочно признававшихся реакционными, или с русской религиозной философией, включая даже идеи участников сборника «Вехи», может стать патриотической в ущерб своему традиционному интернационализму и т. д. Творческое развитие марксизма в конечном итоге оказывается приспособлением к сиюминутной политической ситуации, что еще раз убедительно демонстрирует ущербность «сталинизации», «ленинизации» и прочих коньюнктурных переделок марксистской философии. Одновременно следует отметить и попытки критического анализа (точнее, самоанализа) марксистско-ленинской философии, расчищающие почву для нового осмысления ее теории и практики[426].

В идейном многоголосии конца XX в. марксистская философия имеет свой четко звучащий голос, составляющий вместе с другими философскими концепциями идейную полифонию сегодняшнего общества. Следует подчеркнуть, что в западной историографии интерес к советской философии не слабеет, а, наоборот, растет. Зарубежные исследователи стремятся изучить и осмыслить исторический феномен советской философии, что резко контрастирует с распространенными в России попытками нигилистического перечеркивания столь близкого прошлого.

Наглядным свидетельством интереса к советской философии на Западе может служить, например, обширная монография голландского исследователя Э. ван дер Зверда[427] «Советская философия», где настоятельно подчеркивается, что представление о советской философии как о мрачном времени рискует стать общепринятым в результате тотального отрицания советского периода в постсоветской России. Ван дер Зверд, будучи ученым, менее всего руководствующимся ценностными пристрастиями, на основе тщательного анализа обширного фактического материала доказывает, что советская философия, безусловно, является философской рефлексией. Даже идеологичность, советскость этой рефлексии существенна главным образом для понимания ее функционирования и исторической роли, но никак не в оценочном плане. В принципе советская философия не является антиподом философии западной – и та, и другая представляют собой «попытку понимать реальность рациональными средствами (Ван дер Зверда)», но в специфических исторических обстоятельствах и в своеобразных способах выражения. Поэтому необходимо вписать советский эпизод в историю философии, без которого она будет неполной. И хотя трудно согласиться с концепцией ван дер Зверда относительно закономерностей взаимоотношений философии и идеологии (особенно практических плодов такого противоречивого союза), его исследование в принципе корректно характеризует результаты, противоречия, достижения и тупики советской философской мысли. Тем самым голландский исследователь доказывает, что вопреки устоявшимся мнениям советская философия состоялась в качестве своеобразного феномена, хотя она и требует определенных интеллектуальных усилий для своего понимания и описания (особенно от западного читателя). Более того, анализ марксистско-ленинской философии позволяет понять и описать саму советскую действительность. К сожалению, такая научная принципиальность и объективность в изучении советской философии достаточно редка в постсоветской историографии. Однако важно подчеркнуть наличие в современных исследованиях и такой тенденции. Убедительный пример тому – позиция известного исследователя истории философии А. Булыги. Критически оценивая философскую жизнь в СССР, будучи убежденным сторонником концептуальных идей русского религиозно-философского ренессанса[428], А. Булыга доказывает, что, несмотря на догматизацию философии в СССР, философии даже в тех условиях удалось сохранить и развивать культурную традицию, если не отечественную, то по крайней мере мировую. По его мнению, Институт философии АН СССР, где ученый проработал 50 лет, представлял собой ярмарку умов и талантов. Ученый пишет: «.. ни в одном зарубежном университете, ни в одном гуманитарном исследовательском центре я не встречал такой плеяды оригинальных талантов, как на Волхонке. Они проявили себя вопреки всем препонам господствующего догматизма. Вот почему меня возмущает пренебрежительное отношение к нашему недавнему философскому прошлому как к некоей мусорной свалке»[429]. Подобная позиция весьма плодотворна, так как позволяет осмыслить советскую философию через осмысление реалий ее существования. Будущее – за серьезными и непредвзятыми исследованиями, осмысляющими и воссоздающими реальную судьбу советской философии.