«Экономическо-философские рукописи» в идеологической борьбе

«Экономическо-философские рукописи 1844 года» полностью были впервые опубликованы на языке оригинала в СССР в 1932 году. С тех пор они стали как предметом тщательного исследования марксистов-ленинцев, так и объектом всевозможных фальсификаторских ухищрений их противников – буржуазных идеологов и ревизионистов. Последние сделали рукописи исходным пунктом различных извращений истории марксизма, составивших предмет специальной особой отрасли буржуазного науковедения – «марксологии». С того времени до сих пор не утихает полемика о месте данного произведения молодого Маркса в истории марксизма.

Первоначально буржуазные марксологи и ревизионисты из социал-демократического лагеря интерпретировали рукописи таким образом, чтобы противопоставить «молодого» Маркса Марксу «позднему». Так, уже в том же 1932 году З. Ландсхут и И. Майер, комментируя рукописи, поспешили заявить, что они имеют «основополагающее значение» и «в определенном смысле являются важнейшей работой Маркса. Они образуют узловой пункт всего умственного развития Маркса, пункт, в котором из идеи „истинной действительности человека“ непосредственно возникают принципы его экономического анализа»[269]. Характеризуя рукописи 1844 года как высшее достижение Маркса, они писали: «Это – единственный документ, в котором интеллект Маркса выступает во всей своей мощи»[270]. Рукописи показывают, продолжают авторы, что первоначальный, подлинный марксизм исходил не из «грубой» идеи экспроприации экспроприаторов, а провозглашал гуманистическую задачу «осуществления истинного предназначения человека»[271].

Почти одновременно с З. Ландсхутом и И. Майером со статьей «Вновь открытый Маркс» выступил правый социал-демократ Г. де Ман, заявив, что рукописи позволяют по-новому оценить основной смысл учения Маркса, уяснить, в частности, отношение Маркса к тому, что впоследствии получило название «марксизм». Именно в рукописях выражены оригинальные взгляды Маркса, отличающие «гуманистический марксизм» от последующей трансформации его в «материалистический марксизм», воплощенный в «Капитале» и в «Критике Готской программы». Все без исключения положения рукописей 1844 года принадлежат к зрелому марксизму, и «как бы высоко ни ценились позднейшие произведения Маркса, тем не менее они обнаруживают известное торможение и ослабление его творческих возможностей, которое Марксу не всегда удавалось преодолевать героическим напряжением сил»[272].

К этим голосам в том же 1932 году присоединился и Г. Маркузе, который в своей статье «Новые источники к изложению основ исторического материализма» заявил, что рукописи 1844 года ставят «на новую почву спор о происхождении и первоначальном смысле исторического материализма, как, впрочем, и всей теории „научного социализма“»[273]. Ценность рукописей Г. Маркузе усматривал в том, что в них Маркс рассматривает человека не как совокупность общественных отношений, представителя того или иного класса (как это предстанет год спустя в Тезисах о Фейербахе), а просто как человека, человеческий индивид, личность, и в этом якобы сказывается гуманизм «раннего» Маркса.

С тех пор в буржуазной марксологии стал складываться так называемый «миф о двух Марксах». Провозглашая рукописи 1844 года венцом учения Маркса, результатом восходящей эволюции его взглядов, марксологи при этом умаляли все написанное им после 1844 года, изображая это как творческий спад, как отступничество от собственного учения, отвергая на этом основании учение о всемирно-исторической роли пролетариата, теорию социалистической революции, как якобы наносные элементы, привнесенные в философскую концепцию под пагубным влиянием политики. Буржуазные марксологи и ревизионисты с тех пор не устают повторять, что после 1844 года марксизм утратил свою гуманистическую сущность: на смену человеческой проблематике рукописей 1844 года явились безличные экономические категории последующих произведений и «Капитала». Так, Э. Фромм, автор сочинения «Марксова концепция человека („Экономическо-философские рукописи“ К. Маркса)», специально оговаривается, что в этой своей работе он абстрагируется от произведений «позднего» Маркса ввиду их негуманистического содержания[274]. Отстаивая ту же точку зрения, другой буржуазный марксолог, Г. Корен, в сочинении «Маркс и аутентичный человек» уверяет читателя в том, что «Маркс, посредством отрицания всех других признаков полнокровного существования человека, практически сводит его не более чем к рабочему»[275], чем и определяется содержание «позднего» марксизма.

Наибольшая часть фальсификаций современных марксологов относится к текстам рукописей 1844 года, затрагивающим проблему отчуждения. Несмотря на то, что в этих рукописях Маркс в общих чертах уже подошел к обоснованию необходимости революционной ломки буржуазного строя, уничтожения частной собственности – основы и причины отчуждения, марксологи стремятся приписать Марксу признание извечности неравенства людей, невозможности полного преодоления отчуждения в человеческом обществе. Эта тенденция отчетливо выступает в сочинениях представителей югославского «Праксиса» и теоретиков Франкфуртской школы. Так, бывший редактор журнала «Праксис» Г. Петрович, ссылаясь на вырванные из контекста и тенденциозно подобранные отдельные места ранних рукописей Маркса, писал: «Из основных идей Маркса следует, что только относительная ликвидация отчуждения может иметь место. Невозможно стереть отчуждение с лица земли раз и навсегда…»[276] Таким образом, Марксу приписывается трактовка в рукописях отчуждения как константы, присущей человеку и человечеству.

