Марксизм и идейно-философские основы русского революционного движения 40 – 60-х годов

Марксизм

и идейно-философские основы

русского революционного движения

40 – 60-х годов

Первые контакты русских мыслителей с идеями Маркса и Энгельса были связаны с поиском правильной революционной теории. Эти контакты возникли уже в тот период, когда Маркс и Энгельс еще только шли к диалектическому и историческому материализму.

В конце 30-х – начале 40-х годов интерес русских мыслителей к идеям «позднего» Шеллинга и антишеллингианскому младогегельянству явился одним из показателей наметившегося противоборства прогрессивного, просветительского и консервативно-романтического направлений в русской философской мысли. Явные свидетельства симпатии к «философии действия», разрабатывавшейся немецкими младогегельянцами, мы находим и в письмах В.Г. Белинского и в дневнике А.И. Герцена. Есть немало оснований полагать, что ставшие известными Герцену и Белинскому оценки, данные молодым Энгельсом Шеллингу (особенно в памфлете «Шеллинг и откровение») и гегелевской философии, раскрытие внутренней противоречивости последней, характеристика Энгельсом сущности младогегельянства как направления, развившего «принципы» Гегеля вопреки его «выводам», оказали определенное воздействие на выработку этими основоположниками русского революционного демократизма концепции диалектики как «алгебры революции», на понимание ими прогрессивной исторической роли и консервативной ограниченности учения Гегеля[62]. В свое время Плеханов, говоря о философских произведениях Герцена 40-х годов, отмечал поразительное сходство развивавшихся в них идей с идеями Энгельса [см. 37, т. IV, с. 703]. Но дело, очевидно, не просто в сходстве, а и в известной генетической связи этих идей.

Известно, что уже в 40-х годах передовые русские мыслители, критически перерабатывая наследие Гегеля и Фейербаха, осознанное ими как высшее достижение западной философской мысли, поставили – и это наиболее отчетливо выразилось в творчестве Герцена и Белинского – вопрос о дальнейших путях философии, а в более конкретной форме – о необходимости сочетания рациональных моментов «гегелизма» и фейербахианства и в этой связи – о внутренней противоречивости учения Гегеля и о месте Фейербаха в процессе послегегелевского развития философии. Отсюда проистекала та естественность, с которой некоторые положения, выдвинутые Энгельсом в брошюре «Шеллинг и откровение», вписались в общий контекст философских размышлений Герцена и Белинского. Можно, думается, считать вполне достоверным, что некоторые формулы, генетически ведущие свое происхождение от памфлета Энгельса, нашли свое выражение – хотя реальная связь была здесь весьма опосредствованной: через статьи Боткина, Белинского и Герцена – и в произведениях Чернышевского, прежде всего в его «Очерках гоголевского периода русской литературы».

Первые следы воздействия на передовую русскую мысль Марксова материалистического понимания истории можно датировать серединой 40-х годов, когда В.Г. Белинский, А.И. Герцен и Н.X. Кетчер ознакомились с содержанием «Немецко-французского ежегодника», в котором были опубликованы работы К. Маркса «К еврейскому вопросу» и «К критике гегелевской философии права. Введение», а также работы Ф. Энгельса «Наброски к критике политической экономии» и «Положение Англии». По ознакомлении с ежегодником Белинский два дня «был добр и весел», а Кетчеру даже показалось, что его друг «воскрес и переродился». Правда, в целом, по заявлению самого Белинского, ежегодник его не удовлетворил. Но вместе с тем именно после знакомства с идеями Маркса он признал: «Истину я взял себе – и в словах бог и религия вижу тьму, мрак, цепи и кнут, и люблю теперь эти два слова, как следующие за ними четыре» [7, с. 250]. Вряд ли правомерно устанавливать непосредственную связь между приведенным высказыванием Белинского и теми или иными высказываниями основоположников научного коммунизма. Но нельзя не признать определенного влияния идей Маркса и Энгельса на Белинского: они послужили еще одним стимулом для более зрелой революционно-демократической концепции, к которой Белинский пришел в принципе вполне самостоятельно в силу внутренней логики движения его мысли.

Таков же был генезис и тех философско-исторических идей Белинского, которые он развивал в конце своей жизни. Личное знакомство с западноевропейской действительностью дало Белинскому обильную пищу для уяснения того, что такое пролетариат и буржуазия, какую роль в истории играет и призвана играть промышленность. Переписка Белинского с Анненковым и Боткиным 1847 – 1848 гг., их идейные дискуссии этих лет дают основание считать, что через Анненкова и Боткина Белинский испытал в этот период косвенное влияние идей Маркса[63].

К числу трагических недоразумений в истории общественной мысли и революционного движения в России относится тот факт, что выдающийся русский мыслитель и политический деятель, современник Маркса и Энгельса, А.И. Герцен не оказался в числе их друзей, несмотря на то что при всех принципиальных мировоззренческих расхождениях между Марксом и Энгельсом, с одной стороны, и Герценом – с другой, можно несомненно отметить также и значительное сходство ряда существенных сторон их мировоззрений. В 40-х годах Герцен вплотную подошел к диалектическому материализму и остановился перед историческим материализмом. Этого оказалось, однако, недостаточно для того, чтобы между Герценом и Марксом установились тесные союзнические отношения. Хотя Герцен был близок к материалистическому пониманию истории, он почти на протяжении всей своей жизни не видел в рабочем классе силы, способной создать будущее, социалистическое общество. В мировоззрении и деятельности Герцена имелись и некоторые другие элементы, которые возбуждали законную неприязнь Маркса.

Не следует, однако, преувеличивать степень отчуждения Герцена от марксистского учения. Хотя Герцен и Маркс представляли разные классы, и разные страны, и разные типы идеологий, и объективно разные эпохи в истории освободительного и революционного движения, что в конкретных исторических условиях перевесило то общее, что имелось в их теоретических идеях, все же их взаимоотношения отнюдь не были принципиально враждебными. И совершенно не случайно Герцен к концу жизни обратил свои взоры к Международному товариществу рабочих [см. 13, с. 581 – 582].

Маркс очень высоко ценил Чернышевского как мыслителя и революционера и изучал многие его произведения. Прямых же свидетельств, взятых из сочинений самого Чернышевского, о том или ином характере его отношения к Марксу нет. Однако вряд ли верным является встречающийся в литературе тезис, что марксизм остался в общем и целом вне поля зрения Чернышевского. Основываясь на материалах об отношении к марксизму в России в начале 60-х годов, правомерно говорить об определенном знакомстве Чернышевского с марксизмом.

Мимо Чернышевского не могла пройти развернувшаяся в начале 60-х годов в русских журналах полемика в связи с выходом в русском переводе книги немецкого профессора Бруно Гильдебранда «Политическая экономия настоящего и будущего», в которой содержался большой раздел, посвященный труду Энгельса «Положение рабочего класса в Англии». «Современник», отрицательно оценивший «собственные соображения» немецкого профессора и защищавший социалистические учения, признал, что книга Гильдебранда – это «не дурное пособие для знакомства с разными политико-экономическими теориями» [40, с. 74].

Перевод книги Гильдебранда, рецензия «Современника» на это сочинение, статьи соратников Чернышевского Н. Шелгунова и М. Михайлова в защиту социалистических «новых экономических систем» и «так называемых утопических учений» в противовес «экономистам старой школы», собственные занятия Чернышевского экономическими вопросами – здесь особенное значение имеют такие его работы, как «Капитал и труд» (1860), «Очерки политической экономии (по Миллю)» (1861), требовавшие ознакомления с западноевропейской литературой по политической экономии, – все это является достаточном основанием для предположения, что уже в начале 60-х годов вождь русской революционной демократии не мог не знать и некоторых основополагающих идей марксизма в том виде, как они были представлены по крайней мере в трудах «К критике политической экономии» и «Положение рабочего класса в Англии». Более того, отстаивая свою «теорию трудящихся» против «теории капиталистов», Чернышевский не мог не относиться с симпатией к марксизму как одной из антикапиталистических «теорий трудящихся».

Но социалисты из круга «Современника», не исключая и самого Чернышевского, не могли, конечно, принять марксизм в целом, и не потому, разумеется, что они знали его недостаточно, а прежде всего в силу внутренней природы их революционно-демократического мировоззрения, выражавшего прежде всего интересы крестьянства и опиравшегося на вполне осознанные аргументы философского и философско-исторического порядка.

Марксизм – строго объективная научная теория. В качестве главнейших принципов в основание теории научного социализма легла идея истории как естественно-исторического процесса, идея исторической необходимости революционного перехода от капитализма к социализму в силу объективных законов истории. Эти особенности марксизма по-своему пытались использовать уже при жизни революционеров-шестидесятников буржуазные либералы, истолковывая марксизм в духе плоского эволюционизма, объективизма, вульгарного экономизма и даже фатализма. И этого не могли не заметить такие глубокие мыслители, как Чернышевский и его соратники, и это не могло их не насторожить по отношению к марксизму. Идеологи «Современника» доказывали возможность достижения социализма весьма отличным от марксизма путем. Концепция общефилософского материализма, значительный научно-объективный элемент в исторических и политико-экономических взглядах Чернышевского сближали его с марксизмом, элементы же философско-исторического утопизма народнического толка, наоборот, неизбежно должны были стать препятствием на пути к пониманию, а тем более к восприятию и принятию теории научного социализма Маркса – Энгельса[64].

В 40-х – первой половине 60-х годов XIX в., когда революционное движение в России развертывалось как объективно антифеодальное по преимуществу, хотя по своему идейному вооружению оно выступало уже и как борьба за социализм, не было еще условий для сколько-нибудь значительного влияния марксизма и на идейно-философские принципы этого движения. Это вовсе не противоречит тому факту, что объективно философское мировоззрение отдельных его идеологов развивалось в направлении к диалектическому и историческому материализму.