Некоторые марксологи объявляют отчуждение даже центральной категорией марксизма. «Фундаментальная идея и как бы источник всей марксистской мысли – идея отчуждения, заимствованная у Гегеля и Фейербаха, – вещает Ж. Ипполит. – Я полагаю, что, исходя из этой идеи и определяя человеческое освобождение как активную борьбу человека в ходе истории против всякого отчуждения его сущности, в какой бы форме оно ни выступало, можно лучше всего объяснить марксистскую философию в ее целостности и понять структуру главного труда Маркса, „Капитала“»[277]. Цепляясь за отчуждение, приписывая эту категорию Марксу, буржуазные марксологи сводят сущность его философии к учениям, которые он к середине 40-х годов уже преодолел и превзошел. Более того, фальсифицируя понимание Марксом отчуждения и употребление этого понятия в рукописях 1844 года, они извращают и выхолащивают экономическое учение марксизма, представляя его в своем изображении всего лишь конкретизацией концепции отчуждения. Так, например, Ж. Кальвез пишет: «„Капитал“ – это не что иное, как теория фундаментального отчуждения, включающая в себя также и отчуждение в сфере экономической идеологии»[278].

Итак, буржуазные марксологи и ревизионисты подняли на щит «Экономическо-философские рукописи», пожалуй, как ни одно другое произведение Маркса. Вот уже в течение нескольких десятилетий они изображают их «вершиной мысли Маркса», воплощением так называемого «аутентичного марксизма». Но это славословие целого сонма мнимых панегиристов рукописей не имеет ничего общего с подлинным уважением к Марксу, а является на деле безудержным восхвалением тех взглядов, которые не выходят пока за пределы домарксистских форм, или тенденциозным гипертрофированием зародышевых форм марксизма. Игнорируя процесс становления и развития нового мировоззрения, буржуазные марксологи противопоставляют им более поздние и, естественно, более зрелые результаты развития этих форм, стараясь принизить их ценность, отрицают генетическую связь между первоначальной и вполне развитой ступенями научной мысли Маркса.

Следует отметить, что перед лицом детальной и аргументированной критики со стороны марксистов, а также развития марксистской мысли на фоне послевоенного подъема мирового революционного движения сторонникам оценки рукописей 1844 года как «венца Марксова учения», «интеллектуального зенита Маркса» пришлось считаться с тем, что «Капитал» и другие произведения зрелого марксизма отнюдь не померкли от их противопоставления ранним и незаконченным рукописям Маркса. Именно популярность и всемирное распространение зрелого марксизма вынудили буржуазных идеологов вновь ухватиться за рукописи 1844 года в надежде посеять сомнения относительно «истинных» взглядов Маркса. Характерно, что тот же Г. Маркузе, оценивавший в 1932 году рукописи как повод к пересмотру смысла марксизма, в дальнейшем был вынужден написать: «Ранние работы Маркса… во всех отношениях представляют собой лишь предварительные ступени к его зрелой теории, ступени, значение которых не следует переоценивать»[279]. Теперь вместо былого противопоставления ранних работ Маркса его зрелым произведениям выдвигается, казалось бы, истинный тезис об их преемственности. Однако преемственность эта понимается без качественных сдвигов, как простое переложение, более детальная проработка идей, высказанных в ранних рукописях. «Я мог бы сказать, – утверждает, например, Г. Эктон, один из сторонников такой интерпретации, – что всю свою жизнь Маркс затратил на переписывание книги, первым наброском которой были парижские рукописи»[280].

Рассматривая рукописи 1844 года как наиболее свойственное Марксу, «аутентичное» произведение, буржуазные идеологи преследуют еще одну цель: представить это, еще незрелое, произведение Маркса как основу для сближения его взглядов той степени зрелости с позднейшими буржуазными философскими и социологическими теориями – прагматизмом, фрейдизмом, экзистенциализмом. Выдвигая на первый план то, что в рукописях 1844 года носит еще отпечаток абстрактности, используя еще несовершенную терминологию, элементы антропологической философии Фейербаха и пережитки гегелевских идей, не окончательно преодоленные молодым Марксом, и затушевывая решительный шаг вперед, который был сделан им в этой работе к материализму и коммунизму, некоторые буржуазные авторы пытаются использовать рукописи для того, чтобы сблизить «первоначальный» марксизм с буржуазными концепциями, ища точки соприкосновения в проблеме человека и проблеме отчуждения.

Истинные цели буржуазных и ревизионистских фальсификаций содержания рукописей 1844 года, их значения и места в истории марксизма ясны, как очевидна и полная научная несостоятельность писаний фальсификаторов. Однако нельзя недооценивать вредоносности фальсификаторских измышлений и необходимости их разоблачения. Многое для этого уже сделано советскими и зарубежными исследователями марксизма. Убедительным опровержением мифа о «двух Марксах» и прочих подобных измышлений служит сама история марксизма, в которой рукописи предстают в их истинном значении – как примечательное произведение, важный этап в подготовке нового мировоззрения, предвестник революционных открытий в общественной науке.